Классный журнал

Майк
Гелприн

Пионерия

24 февраля 2018 11:59

Рассказ Майка Гелприна

«Нет бога, кроме Пионера, и святой Колесников — главпророк его».

(Основной завет праведной веры)

У врезанных в частокол Периметра дубовых ворот Спецкор остановился, оглядел напарников.

Дюжий, со звероватым, угрюмым лицом Колумнист, надежный, хладнокровный, не раз проверенный в деле разведчик и диггер, ступал твердо, уверенно. Навьюченный на плечи тяжеленный рюкзак с поклажей был, казалось, ему нипочем. Обрез духового ружья с упрятанным в рукав прикладом крепился к правой ладони так, что выглядел ее продолжением, будто был Колумнист мутантом и родился с лишним предплечьем.

Спецкор удовлетворенно кивнул. С Колумнистом он ходил за пределы Периметра немало. И в ягодники на берегах Гнилого озера ходил, и в пески Паучьей пустоши, и в Город. В переделках с ним не раз побывал. Лучшего напарника было не сыскать во всем Убежище. А вот Редактор…

Спецкор смерил цепким, оценивающим взглядом щуплого кадыкастого задохлика и результатом осмотра остался недоволен. Разумеется, владеющий грамотой и знающий заповеди богослов и в пути, и в подземельях Города необходим, а сгинувшего в стычке с плейбоями Корректора не вернешь. Но могли бы отцы-богословы подобрать в своем клане и кого-нибудь поздоровее.

— Дрейфишь, Ред? — глядя на задохлика исподлобья, осведомился Спецкор.

Если ответит «нет» — прогоню, решил он. Не слишком надежный напарник — еще полбеды. Беда, если он к тому же лживый.

— Дрейфлю, — признался Редактор. — Аж поджилки трясутся. Как вспомню заповеди от апостолов Хуциева и Рохлина, так по душе рябь идет, словно мороз по коже.

— Что за заповеди? — угрюмо уточнил Спецкор.

— Скрижаль шестьдесят четвертая Великой Подшивки, — торжественно проговорил Редактор. — Евангелие «Чужие».

С минуту напарники стояли молча, покорно склонив головы, как предписывал поступать ритуал при упоминании о Великой Подшивке. Затем Спецкор гаркнул сторожащему ворота старику Верстальщику, чтоб отпирал. Сам Спецкор заповеди помнил плохо. Путался в их названиях, в скрижалях и в именах апостолов. А уж в премудростях всяких там откровений от Собчак и проповедей от Фохта и вовсе терялся.

Богословы, однако, в таких вещах разбирались и заповеди помнили наизусть. И немудрено: если сызмальства ежеутренне стоять пионерские чтения, а классные часы отбывать по пять раз на дню — что угодно вызубришь.

Ворота за спиной со скрипом затворились и отсекли Спецкора с напарниками от привычного, с детства знакомого, обжитого мира. От огороженного частоколом Периметра. От подземного Убежища с его штольнями, казематами, спальнями, складами, богословскими классами. Уютного, безопасного, не подверженного гиблым дождям, ледяным шквалам и пылевым смерчам. От оставшихся внутри Периметра засеянных злаками и корнеплодами полей, загонов со скотом, птичников, амбаров, хлевов. От всего того, что уцелевшие после Конца света остатки цивилизованного человечества умудрились сохранить, разыскать, починить или отстроить заново.

С минуту Спецкор молча разглядывал ландшафт наружного, неприветливого, сурового мира. Простирающийся до самого горизонта бескрайний пустырь — неровный, безжизненный, каменистый. Относительно безопасный, в отличие от Паучьей пустоши, что примыкала к пустырю с севера. Пустошь им придется пересечь — путь в Город лежит через нее. По-иному не пройти — либо упрешься в горную гряду на востоке, либо в Гнилое озеро на западе. В предгорных пещерах живут плейбои — отщепенцы, изгнанные из Убежища за ересь. А в ягодниках по озерным берегам можно напороться на закосневших в ереси кочевников-снобов, выдворенных за пределы Периметра вместе с плейбоями. Пионеров еретики ненавидят, так что встречи с чужаками непреложно оборачиваются стычками. В одной из таких снобы и ранили Корректора. Смертельно ранили — Спецкор с Колумнистом двое суток без роздыха волокли его на себе, но до Убежища так и не дотащили.

— Спец, — окликнул Колумнист, когда Периметр слился с южным горизонтом. — А ну постой. Там, кажется, что-то есть. У той расселины, погляди.

