Классный журнал

Anima allegra

14 октября 2017 12:35

Колумнист «Русского пионера» Екатерина Истомина человек не меркантильный. Но деньги считать умеет. Поэтому этот сюжет не мог ее не взволновать: вернутся ли деньги, когда их уже никто не ждет? А еще Екатерина доказала и так безусловную вещь: неразменная русская валюта — это даже не новогодние елки, а живая душа глубоко пьющего человека.

С национальной русской валютой у меня был один интересный случай. Вы, видимо, подумали, что я выпила лишнего или нашла себе наконец-то подходящую компанию звонких служителей культа девственной рюмки. Ничего подобного я не имела в виду. На самом деле национальная русская валюта — это новогодняя елка в руках опытного уличного бойца. Перетягивание новогодней елки — туда-сюда — можно обозначить как русскую национальную предпраздничную забаву. И один раз со мной такой случай был.

Приехав на новогодние празднования в немилосердно сказочную Тверь, мы первым делом озаботились покупкой именно настоящего новогоднего дерева. Где найти такое, припорошенное мудростью истекших перед нами веков? Горничная дорогого отеля, утопавшего в различных новогодних прикрасах, рекомендовала нам отправиться за елкой на новогодний местный рынок. Где, как сказала она, кроме меда, варежек и веников можно найти и новогоднюю елку. Правда, при словах о елке она как-то странно засмущалась, если не сказать больше и длиннее: она откровенно запаниковала. И причину ее праздничной паники мы обнаружили довольно скоро — достигнув первых пределов рекомендованного ею новогоднего рынка.

Дело в том, что елки — в виде отдельно живущих (или живших) откровенно зеленых деревьев, а также в форме нарядных лап — продавали на тверском рынке самые синие, как престарелые новогодние фонарики, алкоголики. Продажей истинно валютных новогодних деревьев они собирали себе «на праздники», то есть на нашу национальную водку. Удивительным образом (ну скажите?), но водка, так или иначе, все равно всплывает в этом моем монетарном рассказе. Без нее, конечно, что безродного греха таить, ни одна русская валюта в этом мире не обходится. Но и без елки тоже: елку и водку соединяют мороз и известная всем удаль, не имеющая временных и пространственных границ.

Итак, из всей плеяды лучших алкоголиков Твери нам предстояло выбрать самого порядочного человека. Того, который, как говорится, не подведет нас в неравном бою с предстоящими торжествами. И мы нашли именно такого. Он был одинок, как старый осенний парус, и практически стоял плашмя под кривым дощатым забором, к которому были прикованы елки разных творческих форматов. Мы подняли его из человеческих руин и спросили: каково его имя? Как величать вас по батюшке, батенька? «Батенька» в малорослом кривом кафтане смекнул сквозь всю (конечно же, мельком мелькнувшую перед глазами) свою тщетную жизнь, что явились это к нему покупатели на скорый и животворящий перед торжествами товар! Милая старому уставшему сердцу светлая надежда промелькнула у него в глазах, если так можно в принципе сказать.

— Елка — пятьдесят рублей. Любая. Очень хорошее дерево. Сам рубил в нашем лесу. Наша тверская настоящая елка, — убедительно бубнил этот моложавый алкоголик. Мы верили ему, закаленному в борьбе со всеми ужасами жизни, из последних сил. Но у него, впрочем, были действительно самые лучшие елки на рынке. Стало быть, договариваться нам предстояло именно с ним. И мы договорились. Берем мы одну, ту, что по пятьдесят рублей.

— Они у меня, красавицы такие-растакие, все здесь по пятьдесят! — радостно пролаял алкоголик, узнав, что на его праздничный живой товар нашлись искренние живые люди.

— Мы берем вот эту, самую выносливую и самую пушистую, — ответственно заявили мы, немного дистанцируясь от зеленого перегара нашего собеседника, который, как нам казалось, сам превратился в морозного джинна из бутылки с холодным зеленым пивом.

— Очень хорошо, — пролаял наш собеседник и мужественно встряхнул выбранную нами елку от легкого, как балетная туника, снега. Так она стала еще краше и пушистей: мы готовы были заплатить за нее, стало быть, мы наделяли это дерево почти магической новогодней зимней красотой.

Единственное, что несколько волновало: в кармане была только одна тысяча рублей. И никаких других купюр. Разменять было не у кого: тверской рынок известен в цивилизованном мире своей кровавой уставшей бедностью.

И мы несмело протянули ему тысячерублевую купюру. Алкоголик таких купюр никогда не видел. Это были в чем-то для него новые деньги: он рассматривал их на сверкающем инеем солнце. Ему, как и нам, стало очевидно, что потребуется сдача. И сдача немалая.

Мы медленно взяли нашу елку и принялись ждать его решения. Думал алкоголик довольно долго. Счастье же?! Чего тут тихо не подумать о нем, долгожданном? Зима уже казалась ему делом совсем нестрашным.

— Ждите меня здесь. Я сбегаю и разменяю, — твердо заявил наш пропащий алкоголик. И ушел. Вернее, убежал. Точнее, скрылся.

Ну вот и все, подумали мы. Мы хотели настоящую чудесную и пушистую елку? Такая теперь у нас есть. Дорогая. Просто по ценам ГУМа: мы понимали, что наш новый рыночный экономный друг уже больше к нам никогда не вернется, бросив все свои елки зеленые на произвол сермяжной судьбы.

Его долго не было. Его не было очень долго. Мы даже спросили у его лежащего соседа: а скоро ли придет Вася?

— А Вася ушел? — прикинул сосед.

— Ушел менять деньги, — сказали мы.

— Тогда не придет. И зря вы ждете, — убедительно продержал ответ еще один порядочный алкоголик.

Мы и сами понимали это.

Что же.

Чего ж тут не понять?

И собрались уезжать уж было. Но увидели странный ком из снега и старых сизых тряпок. Ком прытко катился по всему разномастному рынку и, надо сказать, не выбивался из общей рыночной картины.

Это был наш добрый пьяный друг. Он спешил. Он спешил к нам. Он спешил к нам с деньгами — с русской валютой, которой можно и нужно расплачиваться за водку и за елку. Он искал и нашел нам нужную сдачу.

— Вот, держите, здесь девятьсот пятьдесят рублей, — пролаял наш морозный алкоголик. — Простите, что задержал вас. Не мог разменять. Пришлось бежать в магазин.

Однако хорошо, что я не его жена и не мать ему я тоже. И меня не могли бы взволновать его слова «я побежал в магазин». Никак.

Мы поблагодарили его, даже не посчитав врученные нам деньги. Делать это было незачем: перед нами был честнейший из людей.

Итак, что такое русская валюта? Это честность сильно пьющего человека. Такого, который не может украсть, он будет только просить. Он будет стоять на скользкой паперти или продавать всеми брошенные елки. Он будет в снегу или в летних синяках. Но он будет честен с вами — до самых глубин своей всеми позабытой души. «Anima allegra», как говорят про нас, русских, веселые итальянцы. Что значит в переводе «живая душа». И такой валюты нет ни у кого. Это стоит дороже всего в мире.

Все статьи автора Читать все