Классный журнал

 

Никто не знает, почему человек любит одно и терпеть не может другое. Почему кто-то обожает малиновое варенье, кто-то ненавидит звук пенопласта по стеклу, любит запах свежей краски, корчится при виде брюк из льняной ткани и не может ровно держать голову и спокойно жить, если пробор сделан не направо, а налево? Принято считать, что все это «люблю — не люблю» начинается с детства. Ждал ты, например, маму у детского сада, тебе было тоскливо и одиноко, а в это время из соседней машины громко играла песня «Лаванда». Ну вот и все, привет, теперь ты ненавидишь Софию Ротару. Или с любимым дедушкой вы вместе целых два дня клеили пропоротую байдарку. Теперь запах клея тебя не раздражает, а наоборот, вызывает самые теплые воспоминания и ассоциации. Или вот это все бесящее молоко с пенкой из-за детского сада, ненавистные звуки рояля из-за соседского мальчика, которого родители тщетно пытались сделать Денисом Мацуевым, тошнотворный запах духов, которые содержат в составе хоть каплю жасмина, из-за того, что именно такими облила тебя с ног до головы подружка перед первым в твоей жизни свиданием. Неудачным, конечно же.

 

Ну так вот, чемоданы. Обожаю. Нравятся. Вызывают ассоциации. Вселяют надежду. Связаны с чудесами напрямую. Использую в спектаклях. Покупаю на барахолках. Держу дома. Считаю высокохудожественным, невероятно наполненным смыслом предметом. Теперь обо всем по порядку.

 

Если нет бюджета, но очень нужно поставить спектакль, да еще и стильный, да чтобы не противно было смотреть, — тащи на сцену чемоданы. Количество и вид ограничены только фантазией режиссера, необходимым эффектом и наличием оных на блошиных рынках в период закупки реквизита. Я так прикинула — нет у меня ни одного спектакля, в котором не было бы чемодана. «История любви», например. Там играет чудесный серо-зеленый чемодан моей прабабушки. Он до сих пор прекрасно выглядит, замки целы и не заедают, внутренняя клетчатая подкладочка сохранилась как новая. Говорят, моя прабабушка была королевой путешествий с маленьким чемоданом: куда бы она ни ехала, все необходимое изящно помещалось именно в этом фанерном чемоданчике, хотя никто не понимал, как ей это удавалось. Она была машинисткой во время войны, курила папиросы, несмотря на протесты деда, и как-то раз так заплела ноги, сидя за печатной машинкой, что расплетали всем дамским веселым коллективом. И это приезжая именно к ней на летние каникулы, я узнала, что в мире были Шульженко и Высоцкий, что можно переплыть Днепр в узком месте и что играть в карты в дурака можно, если только дома, и никому не рассказывать. Ее очень давно уже нет, а чемодан есть, вот он, является одной из самых важных в спектакле деталей. Когда Дженни понимает, что ей срочно нужно в больницу и это их последняя совместная поездка, то именно в этот чемодан Оливер бестолково и растерянно собирает ее вещи.

 

«Итак, я убирал чистые тарелки, а она играла на рояле Шопена. И вдруг остановилась на середине прелюдии. Я бросился в гостиную. Она сидела, просто сидела — и больше ничего.

 

— С тобой все в порядке, Джен? — спросил я (конечно, понимая, что “все в порядке” быть уже не может).

 

— У тебя хватит денег на такси? — поинтересовалась она.

 

— Конечно, — ответил я. — А куда ты хочешь поехать?

 

— Ну, например, в больницу.

 

И посреди обрушившегося на меня суматошного смятения я вдруг понял: “Вот оно”. Дженни уходит из нашей квартиры, чтобы больше никогда сюда не возвращаться. Пока я собирал для нее вещи, она просто сидела. О чем она думала? О нашей квартире? Хотела вдоволь насмотреться и все запомнить? Нет. Она просто сидела, ничего не видя перед собой.

