Классный журнал

За наше счастливое действо!

27 сентября 2017 12:50

Главный редактор Russia Today Маргарита Симоньян вместе со своим мужем Тиграном Кеосаяном снимает фильм. Из колонки вы узнаете о чем. Но не об этом ее колонка (хотя отрывок сценария фильма присутствует). Она про людей, из которых состояла и состоит ее жизнь. И после этой колонки больше всего понятно даже не про них. А про нее, конечно.

Это лето мы проводим в Керчи. Керчь пока не очень похожа на Россию. Особенно когда приезжаешь сюда из роскошной постолимпийской Имеретинки по прекрасным дорогам Краснодарского края через всю благоухающую, ухоженную, зажиточную Кубань — с ее безупречными виноградниками, цветными ровными лоскутами подсолнухов, кукурузы, пшеницы, новенькими блестящими набережными, с дорогими машинами и богатыми новостройками, чистыми белеными станицами с горделивыми клумбами перед каждой саманкой, жирными индоутками и ленивыми кошками.

Нет. Керчь не очень похожа на Россию. Она очень похожа на Советский Союз. И люди нам здесь встречаются тоже в основном такие… советские. В лучшем смысле этого слова. Простодушные, добрые и немного испуганные.

Родившись в 80-м, я застала самый краешек СССР, но хорошо его помню. В этом моем Советском Союзе мне не встречались не испуганные люди. Безысходно испуганным был мой отец. Я помню эти невнятные, полушепотом разговоры в прихожей, которая нам служила и кухней, поскольку там помещалась электроконфорка. По телевизору тогда уже шел «Взгляд». Отец был уверен, что гласность объявили специально, чтобы выявить вольнодумцев и потом уже одним махом всех посадить. В 90-м моя девятилетняя сестра, слушавшая вместе со мной Цоя с его «Перемен» и «Наутилус» с его «Скованными одной цепью», решила не вступать в пионеры. Отец настоял, чтоб вступила. Мало ли чего…

Испуганной была моя мама. Когда в четыре года, вернувшись из детсада, я заявила ей, что очень сильно ее люблю, почти как Ленина, мама не расстроилась. Она и сама любила меня очень сильно, почти как Ленина. Пока в 88-м не поехала по приглашению родственников в Голландию посмотреть своими глазами, как капиталисты угнетают трудящихся. Голландские наши родственники оказались самыми что ни на есть пролетариями — строителями да водителями, никакими не капиталистами, при этом жили они в двухэтажных роскошных домах, вольеры, где они растили своих собак, были в разы комфортнее и просторнее, чем наша сырая халупа, где мама растила своих детей. Их неработающим женам платили в месяц по несколько маминых годовых зарплат за то, что те просто сидели с детьми, по утрам к их домам подъезжали фургоны с запахом немыслимых трав, а магазины их аккуратной деревни ломились от колбас и сыров.

Мама вернулась и слегла. Несколько месяцев она умирала. В учебниках, по которым учились врачи краснодарской поликлиники, не было диагноза «клиническая депрессия». От чего только не пытались ее лечить. А надо было лечить от краха мировоззрения. Если это, конечно, лечится. Мама вдруг поняла, как жестоко и несправедливо всю ее жизнь ее облапошивали и как, не ведая, что творит, она с рождения облапошивала своих детей.

Родственники в Голландии у нас появились следующим образом: во время войны сестру моего деда Марию Симонян в оккупированном Крыму, где они тогда жили, немцы приняли за еврейку. Уже чуть было не отправили в лагерь, но родные выбили из райсовета справку (она до сих пор хранится в семье), что Мария не еврейка, а армянка. Тогда ее отправили на завод в Германию, где она познакомилась с голландцем, вышла замуж и обросла с годами детьми и внуками, один из которых — мой четвероюродный брат Юрик ван Гельдер, звезда голландского спорта, чемпион мира по спортивной гимнастике, любимец всей страны… ну, был им, по крайней мере, до печального казуса во время последней Олимпиады, о чем писали даже у нас.

