Классный журнал

…дык-дык-дык, дык-дык-дык, дык-дык-дык…

…тра-та-та, тра-та-та, тра-та-та…

 

Нет, ребята, то не стрекот «калашей» и не рокот АГСов: то туристы катят сумари на колесиках — с нехитрым скарбом, с бикини, с парео и с прочей лабудой. Не скажу, как над всей Испанией, но над Барселоной безоблачное небо. Бабье лето выдалось на ять; в отелях, на пляжах — аншлаг.

 

…потато-потато-потато-потато…

 

«Харлей» выкатывает на Рамблу с неотвратимостью танка, подавляя прочую звуковую палитру, но через пару минут проступают:

…тики-тики, тики-тики, тики-тики-так…

Грошовые кастаньеты малайских офеней, переходя в Кастанеды, по мере внедрения в Готический квартал, где все чаще, по углам, шипением и шепотом:

…хашиш-хашиш-хашиш…

 

И шорох убедительно фундирован дымком, четко чуемым даже на фоне стойкого барселонского амбре, которое радушный турист интерпретирует как дух моря, но тот, кто хоть раз встречал здесь утро после ночной гульбы в честь победы «Барселоны», не ошибется в первоисточнике благоухания, и тоже мокром.

 

…Итак, не уловив особых перемен ни ухом, ни рылом, смеем выйти на площадь, которая с начала осени застряла в новостной телекартинке: пласа Сан-Жаумэ с фасадом Женералитата, где базируются вожаки «индепендистов», выступающих за откол от королевства.

 

Сейчас площадь почти пуста; несколько телекамер нацелено на главный вход в Женералитат — авось, что-нибудь угодит в кадр; репортеры ваяют стендапы впрок, вьются обрывки реляций:

 

— …ситуация зашла в тупик… что во­зобладает: закон или легитимность?.. применение 155-й статьи конституции Испании неминуемо…

 

Рутинный ход трансляций прерывает некто в маске Анонимуса, на цирковых ходулях: потрясая скомканным папирусом, он возвещает:

 

— Вся правда про «Саграду Фамилию»! Масонские делишки Антонио Гауди! Мировой орден банкиров решил: Каталония не получит независимость, пока не вернет банкирам долги за строительство «Саграды Фамилии»! А значит, не раньше 2026 года! Все факты у меня на руках, интервью — 100 евро за минуту, только сейчас скидка 90%. Подходим, спешим!

 

Но не спешат раскошеливаться репортеры, возобновляя размеренный бубнеж…

…В углу площади сильно поседевший и облысевший Месси — а это он, если верить футболке № 10 цветов блауграна, — лупит пухлой газетой по краю мусорной урны, приговаривая:

 

— Каталанс! Каталанс! Каталанс! — с отчаянным торжеством, с надрывной безысходностью. За наблюдением душераздирающей сцены меня застает Асеньсо.

 

— Hola, Игорь!

 

— Hola! Сколько лет, сколько зим!

 

— Двадцать пять. Сразу после Олимпиады ты приехал делать прощальный репортаж о Равале.

 

Раваль, самый стремный квартал Барселоны, был обезоружен и зачищен к Олимпийским играм 92-го, но рудименты былого колорита теплились в притонах и барах с фламенко и поножовщиной. Асеньсо, вольный фотограф, завсегдатай кромешных мест, сопровождал мой наивный рейд — и не было бы репортажа без него, а в лучшем случае фингалы и пустое портмоне.

 

— Ты помнишь Перлу?

 

О, филигранная и дикая Перла, лучшая фламенкистка Раваля — щербатый рот, шрам в пол-лица, прокуренно-обкуренный голос, — но танец ее объяснял порыв к свободе доходчивей, чем вся профессура Жироны… Перла танцевала о том, как африканский зюйд-вест контачит с европейской трамонтаной, и по воздушной трубе, связующей Палестину и Каталонию, по «барселонскому коридору», подгоняемые ветрами, вечно кочуют народы; из анархии перетасованных этносов, анархии моря, штурмующего скалы Коста-Бравы, возникают нестабильные, текучие, мобильные образы Дали, Гауди, Пикассо… И та каталонская натура, которую не идентифицировать генетике.

 

— Ты помнишь Перлу? Пропала без вести в последнее лето того века. Она и не выжила бы сейчас. Теперь не до романтики…

 

Она осталась в том времени, когда по-детски радовали разноцветные флаги, как будто бы за новой цветовой гаммой неизбежно откроется полная приключений и ништяков реальность. С тех пор мы повидали слишком много флагов; они продолжают клочковаться, множиться — пестрые, как фантики, бездарные, как мазня графомана, — и чем бездарнее, тем смертельнее. В этом хаосе цветов самым жизнеутверждающим видится белый, как флаг парламентера.

 

— Какими судьбами?

 

— Послан с редакционным заданием — в поисках революции.

 

— Разве для этого надо уезжать из России? — ухмыляется Асеньсо.

 

— А что тут происходит?