Спецкор вгляделся в изгиб змеящейся по спекшейся земле трещины в сотне шагов к северо-востоку. Была трещина вдоль и поперек знакомая, исследованная, опасности не представляющая. Но сейчас в том месте, где она давала зигзаг, лепилось к земле что-то нездешнее, чужеродное. Не пыльно-серое, как поверхность пустыря, а зеленоватое, с бурыми разводами и рыжими подпалинами.

— Человек, — испуганно прошептал Редактор, у которого зрение было лучше, чем у остальных. — Покойник.

Ступая осторожно, с опаской, разведчики приблизились к мертвецу. В десятке шагов замерли.

— Не наш, — буркнул Колумнист, морщась от исходящего от покойника смрада. — Суток трое лежит по меньшей мере.

— Плейбой? — дрожащим голосом осведомился Редактор. — Или сноб?

Колумнист помедлил с ответом. Вгляделся в скуластое, искаженное предсмертной болью лицо. В диковинное одеяние под стать тому, что малевали иконописцы к лжепророчествам безумного апостола Гелприна. И в страшный разруб на обритом наголо черепе.

— Не сноб, — медленно проговорил наконец Колумнист. — И не плейбой. В наших краях таких еще не видали.

— К-кто же? — запинаясь, пролепетал Редактор. — И к-кто же его убил?

Спецкор задумчиво почесал в затылке.

— Пойди знай, — рассудил он. — Ветер затер следы. Кто угодно мог, да хотя бы наши. Группа Наборщика третьего дня как раз ушла в поиск. Но скорее всего — не наши. И не еретики. Похоже, его свои порешили. Топором.

— Как это свои? — запричитал Редактор. — Почему свои? Хотя… — Он осекся. — У апостола Мартынова в заповеди «Чужь и своесть» о таком сказано.

— Что сказано? — проворчал Колумнист. — Что именно?

— Что именно — неведомо.

Спецкор с Колумнистом понимающе переглянулись. Заповеди апостолов были путаны, невнятны, и толковать их можно было как угодно. Этим преимущественно и занимались богословы, в бесконечных спорах доказывая, опровергая и вновь доказывая друг другу вложенный в заповеди глубинный смысл. Сходились на том, что полностью осознать сокровенное удастся лишь через множество поколений. В особенности это касалось апостолов, пораженных священным безумием. К примеру, псалмопевец Орлуша обыденной, доступной пастве речью не владел. Вязал слова в псалмах так, что иначе как нараспев их и не проговорить было. На классных часах Орлушины псалмы распевали хором, но великий смысл от певцов все равно ускользал. В еще большей мере не поддавалось осознанию наследие богомаза Бильжо. Святые лики, что Бильжо в изобилии малевал на иконах и фресках, выглядели совсем не так, как подобает праведникам. Были лики носаты, волосаты, небриты и кривороты, а невнятные слова изрыгали изо ртов в облаках пара.

— Пойдем отсюда, — решил Спецкор, когда понял, что толкования от Редактора не дождется. — Стемнеет скоро, негоже тут оставаться.

До заката ходко шагали на север. Молчали — каждый понимал, что неведомо откуда взявшийся мертвец не к добру. Когда солнце оседлало западный горизонт, Спецкор велел становиться на привал. Колумнист стянул с плеч рюкзак, развязал тесьму и вытащил наружу припасы.

— Помянуть надо, — сказал он, выудив с самого дна тыквенную флягу, под завязку наполненную хмельной водой. — Пускай невесть откуда, а все ж человек.

Хмельную воду богословы добывали, руководствуясь мудростью святой Буйвид. В отличие от свойственных большинству апостолов маловразумительных словоизлияний ее заповеди были полны ясностью, добронравием и заботой о будущих поколениях. Откровения Буйвид пользовались в кланах Убежища немыслимой популярностью, поскольку в хмельных делах святая знала толк и проповедовала исключительно пьянство.

Флягу опустошили, когда уже окончательно стемнело. Закусили сухарями, лепешками и вяленой говядиной, затем Редактор вознес хвалу Великому Пионеру, и Спецкор велел устраиваться на ночлег.

— Впереди нелегкий путь, — сказал он, завернувшись в шкуру рогатого вепря, подстреленного год назад на подступах к Гнилому озеру. — Нам понадобятся силы, выносливость и удача.

— Да не оставит нас Пионер, — сонным голосом пробормотал Редактор. — Вручим же ему наши души, и тогда…

Не закончив фразы, он захрапел, и узнать, что произойдет после вручения душ, Спецкору не удалось.