Марии, угнанной на завод, таки повезло. Не прошло и года, как всех ее крымских родственников угнали совсем не в Германию и совсем не фашисты. Мой дед в это время воевал, его сестра и мать партизанили. Прадед был ранен, лежал в госпитале в Симферополе. Шел уже на поправку. На ночь отпросился домой, благо дом был по соседству с больницей. И как раз застал, как среди ночи к дому подъехали и объявили, что у вас, мол, 20 минут на сборы, вас переселяют, поскольку вы с этой минуты враги. А вы, товарищ военнослужащий, остаетесь. И раненый прадед мой наблюдал, как его жену с тремя детьми, старшая из которых — моя одиннадцатилетняя бабушка, законопатили в телячьи вагоны и отправили за Урал.

Мою прабабушку-партизанку с 14-летней раненой партизанкой-дочерью законопатили тоже. Как и еще 10 000 крымских армян. То есть всех поголовно, кто не был в этот момент на войне. Всем, кто осмелится утверждать «значит, было за что», шлю персональные пожелания точно такой же судьбы.

Дед с бабушкой рассказали мне эту историю, когда мне исполнилось семь. Как ехали эти женщины, дети и старики в этих телячьих вагонах, как не было окон, еды, не хватало воды, свежего воздуха, грязь, теснота, крики больных и младенцев, страх и непонимание, как испражнялись на глазах друг у друга в ведро, рожали и умирали в пути и выбрасывали по дороге тела прямо с насыпи, чтобы выжили остальные. Надо ли говорить, что одной только этой истории и то бы хватило, чтобы еще в семь лет сформировать в моем организме устойчивую аллергию на оправдание Сталина. Кто меня может разубедить, с таким-то семейным анамнезом?

Телячий вагон разгрузили где-то под Краснотурьинском. Дедушка, вернувшись с войны, застал заколоченными свой дом и дома соседей и получил щедрое предложение присоединиться к семье. Присоединился. Там встретил такую же репрессированную землячку — подросшую уже мою бабушку. Там и родился у них мой отец. Сразу врагом народа. Ему было пять, когда Хрущев их простил. Но простил все-таки не настолько, чтобы разрешить моим бабушке с дедушкой вернуться домой, в Крым, где они родились. Тогда вся высланная диаспора переехала в Краснодар — все ближе к родной земле.

Тиграна отец тоже вырос врагом, тоже в ссылке, но в Казахстане, куда бабушку Тиграна с двумя сыновьями (третий в это время служил) сослали после того, как по чьему-то доносу расстреляли Тиграна дедушку. Один из этих высланных в Казахстан мальчиков, прославленный режиссер «Неуловимых мстителей», Тиграна отец Эдмонд Кеосаян, тоже всю жизнь был испуганным. Когда, уже в перестройку, он снял фильм об этой их ссылке, он там не сказал и десятой доли того, что имел сказать. Мало ли чего…

И вот я хожу по этому Крыму, по своей, можно сказать, исторической родине, и вспоминаю своих стариков. Они были очень советскими. Советскими в том смысле, в каком мне хотелось бы вспоминать Советский Союз (все-таки там прошло мое безусловно счастливое детство), если б не эти вагоны… По-советски порядочными, по-советски идейными. Мой дед в Краснодаре дорос аж до директора объединения городских гастрономов, а дома у нас колбаса и сыр бывали только по праздникам. Да еще в Новый год оставшаяся на Урале та самая сестра-партизанка привозила связку бананов. В Свердловске они почему-то были, а в Краснодаре почему-то их не было никогда. В Краснодаре в мое советское время не было, в принципе, ничего. Я хорошо помню эти магазинные полки, уставленные большими банками консервированных томатов, кулечками хмели-сунели, зеленым горошком — и все. И грустные глаза моей матери: это вам не Голландия. Когда голландские родственники нанесли ответный визит, мама с отчаяния взяла их за руку и отвела в магазин, чтобы показать: дома нет нормальной еды не потому, что мы жадные, а потому, что такая страна.