 

— Попытка идентификации воздуха. Тогда, в 92-м, ты застал начальную стадию. Каталонские магнаты решили платить Мадриду поменьше. Простую идею подкрепили нарядной национальной темой: обязательное образование на каталонском языке… Дескать, историческая несовместимость с Кас­тилией и все такое… Парадокс в том, что Франко, победив в гражданской войне, запретил каталонский язык и культуру, — но именно при Каудильо здесь была построена мощная индустрия и потянулись на заработки крестьяне со всей страны, смешавшись с местным, и так национально не сильно однородным, населением. Моя мать из Андалусии, отец — каталонец из Перпиньяна. Я не могу и не хочу себя пришпилить, как мертвую бабочку в кляссер, к какой-то нации. Здесь у большинства в крови такие генные миксты… Поэтому и не может быть единого порыва на тему отделения. Тем более когда выясняется, например, что главный герой и строитель автономии, наш самый «продолжительный» президент Жорди Пужоль держал счета в Андорре, химичил с налогами, как и его сыновья, как и те, кто сейчас у власти, — на идею суверенитета смот­ришь уже не столь восторженно. Так что революционный дух придется тебе искать где-то в другом месте…

 

Спасибо, Асеньсо! Я, кажется, знаю, где такое место — есть адресок.

 

Rambla pa’qui Rambla pa’lla

Esa la Rumba de Barcelona

Рамбла — туда, Рамбла — сюда.

Это румба для Барселоны!

Благодарю, Биби Малена!

моя благодарность кобелю,

благодарю всех полицейских,

благодарю, Адбу Лила!

Рамбла — туда, Рамбла — сюда.

Это румба для Барселоны!

Рамбла — туда. Рамбла — сюда.

И это румба для Барселоны!

Благодарю Вас, мадемуазель,

мадемуазель из Авиньона,

благодарю, Биксо Байя!

благодарю, Эскудейерс! —

так ты пел, товарищ Ману Чао, герой подпольщиков и бунтарей, голос анархистов и повстанцев, — ничего удивительного, что ты перебрался из манерного Парижа в этот по-латиноамерикански отвязный город. Кто, как не ты, поймет и воспоет сейчас мятежный дух Барны?! Помню, помню твое явление в «Ля Сигаль» — главном альтернативном клубе Парижа. В 90-м нас, группу советских журналистов, из сочувствия к былым унижениям позвали в жюри рок-фестиваля… Чудом сохранился бланк с отчетом члена жюри по фамилии Мартин Нёв — новый, значит, Мартын… Напротив группы Ману Чао помечено: «Тут а фе комм а леколь»… То есть, слушая данный коллектив, припоминал я свой школьный ансамбль «Черные манекены», гастроли в милицейском «воронке» и весь шумовой эффект наскоро перепаянных электрогитар, подо что была вынуждена оттанцевать свои лучшие годы подмосковная молодежь… Однако же в «Ля Сигаль» публика встречала каждую мотню Ману с таким неподкупным восторгом, что на пятой банке пива члена жюри озарило: а вдруг это нарочно исполняется так простецки, без изысков, чтоб зацепить текстом, напороть на эмоцию? Что и подтвердил сам Чао за кулисами, скинув концертные кроссовки для удобства декламации: «Жэ комм анви У меня такое желание ОТКРЫТЬ ВЕСЬ ГАЗ у меня такое желание СОРВАТЬ ВСЕ ПЛОМБЫ у меня такое желание КРОВЬ НА СТЕНЕ у меня такое желание РАЗБИТЬСЯ В АВТОКАТАСТРОФЕ у меня такое желание УМЕРЕТЬ НА КОРРИДЕ все только чтоб ты поняла, что ты мне абсолютно БЕЗРАЗЛИЧНА». И раскланялся босой гений, и не фимиам воскурили ему, а то, что по-французски начинается на «аш», а кончается неизвестно где и с кем…

 

Потом у Чао были безумные гастроли в джунглях, концерты для колумбийских партизан, где публика выражает восторг не аплодисментами, а автоматными очередями в воздух или друг в друга, уж как получится… Было открытие бара в Барселоне — где теперь, по идее, должен базироваться штаб всех брожений. А вот, собственно, и вход: Carrer dels Codols, 14. Заведение «Эль Мариачи».

 

Но бармен пожимает плечами:

— Сеньор Мануэль далек от текущих событий… Он сейчас, вероятно, в Сан-Паулу. А может быть, в Макао. Или на Багамах. Сеньора Мануэля сейчас более всего интересует выгодная покупка недвижимости. Ho sentim (прости — катал.)…

Вот так: и здесь, стало быть, излечились от психоза. Бывшие конкистадоры и герильерос разошлись до домам, сдали арбалеты на нужды воскресного тира в парке имени релакса и в облипку с беллой, а возможно, и с двумя тес­тируют на прочность ортопедические альковы из реликтового тиса, в тенечке своего real estate. Такие теперь в ходу досуги…

 

…В быстром темпе посетив бойкий митинг сторонников единой Испании, под милое сердцу монархиста скандирование «Виват, король!» вернемся в Старый город, на улицу Риерета: здесь находится модный кафе-театр «Лантиоль», руководит которым поэт и музыкант, бывший киевлянин Юрий Михайличенко. Двадцать шесть лет он живет в Барселоне — может быть, единственный русский (русскоязычный — как правильнее?) поэт, пишущий и издающий стихи на каталонском. Само собой, и на русском тоже:

«Вступив в муравьиное братство

где все борода к бороде

я вылечил душу от рабства

стремленьем к потухшей звезде».