— Мы в такие шагали дали, что не очень-то и дойдешь, — заунывно бубнил походную утреннюю молитву Колумнист. — Мы годами в засаде ждали, невзирая на снег и дождь…

— Непостижимо все-таки, — закончив, сообщил он. — Ума не приложу, зачем предки годами сидели в засаде.

Редактор укоризненно покачал головой.

— Есть вещи выше человеческого разумения, — пояснил он. — Заветы апостола Макаревича надо принимать сердцем, умом его не понять.

Колумнист поднялся на ноги и принялся навьючивать на себя рюкзак.

— Только небо тебя поманит синим взмахом ее крыла, — пробурчал он. — Вот и понимай, как хочешь. Хоть сердцем, хоть чем.

Редактор охнул, уставился на Колумниста и растерянно заморгал.

Кол этого богослова проверяет, сообразил Спецкор. Покойный Корректор не обратил бы внимания на ересь. Сказал бы лишь «не для скудных умов», и дело с концом. А вот новенький… О ереси положено докладывать отцу Главреду, а характер у старика с годами сильно испортился. Месяц назад в общественном каземате Спецкор брякнул по недомыслию, что, дескать, не осознаёт величия апостола Путина. Главреду, конечно же, тотчас донесли, и он наложил епитимью. Две следующих декады Спецкор драил трубы, по которым отходы жизнедеятельности обитателей Убежища сливались в реку.

— Твои слова неразумны, напарник, — нашелся Редактор. — Но будем считать, что я не расслышал их.

Спецкор довольно заулыбался и дружески потрепал Редактора по плечу. Поступок новичка он оценил.

— Пойдем, — сказал Спецкор. — Пора.

До вечера шлепали по пустырю, старательно обходя разломы, трещины и воронки. На закате местность стала меняться — серое уныние доселе безжизненной тверди разбавили желтоватые пучки жухлой, спаленной зноем травы.

— Заночуем здесь, — решил Спецкор. — Завтра утром к пустоши выйдем. До нее отсюда рукой подать.

— Здоровенный паук по имени Эдик, — произнес наутро слова паучьей молитвы Редактор, — мы с тобой заодно.

Считалось, что нет лучшего средства отвадить ядовитого паука-змеееда, чем зачитать вслух заповедь пророчицы Свиридовой «Паук Эдик». Есть ли от молитвы польза, Спецкор шибко сомневался, но ходу еретическим мыслям не давал. Вреда, по крайней мере, от молитвы не было никакого.

С восходом тронулись. Твердый спекшийся грунт стал рыхлеть, редкая жухлая трава перестала рассыпаться в пыль под ногами, теперь она скрипела, будто жаловалась на худую судьбу.

— Дальше пески, Ред, — обернулся к Редактору Спецкор. — Змей не бойся, они трусливые и на людей не нападают. А вот пауки прячутся в норах. Входные отверстия в них паутиной затянуты — если глаз не наметан, от песка не отличишь. Провалишься — считай, покойник: яд убивает мгновенно. Поэтому след в след за мной ступай. Кол замыкает. Ясно? Тогда…

Спецкор не договорил. Махнул рукой напарникам, чтобы остановились, и замер на месте.

— Что там, Спец? — тревожно спросил Колумнист.

— Кажется, еще один. Тоже мертвый.

Чужак в зеленоватом с бурыми разводами одеянии лежал на песке навзничь, раскинув руки и обратив к небу синюшное, раздувшееся от яда лицо. Уродливая паучья туша скукожилась в пяти шагах от него. Вытекшая из паука кровь перекрасила песок из желтого в темно-бурый.

— Провалился, — бросил Спецкор, осмотрев черный, косо уходящий вглубь лаз. — Наружу вытащили уже мертвого. Паук, видимо, выскочил вслед за ним. Но атаковать не успел — его расстреляли.

— Из чего? — подал голос Колумнист. — Из чего расстреляли?

Спецкор нагнулся, выудил из песка цилиндрический, бледно-желтый, размером с палец предмет.

— Гильза, — определил Редактор. — О гильзах заповедует апостол Фохт в откровении об убийстве какого-то Кеннеди. Скрижаль четырнадцатая Великой Подшивки «Вся правда обо лжи». Этого Кеннеди тоже расстреляли. Как паука. Из винтовки.

Предписанная при упоминании Великой Подшивки минута почтительного молчания затянулась.