Мы, как все, вставали в пять утра в очередь за сливочным маслом, которое давали по пачке в одни руки, а с нами у мамы рук получалось три пары. Как все, делили свердловский банан на малюсенькие кусочки, чтобы растянуть на несколько дней. Как все, совали по мелочи взятки или искали знакомых, чтобы нормально лечиться, учиться, рожать, отдыхать, просто жить. Как все, каждый день заискивали и унижались перед любым продавцом, медсестрой, мясником и кассиром. Я долго не могла потом отучить маму от заискивающего тона в магазинах и ресторанах.

А дед мой этого будто не замечал. Он смотрел вечерами обязательный «День Кубани» и обязательную программу «Время», играл в домино и шахматы во дворе, окучивал груши и огурцы на своих шести сотках, выписывал много советских газет и журналов и учил меня пользоваться Большой советской энциклопедией.

Другой дед, раненный под Сталинградом, в это время в адлерской сельской школе вполне счастливо преподавал историю. Вечерами собирал у себя в мастерской бочки и табуретки, возился с ветвистой хурмой, ездил на пасеку. А по ночам, поскольку он был причастным к тайнам коммунистом, предупреждал односельчан, кого из них скоро должны забрать. Чтобы успели исчезнуть. О войне никогда не рассказывал. Ничего. Ни единого слова. Ни один дед, ни второй.

Мои старики были советскими в лучшем смысле этого слова. Они были такими, какими хотела видеть советских людей советская власть. Какими их нам показывали в незабвенном советском кино. Какими многие советские люди действительно были. Они были как один коллективный герой Рыбникова, как хрестоматийный в своей поздней трогательной советскости Гоша, он же Гога, он же Жора.

Делали что-то в позднем СССР лучше, чем в нашем пока еще недостроенном капитализме? По мне, почти ничего. Кроме, пожалуй, как раз кино. Невозможно понять, почему при всей свободе, деньгах, технологиях, почти безграничных возможностях наше сегодняшнее кино хуже, чем было наше вчерашнее. Днями я пересматривала «Любовь и голуби». Раз, наверное, в сорок второй. И все жду, в какой же раз я перестану плакать там, где Ленька хочет рубить отца топором. В сорок третий? В сорок четвертый? Ну нельзя же плакать над тем, что ты наизусть уже знаешь! Нет, все равно разревелась. А теперь давайте вспомним: когда мы плакали над современной российской картиной раз хотя бы второй?

Тигран как-то рассказывал, как на одном «Кинотавре», где ему что-то вручали за «Президента и его внучку», стоявшие рядом его коллеги, тоже лауреаты, спросили друг друга:

— Интересно, а что бы мы получили за наши картины на всесоюзном кинофестивале году в 72-м?

— В 72-м с такими картинами нас бы не допустили на конкурс, — сказал Тигран, и все с ним согласились.

В советском кино был свой особенный вкус. Оно было такое… ни на что не похожее. Как пломбир не похож на «баунти».

Мы очень хотим снять такое кино. Советское, в лучшем смысле этого слова. Про то, что есть у нас интересные люди, они иногда хороши, иногда ошибаются, могут выпить, смеются, психуют, работают и бездельничают, строят и разрушают, а иногда абсолютно внезапно могут украсить мир мимолетным подвигом. Что есть у нас вот такая страна — в ней полно и успешных жуликов, и бессердечных чиновников, и преступно глупых начальников, и просто преступно глупых, но ведь есть и яростно справедливые, и безоговорочно преданные, и влюбленные в свое дело, и просто влюбленные, и сострадательные до самопожертвования, и деятельно милосердные, и искрометные, умные, честные, сильные, любящие — да и вообще, в целом, все будет хорошо.