 

— Эй, — сказал я, — может быть, ты хочешь захватить с собой что-нибудь конкретно?

 

— Нет. — Она отрицательно покачала головой, а потом, после некоторого размышления, прибавила: — Тебя».

 

Видите, это очень важный, очень тревожный и очень говорящий чемодан. Я отношусь к нему с нежностью. Меня можно понять.

В спектакле «Жизнь Ж…», основном самоизъявлении театра «ДаМы», состоящего из Мустафиной и меня, чемоданов вообще пруд пруди. В них хранится и переезжает наш бесконечный реквизит, они стоят на сцене во время спектакля, и они нам нелегко дались. Дело в том, что театр «ДаМы» вообще болен базальным недоверием к окружающей среде. Система проста: хочешь, чтобы было сделано хорошо, — сделай сам. Ну и что, что весь театр — две бабы с неуравновешенной психикой, так даже интереснее. Этот спектакль совсем наш, от макушки до пяток. Мы его придумали, написали сценарий, играем в нем все роли, изобрели жанр «клоунада по Станиславскому» специально для него, сами же разработали декорации и, естественно, сами охотились за реквизитом. По таким местам охотились, где, конечно, не ступала нога здравомыслящего человека. Чужие дачи, блошиные рынки, чердаки, помойки даже, кажется. Зато добыли такой атмосферный мусор, что играть с ним — одно удовольствие. Чемоданы оттуда же. Особая гордость — наш чемодан из-под баяна. Квадратный, с металлическими углами, дряхлый и, конечно же, сука, тяжелый. Зато в нем лежит моя игровая гармошка, к нему я выхожу в финале спектакля играть про грустную жизнь старухи, и, главное, именно он отправляется в путешествие по залу. Ну, есть там такой моментик, когда зрители очень смеются и добровольно расстаются с деньгами и личными вещами. Люблю эту часть спектакля. И вот каждый раз, когда этот чемодан хохочущие люди передают с рук на руки по всему залу, я думаю: повезло нам с тобой, а тебе, парень, — с нами. Валялся бы ты и дальше на обледеневшем прилавке какого-то безымянного забулдыги, или пылился бы в костюмерной заброшенного театра, которого нет на карте, или закончил бы свои дни на помойке среди крыс, старых журналов и картофельных очистков. А тут ты важный. Без тебя не начнется спектакль, ты работаешь на сцене, и тебя обязательно, ближе к финалу, поднимут над головой смеющиеся и радостные люди. Тебе реально повезло. Не каждый, знаешь, актер с образованием может похвастаться такой регулярной востребованностью.

 

Чемоданы в моем спектакле «Война.Нет.» вообще не про радость. Они играют в немой сцене, где одни люди провожают других. На поезд. Навсегда. Без обратного билета и надежды увидеть друг друга снова. Это какие-то чемоданы беды, чемоданы отчаяния, сиротства, разрушенных судеб и бесконечной несправедливости войны. Они делают почти все дело за актеров. Вот ты выходишь на сцену, сжимая ручку чемодана до белых костяшек. Вот ставишь его на пол, чтобы накрепко стиснуть в объятиях тонкое тельце в крепдешиновом платьишке и замереть так на бесконечные секунды. Потом нужно просто выпустить из рук синий крепдешин и снова взять в руки чемодан. Вот этот вот чемодан теперь — все, что у тебя осталось. Вместо дома со светлой верандой, тонких запястий жены и маленькой хохочущей девчонки с белыми бантами, которые все время развязываются, щекоча ленточками ее воробьиные плечики… Чего тут дальше играть? Просто держи чемодан, единственное, что у тебя теперь есть. И пусть текут честные слезы и у тебя самого, и у зрителя в зале. Это, конечно, не совсем по Станиславскому, скорее — по Чехову, но кто сказал, что так нельзя? Спасибо, чемодан.