— Возвращаться надо, — истерическим голосом прервал наконец затишье Редактор. — Иначе они нас тоже из винтовки. Как Кеннеди с пауком.

— Возвращаться? — задумчиво переспросил Спецкор. — Согласно какой заповеди?

Редактор наморщил лоб, закусил губу, вспоминая.

— Нет такой заповеди, — уныло признал он. — Разве что иносказательная, от безумного лжепророка Гелприна. Семидесятая скрижаль, лжепророчество «Аномалка». О том, что бывает, если вовремя не унести ноги. Отцы-богословы склоняются к тому, что ноги уносят, как правило, отдельно от тела. Происходит это, когда настает хана. О хане там же. Однако следовать безумным пророчествам пионерии не подобает.

— Сложно как все у вас, — проворчал Колумнист. — Одно подобает, другое не подобает. Предали бы этого Гелприна анафеме, и всего делов.

— Ты сейчас вновь произнес ересь, — укорил напарника Редактор. — Хорошо, что я опять ее не расслышал. Лжепророков Великий Пионер включил в скрижали намеренно. Дабы предостеречь.

— Кого предостеречь? — возмутился Колумнист. — От чего? Сказал бы лучше, чтоб всех запутать.

— Ересь глаголишь, напарник!

— Дальше пойдем, — волевым решением закрыл щекотливую тему Спецкор. — Мы еще поглядим, кто кого расстреляет.

Колумнист с сомнением посмотрел на прилаженное к ладони духовое ружье. Его он разыскал два года назад в городских подземных развалинах, забравшись в помещение под названием «Тир». Сусликов и кротов ружье разило нещадно. Но человека из него расстрелять можно было, лишь умудрившись угодить свинцовой пулькой прямиком в глаз.

На снобов наткнулись, едва преодолели пустошь и выбрались на лесную опушку. Еретики лежали вповалку, тесно прижавшись друг к другу, будто поклялись не разлучаться и после смерти.

Спецкор осмотрел тела, хворостяной шалаш и прогоревшее, в седом пепле, кострище. Пригнувшись и вглядываясь в палую хвою, обошел мертвецов по кругу. Нырнул в подлесок, минут пять там шумел, затем выбрался на опушку.

— Их застали врасплох, — мрачно проговорил Спецкор и ткнул пальцем в сторону косого разреза через все горло у одного из покойников. — Караульный, видать, задремал. Один из этих подкрался — ножом снял. Наверное, успел караульный вскрикнуть перед смертью. Остальные двое выскочили из шалаша на звук, и их застрелили. Прошлой ночью случилось. Видимо, пришлые дороги в Город не знают, медленно идут, в первый раз. И всех, кто встречается на пути…

Спецкор не договорил, махнул ладонью поперек горла.

— Сколько их? — робко спросил Редактор.

— По следам судя, четверо. Трое здоровых обормотов и один либо хилый какой, либо еще подросток. Ну и двоих мы видели по пути. Дохлых.

— Четверо, — задумчиво протянул Колумнист. — А нас трое. Духовое ружье, тесаки и стрелы против этих, как их там.

— Винтовок, — подсказал Спецкор. — Но у нас преимущество. Мы о них знаем. Они о нас — нет.

— Тоже мне преимущество, — скривился Редактор. — Под стать тому, о котором глаголил бесноватый апостол Быков, когда рассуждал о преимуществе быть евреем.

— У группы Наборщика и такого нет, — заметил Спецкор. — А они, между прочим, сейчас в Городе.

Парой часов позже выяснилось, что он ошибся. Город группа Наборщика днем раньше покинула. Об этом сообщил сам Наборщик, умирающий на повороте ведущей в Город тропы.

— Едва из-под земли вылезли, — хрипел он окровавленным ртом, — сразу на этих гадов и напоролись. Четверо их было. Трое мужиков и девка.

— Вот оно что, — отозвался Спецкор. — Я думал, подросток. Девка, значит?

— Такая же гадина, как они все. Едва нас увидели, стали палить. Репортер первым шел, на хребте рюкзак пер с хабаром. Они его сразу свалили, в упор. Издатель метнул нож, вроде как достал одного, прежде чем поймал пулю. А я обратно к лазу рванул. Нырнуть в него успел, а от пуль уберечься — нет. Две штуки в спине сидят. Потом подземельями уходил. Как ушел, где наружу вылез, не помню. Досюда дотащился и лег. Не жилец я.

— Вот они!