Поэтому мы с Тиграном проводим лето в Керчи. Снимаем кино. Очень хотим снять советское. В лучшем смысле этого слова.

отрывок из сценария

Сцена 9

ИНТ. РЫНОК. ДЕНЬ. КЕРЧЬ

Разгар торговли на керченском крытом продуктовом рынке. Всюду люди, много рыбы, фруктов. Слышны призывные возгласы продавцов.

Женские возгласы:

Пузики от скумбрии, три рубля штучка!

Сарган азовский, наилучщий, сероспинка!

Возглас Продавца: Бычочек обалденный, всем дам понюхать! Бычочек обалденный, даю понюхать!

Среди продавцов выделяется Алия — она уже переоделась в белый халат. Она выкладывает на прилавок рыбу. Алия очень красива, юна, ее образ совершенно не вяжется с крикливым базаром.

К одному из прилавков прислонился Тихон. В своем хипстерском прикиде, в узеньких штанишках он тоже здесь неорганичен. Тихон заряжает свой модный телефон. Тихон как бы привязан проводом к розетке у этого прилавка. Одновременно он со слегка брезгливым любопытством разглядывает происходящее на рынке.

Внимание Тихона привлекает надпись над рыбным лотком, оставшаяся, видимо, с советских времен: «Рыба по своей питательности не уступает мясу».

Тихон снисходительно и слегка снобски усмехается. Фотографирует надпись, выставляет ее в инстаграм.

За ним неодобрительно наблюдает Продавец.

Вдруг Тихон замечает Алию. Секунду он наблюдает за ней, он заворожен ее нездешней красотой. Его взгляд падает на прилавок Алии. Там лежит ее книжка с аккуратной закладкой.

Точка обзора Тихона: эта книжка — Оруэлл, «1984». Алия берет ее своими красивыми руками, аккуратно смахивает с нее попавшую на нее рыбью чешую и прячет в свою сумку. Эта картина очень контрастирует с окружающим.

Тихон снимает Алию.

В инстаграм уходит красивое видео Алии, которое Тихон быстро обрабатывает в модном формате. Алия выглядит восхитительно на этом необычно обработанном видео.

В это время Продавец — дебелый мужик лет 45, — тот самый, который предлагал всем понюхать бычков, обращается к Тихону.

Продавец: Та шо ты снимаешь?! Ты понюхай!

Гала, продавщица, стоящая рядом за прилавком, норовит сунуть Тихону свой товар.

Гала: Свеженькая, только с вялочки, девочки!

Продавец: Та какая он тебе девочка! Ты на штаны-то не смотры, ты смотры на то, шо в штанах!

Продавец и женщина прыскают собственной шутке, но Тихона она коробит.

Это замечает внимательная и скромная Алия.

Тихон тоже замечает взгляд Алии. Понятно, что их на этом рынке только двое таких.

Оба смущаются этой случайной переброски взглядами.

Тихон нарочито, чтобы замять неловкость, переводит взгляд на женщину, торгующую черешней.

Тихон: Черешня сладкая?

Женщина: Та ты шо! Медовая!

Тихон: Можно попробовать?

Женщина: Нет! Грязную фрукту есть нельзя! Глисты ж будут! От такие глисты!

Весь отсек рынка громко хохочет и этой шутке.

Алия снова смущается — ей неловко перед Тихоном за своих товарок.

Алия: Хотите, я помою?

Тихон благодарно смотрит на Алию, и тут Тихона отпихивает Лара — повариха из строительной столовой, 50 лет, молодящаяся, очень крупная, дебелая, мощная тетка. Отпихивает так, что тщедушный Тихон чуть не отлетает от прилавка.

Алия бросает быстрый взгляд на его комичное замешательство, в этом взгляде спрятана робкая улыбка.

Все это происходит быстро, на одном дыхании.