 

А что чувствует поэт — натура по определению тонкая — в минуты (как знать) роковые?

 

— Усталость. Эта суета сует никуда не ведет. Мне видится, что сегодня сошлись две линии. Каталонцам нравится хорошо и красиво жить, они умеют вести переговоры и считать деньги: это люди в основном неконфликтные. Но есть здесь и другая линия — леваки, анархисты, потомственные, идейные. Я знаю ребят, которые воюют на Донбассе за ДНР и ЛНР. И какая сейчас линия возобладает — вопрос.

…Пытаясь поточнее передать zeitgeist и подыскать моменту подходящую метафору, на каждом шагу сталкиваешься с нестабильной, ненадежной образной системой, с оборотничеством образов. Вот, скажем, Искупительный храм Святого Семейства, ака «Саграда Фамилия». С одной стороны — визитная карточка Барселоны, апофеоз модерна, но с обратной — художественно спорный и неприлично вечный долгострой.

 

Или образ столба, башни — на этом образе базируется гимн нынешних демонстраций «индепендистов», поется на каждом углу и в каждом переходе. Песня Льюиса Льяка «L’Estaca» («Столб») стала популярной еще в 1970‑е, выражая протест против франкизма и вообще диктатур, — но вот же опять пригодилась, обрела второе дыхание. Лирический герой песни беседует с сельским мудрецом, дедом по имени Сизиф. Дед объясняет, что все люди привязаны к столбу, и пока они к нему привязаны, ничего хорошего не будет. Так что надо мало-помалу, сообща этот столб расшатывать, пока он не рухнет. Ничего, что процесс длительный, а может быть, и бесконечный (песня тоже длинная, по ходу дела деда «уносит ветер»), главное — указана цель разрушения, estaca созвучна каталонскому estate (государство), то есть идея вполне анархистская.

 

Но с другой стороны, именно столб, точнее, строительство башни из людей — одно из самых впечатляющих проявлений каталонской культуры, а может быть, даже и спорта. Кастельс — это занятие и зрелище не для слабонервных. Вид карабкающихся друг по другу (а иначе говоря, топчущих друг друга) граждан разного пола, веса и возраста может шокировать неподготовленного зрителя. Но мне проясняет происходящее Леха — скорее всего, единственный русский кастельерс из 16 000: «кольи», ассоциации, есть во всех каталонских городах, в одной Барселоне — не меньше десятка. Алексей играл в хоккейной молодежке Екатеринбурга, вот уже пару лет как перебрался в Барселону, возвращаться в Россию не собирается. Алексею доверяют самый сложный участок в конструкции живой пирамиды: по центру «пиньи». «Пинья» — это фундамент, самая большая группа, несколько десятков, а то и сотен человек. В их расположении нет хаотичности, как может показаться на первый взгляд, — каждый четко знает свое место, оно указано на доске магнитиками.

 

— Тут есть свои тонкости. Например, рубашка должна быть обязательно с воротником, воротник закусываешь зубами, чтобы тот, кто по тебе поднимается, не зацепился и не задушил. Ну и все обязаны обернуться в бандажный пояс. Внизу такое давление — 25 000 ньютонов на человека — пупок может развязаться.

 

На «пинью» ставится «тронк» — ствол. Высота бывает разной, рекорд на данный момент — 10 ярусов. Семь этажей — уже серьезное достижение.

 

— Сюда все приходят с семьями, с детьми — да это и есть большая семья. Всегда можешь рассчитывать на помощь. Помогут найти работу, решить финансовые проблемы. От русских здесь, в Барселоне, такой помощи не дождешься…

Конструкция не смотрится монументальным сооружением. Я бы даже сказал — ходуном ходит.

 

Чем башня выше — тем на площадке тише.

 

Алексей призван на укрепление «пиньи». Дальнейшее комментирует капитан «кольи» Пер:

 

— В человеческих башнях важны и твердость, и гибкость. Мы готовы в любой момент, если что-то пойдет не так, разобрать пирамиду и начать все заново. Наверное, это наша основная национальная черта: сочетание крайностей — здравого смысла и безумной одержимости.

 

— А что будет с попыткой построить башню суверенитета?

 

Но в это время, подвесив вопрос в воздухе, на площадке раздается команда «Silenci!» (тишина! — катал.).

 

Семь этажей построено, и по затаившим дыхание элеметам пирамиды проворно карабкается «энщанета» — девочка лет десяти в защитном шлеме. Когда она окажется на пике и поднимет руку, это будет сигнал, что башня построена.

 

А пока — редкий миг, когда верховодит тишина.

 

Безмолвие.