Спецкор выглянул в пролом выпирающей из земли расколотой бетонной плиты. Редактор жарко дышал ему в затылок. Колумнист хоронился в развалинах шагах в десяти по левую руку.

Издалека чужаки, бредущие по кромке оставшихся от Города развалин, казались мелкими безобидными муравьями.

— Трое, — довольно констатировал Спецкор. — Значит, не промахнулся покойный Издатель.

Он отполз в сторону и поманил Колумниста.

— Как думаешь, куда идут?

— Кто знает, — пожал плечами Колумнист. — Но под землю они не полезут.

— Верно, — согласился Спецкор. — Хабар им ни к чему, не для того они здесь. Значит, так: скоро стемнеет. Дождемся, когда устроятся на ночлег. А там — как они со снобами, так и мы с ними. Караульного ножом втихую снимем, остальных сонных зарежем. Согласны?

Колумнист молча кивнул, но Редактор отрицательно замотал головой.

— Я не согласен. Девчонку нельзя убивать.

— Это как это нельзя?

— Да так. Патриарх Зельдин учит: «Женщин и детей убивать нельзя». Скрижаль пятьдесят четвертая Великой Подшивки.

С минуту ритуально молчали. Затем Спецкор бросил с досадой:

— Ред, они при случае наших девок не думая бы расшлепали.

— У них нет святой веры. А у нас есть. Мы — пионерия и поступаем по совести. В тридцать третьей скрижали о совести два десятка заповедей.

Спецкор брезгливо вытер о штаны измаранные в крови руки. Огляделся по сторонам. Светало. Над развалинами Города вился туман. Двое чужаков остывали под пологом тряпичного жилища, которое, по словам Редактора, называлось палаткой. Колумнист возился с винтовками, радостно кряхтел, одну за другой примеряя их к ладони. Связанная пленница затравленно глядела на победителей из-под падающей на глаза русой челки.

— Приступим. — Редактор присел перед чужачкой на корточки. — Значит, так. Этого парня зовут Спецкором, того — Колумнистом, меня — Редактором. Мы — русская пионерия из Убежища. Теперь я буду спрашивать, ты — отвечать. Имя?!

— Вы меня убьете? Убьете, да?

— Вряд ли, — недовольно пробурчал Спецкор. — Заповеди не велят. А жаль.

— Что тогда? Изнасилуете?

Колумнист оторвался от винтовочных прикладов, придирчиво оглядел пленницу.

— Хорошая идея, — признал он. — Я — за. Что там на этот счет в заповедях, Ред?

Редактор смерил напарника укоризненным взглядом.

— Согласно откровению от раскаявшейся грешницы святой Собчак, — назидательно поведал он, — сексуальное насилие — смертный грех. Ты так и не ответила, — обернулся он к пленнице, — как тебя зовут.

— Диной. А лучше Динкой.

— Еретическое имя, — насупился Редактор. — Бесовское. Так называют своих девок плейбои.

— Это у вас бесовские, — сорвалась на крик чужачка с еретическим именем. — Редактор, Спецкор, тьфу, варвары, дикари! Будто персонал местечковой газеты. И откуда вы только такие взялись?

— Нет, вы поглядите на нее, — вспылил Спецкор. — Это не мы, а вы откуда взялись?

— Мы… Мы из бункера. Я медсестра, а ребята, — Динка растерянно посмотрела на убитых, — солдаты, разведчики…

— Разведчики? — издевательски переспросил Спецкор. — Это мы разведчики. А вы г…

— Без богохульства! — одернул напарника Редактор. — Так, Динка, рассказывай. Где этот ваш бункер? Откуда в нем солдаты? Зачем вы сюда пришли?

Четверть часа спустя выяснилось, что находится бункер в тридцати днях пути на юго-востоке. Что именно в нем сохранились остатки цивилизации. Что население бункера разрослось, обитателям стало тесно, и понадобились новые пажити. Поэтому товарищ полковник приказал выслать разведку. Присмотреть пригодные для расселения места, а встретившихся на пути мутантов, каннибалов и дикарей стрелять.

— Гнида он, этот ваш товарищ полковник, — встрял Колумнист. — Своих он тоже велел стрелять? Или топором по башке, как того на пустыре?

— Валентин сломал ногу, — огрызнулась пленница. — Не мог дальше идти. В Уставе сказано: если товарищ стал обузой, от него следует избавиться.

— Устав — это что? — поинтересовался Редактор. — Слово божье?

Динка презрительно хмыкнула.

— Устав — это Устав. А бога, чтоб ты знал, нет.