 

На днях разговор о чемоданах зашел с Мустафиной. К тому моменту мы уже три дня как не работали спектаклей, не писали пьес, не придумывали новых планов по захвату мира и жили в положении медуз в банке с глицерином. Событий нет и не предвидится, пахота без сна и отдыха позади, схема дня проста: проснулся-поел-уснул. Ну попил вина в парке на скамеечке, ну покурил раз двести. Все. И вот печальная медуза Мустафина выдала печальной медузе Аничковой, сидя в том самом парке, попивая «Апсны» из бутылки, политкорректно замотанной в пакет из «Пятерочки»: «Знаешь, свою идеальную схему жизни я вывела. Либо уж с чемоданами реквизита наперевес бежать работать, только так уж бежать, чтобы волосы назад, либо с чемоданом в аэропорт. Ну, чтобы новые города, люди, события и, типа, отдых. А вот все, что промежуточное, — это не мое». «И не мое, честно говоря», — лениво шевеля юбками в глицерине, подумала медуза Аничкова. Так что вся наша идеальная схема жизни вполне помещается в чемодан.

 

Чемоданы отдыха я люблю не меньше чемоданов работы. У меня теперь новый, красный. Предыдущий пришлось оставить в Таиланде по причине отлома колеса, раздолба ручки и отрыва подкладки одновременно. Испортить вещь в труху? Могу, умею, практикую. Жалко оставлять было очень. Во-первых, он был куплен в Италии в сезон распродаж. А это я считаю абсолютным аналогом успешного сафари, с той только разницей, что страдают не животные саванны, а твой собственный кошелек. Во-вторых — цвет. Он был такого цвета, что его нельзя назвать одним словом. Как бы фиолетово-зелено-желтый… Узор я бы назвала продуктом творчества человека с тяжелейшей формой шизофрении и маниакально-депрессивным психозом одновременно. За что этот кошмар было любить? Очень просто: на ленте выдачи багажа второго такого не было никогда. Никому в голову больше не могло прийти купить эту дичь. Ну вот и мучайтесь, ищите свой черный среди сотен таких же. Мой же кошмар всегда гордо появлялся на ленте, среди серого однообразия, транслируя мысль: «Да, урод, но нет подобных».

 

В-третьих, его было жалко из-за сюрпризов. Аккуратность и тщательность — не мой конек, и поэтому за подкладкой, в кармашках, под молнией нижней секции для обуви всегда было можно найти что-нибудь интересненькое. Корешок билета в Ватикан, порванная в Бодруме босоножка, крем от загара, спасенный на таможне в Венеции, мелкие ракушки, забытый браслет и прочие свидетели событий дорогого сердцу прошлого.

 

Но ничего вечного нет, посему мой новый чемодан теперь красный. Он еще юн и свеж, на нем нет печати бывалого путешественника, он еще мало что видел и понял в этой жизни. Он еще никогда не застревал в турникете парижского метро намертво, в ужасе понимая, что ночевать придется здесь, среди агрессивных клошаров и недоб­рожелательных афроамериканских рэперов. Никогда не терялся при пересадке и не улетал без хозяйки на сутки в Турцию. Не наезжал на ногу симпатичному высокому мужчине в аэропорту Вены, пытаясь наладить мою личную жизнь, не прятал в своих недрах лишнюю бутылочку «Беллини», не прованивался насквозь колотым сыром и не выдавал сюрпризов типа разлитого по любимым мною шмоткам оливкового масла. Но я надеюсь, что ему не часто придется сидеть дома, у него будет долгая и насыщенная жизнь и нас впереди ждут приключения и великие дела.

