Классный журнал

Свобода рукотворна

08 февраля 2018 10:00

Член совета директоров газеты «Ведомости» Демьян Кудрявцев не просто отдает себе отчет в том, что свобода — дело рукотворное, а радио — это свобода. Он считает возможным объяснить это читателям и слушателям. А это дорогого стоит.

Меня попросили написать эту колонку, потому что я был одним из создателей «Коммерсантъ FM», хотя роль моя была в целом невелика — радио делают не инвесторы и не управленцы. Радио не сообщает новости быстрее интернета, радио не терпит размеренности журнальной статьи, хорошее зрелищное телевидение кроет радио по накалу впечатлений тире страстей, да и денег радио приносит совсем немного. Но мы хотели радио, мы верили в него, и спустя много лет, когда отшелушивается все технологическая и корпоративная шелуха, возможно, моя единственная роль в создании этой радиостанции в том, что я на ее необходимости настоял. Не убедил, не доказал, не развел, не выпросил, а настоял — и Усманов, и газетная редакция плюнули и смирились. Спасибо им за это.

Если отринуть все поверхностные коммерческие соображения, весь маркетинг, весь инсайд, почему это было важно? Почему мы хотели сделать радио? Почему, хотя из него не вышло то, что было придумано на берегу, и уже никого, кто начинал заплыв, не осталось на той волне, мы до сих пор вспоминаем об этом гордо? Или в более общем виде: в цифровой век бесконечного выбора, сплошного ондеманда, моментального потребления и высоких скоростей за что мы по-прежнему любим радио, так мало, по сути, по сравнению с другими медиа изменившееся до сих пор? Почему радио не умирает под натиском Сети, почему оно не съежилось до нуля еще раньше, в эпоху тотального телевидения? Чем оно дорого, почему важно? У меня есть простой ответ: радио — это свобода.

Как театр, не сгинувший от появления кино, радио сиюминутно и вечно, оно происходит здесь и сейчас, но как будто происходило всегда, оно моментально и бесконечно, изменчиво и текуче, его производство гибко и относительно дешево, и ему гораздо проще отреагировать на любое событие, любой «поворот повестки», но оно всегда было и будет ближе к самому простому и прямому человеческому общению — устному. Закрой глаза: этот голос, льющийся ниоткуда, из компьютера, из динамика, с улицы, — это и будет радио. Мама, поющая колыбельную, Гомер, считающий корабли.

Радио — самое деликатное из медиа: оно не требует твоих рук, не требует твоих глаз, оно претендует только на одно из наших чувств и оставляет свободу — готовить, ждать, лежать на больничной койке, вести машину, спускаться с горы на лыжах; хорошее радио — только голос внутри тебя, и он лучше совести: можно выключить.

Никто этого уже не делает, но память о том, что радиоприемник довольно легко собрать самому, в моем поколении еще жива, и она делает радио еще и самым демократичным, самым понятным медиа из живущих. Топография любого крупного города до сих пор содержит в себе «рынок радиодеталей», и хотя там сейчас продают в основном айфоны, да и радио мы слушаем в том числе через них, это важное напоминание, что свобода рукотворна. Ей не нужны тиражи, бумага, типографская краска, сложные студии, камеры, и хотя они сейчас бывают настолько сложные, что даже не требуют звукооператоров и монтажеров, смысл у этого прежний: технология движется к своему началу, чтобы оставить вас с голосом наедине. Ведущий у микрофона — слушатель у приемника. Радио — честный труд. В нем по-прежнему много прямого эфира, и радиозвезд не узнают в метро, но если мы честны перед собой и цехом, мы знаем, кто чего по-настоящему стоит и когда: и Козырев, и Познер, и Уэллс, и Соловьев, и Рузвельт, и Стерн, и Земфира, и Шнур никогда бы не стали собой без радио, хотя, возможно, только на радио некоторые из них и были собой.

Радио не знает границ. Огромная бабушкина радиола на тонких ножках с легким треском переключалась между греческой теплотой и скандинавским битом, радиоволны нашего детства бились об советские «Маяки», но приносили и первый джаз, и сбивчивую испанскую речь, и неповторимую интонацию старого Би-би-си. Никто не возил с Запада газеты, из журналов до Олимпийских игр я видел только расклеившийся «Плейбой», иностранное телевидение ловили под Мурманском на границе с Норвегией в замерзающих деревнях, а радио — радио было живым доказательством существования остального мира, его сверхдарвиновского разнообразия, его немарксистской сложности и необъятной величины. Мой сосед боялся ловить «Свободу» и слушал какую-то станцию, кажется, на французском — ее же и не глушили, а французского он не знал. Но именно эта станция с ее вальсирующими позывными, грассирующим ведущим и шипением по краям крохотного диапазона и была его свободой — безо всяких кавычек, — а стены тонкие, поэтому и моей.

Радио, точнее и шире — звук, делает нас свободными от устаревания, от гниения, от сиюминутности моды, но при этом сохраняет нас, как уже сохранил для нас — предыдущих. Смотришь хронику — дергано суетятся плоские люди, отнесенные во времени в никуда, или в архивах телевидения — молоды и длинноволосы, в безнадежно вышедшей из всех мод одежде, невозможно сосредоточиться на сказанном, да и что они там несут? Звук, в отличие от текста, сохраняя объем, интонацию, обертон, не делает нас глупее, он вычленяет нас из незначимого контекста; умнее он нас, правда, тоже не делает — сколько ни маши руками, сколько ни морщь лицо, никто не увидит — именно на радио мы равны себе, именно на радио нам за себя не стыдно.

Спасибо вам, господин Попов, на улице которого я вырос в Петербурге. За вот это спутниковое пи-пи-пи, за «Голос Америки» в непротопленной коммуналке, за «Эхо Москвы» и бархат Жени Шаден, за метроном, Левитана, «Битлз», за Норкина с Быковым на «Коммерсантъ FM», за прямые эфиры с Болотной 6 мая, за «Наше Радио», каким его больше нет, и за «Европу Плюс», какой ее пусть не будет. Если серьезно, то еще у меня с «Шансоном» есть некоторые проблемы, но зато его слушает мой сосед, а радио — это и его свобода.

Все статьи автора Читать все