— Нет бога, кроме Пионера, — торжественно поправил Редактор, — и святой Колесников — главпророк его.

Изучать Великую Подшивку он, как любой из клана богословов, начал с младых ногтей. На пионерских чтениях и классных часах заповеди, откровения и пророчества зачитывали, заучивали и толковали. Также преподавали историю новейшей эры, начавшейся с того дня, как наступил Конец света. Скрывшееся от него в Убежище человечество в первых двух поколениях стремительно деградировало. Люди страдали от голода и болезней, дичали, ожесточались, истребляли друг друга в драках и поножовщинах. Так продолжалось до тех пор, пока в дальнем, труднодостижимом отсеке Убежища поисковая партия не обнаружила запертую келью с прибитой к дверям табличкой «Обходчик». Замки взломали. Внутри оказался человеческий костяк, колченогий стол, развалившийся табурет и прохудившийся, покрытый истлевшим тряпьем топчан. А еще — шкаф. И в нем, на полке за стеклом, поисковая группа нашла писания предтеч. Их было три: Великая Подшивка Пионера, еретическая Подписка Сноба и развратные, богомерзкие номера Плейбоя.

В следующем поколении человечество раскололось натрое, и началась война за веру. Пионерия одержала в ней решительную победу. Адептов Сноба и последователей Плейбоя выдворили наружу, и наступило наконец благолепие.

Святые провидцы, апостолы великого Пионера, были не только мудры, но также прозорливы и предусмотрительны. Они предвидели Конец света и в четвертой скрижали расписали его в подробностях. Долгие десять лет святой главпророк Колесников скрупулезно собирал воедино писания апостолов — заветы, проповеди, откровения, назидания… В результате в семидесяти восьми скрижалях главпророк собрал все, необходимое потомству на любой случай жизни.

Правда и ложь, надежда и вера, страх и риск, страсть и секс, искусства и ремесла — обо всем этом и о многом другом говорилось в святых скрижалях. Заложенная в них мудрость для паствы оказалась бесценной.

В шестом поколении пионерия выбралась из Убежища наружу. Пионеры засеяли поля, приручили диких животных и возвели частокол Периметра. За его пределы выбирались лишь самые отчаянные и рисковые. Разведчики-сталкеры, о которых заповедовала сорок седьмая скрижаль «Тарковский». Разведчики отыскали на севере погибший, рухнувший в день Конца света Город. В его подземельях удалось найти описанные апостолами артефакты. Начался новый период новейшей эры — возрождение.

— Что скажешь? — обратился к чужачке Редактор, закончив проповедь. — Кто из нас теперь цивилизованные люди и кто дикари?

Пленница долго молчала, осмысливая. Затем сказала несмело:

— Знаешь, как там тебя, Редактор. Я ведь понимаю, что все это первостатейная чушь. Бредятина. Этот твой «Пионер» — обыкновенный журнал, в библиотеке бункера таких сотни. Но я подумала…

— Что ты подумала, заблудшая душа? — помог Редактор.

— Что по сравнению с нашим Уставом ваше учение будто свет в конце туннеля. И если вы оставите меня в живых… Если решите… — Она замолчала.

Редактор переглянулся с напарниками.

— Что тогда? — бросил Спецкор.

— Тогда я бы попробовала. Попыталась бы проникнуться вашей верой. Что нужно для этого сделать?

Редактор посмотрел на напарников. Оба кивнули. Тогда Редактор поднялся на ноги.

— Повторяй за мной, — торжественно проговорил он. — Нет бога, кроме Пионера, и святой Колесников — главпророк его.

Все статьи автора Читать все

юбилейный номер, Русскому пионеру 10 лет, Майк Гелприн

Рекомендую

3 3237

Спионерить!

Оставить комментарий

Комментарии (3)

24.02.2018 18:21 Я есть Грут
Вспомнил всех...А где герр Грут?
Отвечай же, старый плут!
Его кличут Комментатор.
Он - апостол и новатор.
26.02.2018 00:57 Дмитрий Хитрый
Интересный рассказ))
27.02.2018 23:28 Сергей Макаров

Ну и дела. Какой-то новый взгляд на мир, описанный в оригинальном произведении.
Просто какое-то, новое литературное произведение, созданное на основе другого получилось. Апокриф "Великой Подшивки", не меньше.
Жаль только, что текст о событиях в этой истории, не признают редакцией "РП" каноническим.
Хотя, .... «Нет бога, кроме Пионера, и святой Колесников — главпророк его».
(Основной завет праведной веры) - Круто ....