 

Есть еще один чемодан, о котором мне хочется сказать. Объяснять, как он стал моим, очень долго. Это одна из тех историй в моей жизни, которые можно рассказать только очень близкому кругу, потому что все равно никто посторонний не поверит. Свои-то в курсе, что чудеса разного толка случаются со мной на самом деле, а другим не объяснишь. Короче, есть у меня один чемодан… Предположительно конца XIX века, но достался мне новым, даже с матерчатым чехлом. Содержимое — фантастичное и затягивающее. Как по мне, так в нем лежат несколько человеческих судеб, обозначенных предметами, от которых у меня всегда мурашки, когда я их достаю и беру в руки. Врачебная печать с подушечкой для чернил и старинными бланками. Маленький черный футлярчик от парижской помады, там даже есть ее остатки. Женский кружевной чепец и ночная рубашка, сшитая вручную, с монограммами и пуговицами из ниток. Опасная бритва и устройство для ее заточки. Изящная таблетница и жестяной портсигар. Театральный бинокль с раскладной телескопической ручкой в пыльном темно-зеленом бархатном мешочке. Два дорожных несессера — мужской и женский, со стеклянными бутылочками, одежными щетками и расческами. Кажется, там же коробочки с зубным порошком, и они почти полные. Несколько пар круглых очков с тонкими дужками и настоящее пенсне. Я часто думаю: какими они были? Какими были хозяева этих вещей, которые пережили их на сотню лет? Кого любили, чего хотели, во что верили? Какие тайны они хранили, какие победы и ошибки на их счету? А потом сразу думаю: какой чемодан останется после меня? Что будет там лежать, делают ли сейчас такие вещи, которые останутся как новенькие и через сто лет, будет ли кто-то, перебирая их, думать обо мне? Это страшно и интересно представлять. Надо как-то очень постараться оставить тем, кто будет жить в следующем веке, хороший чемодан. Не так, нет. Нужно постараться оставить чемодан хорошего человека, о котором будет интересно думать. Да, пожалуй, именно так.

Мне нужно ехать. Срочно, ярко, спешно.

Не важно с кем и наплевать куда.

Весной для птицы вешают скворечник,

А мне нужны билеты в города.

 

Мне нужно вдруг. Запихивая вещи

В свой боевой зеленый чемодан, 

Я становлюсь счастливейшей из женщин.

Мне городов. Мне очень нужно стран.

 

Мне в самолет. Мне срочно на вокзалы.

К своим, к чужим — без разницы куда.

Мне нужно в путь. Нет, я не завязала:

Когда весна, мне надо в города.

 

Мне нужно лиц, историй и событий,

Мне нужен стук колес и вой турбин.

Шурши, табло отлетов и прибытий,

И ширься, сеть дорожных паутин.

 

Мне нужно ехать. Срочно, ярко, спешно.

Не важно с кем и наплевать куда.

Весной для птицы вешают скворечник,

А мне нужны билеты в города.

 

Малоизвестная всегда на чемоданах. Легка на подъем, не терпит условностей, идет против системы. Наивно? Возможно. Скучно? Никогда.

 

малоизвестная актриса

решила бросить одного

и срочно подобрать другого

чтобы без шансов на прозреть

 

малоизвестная актриса

решила из страны свалить

и все что нажито за годы

вошло на раз в ручную кладь

 

малоизвестная актриса

без путешествий никуда

без путешествий хоть куда-то

короче дом театр дом

 

малоизвестная актриса

чуть-чуть не стала худруком

но образумили хэштеги

мой друг кирилл свобода театр

 

малоизвестная актриса

на кастинг радостно спешит

рекламы новой про прокладки

никто же больше не придет

 

малоизвестная актриса

гастроли любит просто страсть

все что в отеле не прибито

прекрасно влезло в чемодан

 

малоизвестная актриса

решила йога дух салат

полдня держалась осознала

курить просекко мясо секс

 

малоизвестная актриса

подарок в день рожденья ждет

но не такой какой на прошлый

не в диспансер абонемент

малоизвестная актриса

решила думать о себе

часок подумала рыдая

решила лучше о других

 

малоизвестная актриса

решила хватит мужиков

ну разве вот еще вот этот

как говорят на посошок

 

малоизвестная актриса

поедет оскар получать

пока ей ни за что не дали

не гордая возьмет чужой

 

малоизвестная актриса

уже известная слегка

ее портрет на остановках

сержант расклеил за дебош