Лара: На всем рынке, зараза, ни одного фенхеля! Живем как в аду!

Гала протягивает Ларе палку сельдерея.

Гала: Та вот тебе фенхель, не шуми!

Лара: Какой це фенхель! Це ж сельдерей!

Гала: Та хто там знает, шо он такой за фенхель!

Лара с ненавистью машет рукой, поворачивается к Продавцу.

Лара (Продавцу): Свежак мне нужен, тока самый зе бест!

Продавец: Свежак по пятьсот!

Лара: Ты где ж такие цены выдумал, скотовод! Це ж московские цены! Ты шо, не видишь, шо я местная?

Продавец: Та я сам за шальны гроши у рыбаков бэру! А шо цены московские, так Москва столица нашей Родины! Уже четырэ года как! Чи ты не слыхала, шо мы теперь в России?

Тихона начинает увлекать этот разговор. Он включает телефон и снимает все на камеру, словно берет интервью.

Тихон: И как вам живется в России?

Продавец: Спасибо, погано!

Лара: Цены как в аду!

Гала: Целый поезд зэков завезли мост строить, на улицу страшно выйти! А ты говоришь!

Тихон: А раньше хорошо жилось? До аннексии?

Продавец меняется в лице. Взгляд его становится подозрительным.

Продавец: Какая ще аннексия?

Тихон: До захвата Крыма Россией.

Лара: Какого ще захвата! Ты шо тут болтаешь!

Продавец бычков сразу становится багровым от ярости.

Продавец: А ну, Гала, посторожи товар!

Продавец перемахивает через прилавок, явно угрожая Тихону.

Тихон в растерянности, он не ожидал такого поворота. Он быстро смотрит по сторонам, но никто не спешит ему на помощь.

Тогда Тихон начинает пятиться от внушительных размеров Продавца, быстро пытаясь вынуть свою зарядку с гаджетом из розетки, задевая при этом чей-то товар. Фрукты, ягоды, рыба — в суматохе все падает на землю, рассыпается.

Продавец: А ну, держи его! Братцы, це диверсант! Це хохляцкий диверсант!

Рядом появляется Дима. В руках у него пластиковые бутыли с домашним вином. Он видит суматоху, не понимает, что к чему. Вдруг прямо на него налетает Тихон.

Дима, приняв Тихона за вора, останавливает его одной рукой, продолжая второй удерживать свои драгоценные бутыли с вином. Диме по-прежнему весело, и вся эта ситуация ему кажется веселой.

Дима: Че почем, хоккей с мячом! Че скоммуниздил? Давай делись с товарищами!

Алия: Дима, он не крал!

Тихон с благодарностью оборачивается на Алию.

В это время до Тихона добирается Продавец и с размаху бьет его по лицу.

Продавец: Тебя кто вообще в Крым пустил, падлюка хохляцкая!

Дима резко останавливает Продавца.

Дима (Продавцу): Не кипятись, не самовар! Беру преступника на поруки!

Дима легко буквально переносит тщедушного Тихона из-под второго удара Продавца, останавливая драку. Все это происходит очень быстро.

Дима поворачивается спиной, загородив Тихона так, чтобы вывести его с рынка.

У Тихона из носа течет кровь. Он к такому не привык, он паникует.

В ужасе он смотрит на свою руку в крови.

Тихон: Мне нужно позвонить маме!

Колонка Маргариты Симоньян опубликована в журнале "Русский пионер №75. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все

Маргарита Симоньян, Крым, Тигран Кеосаян, фильм о Крыме

Рекомендую

2 3725

Спионерить!

Оставить комментарий

Комментарии (2)

27.09.2017 14:28 Я есть Грут
Сначала Вы нас загрузили,
А под конец развеселили.
В кино пойду. На Алию.
Страсть как девиц таких люблю.
30.09.2017 12:52 Алексей Курганов
А она с мужем на Родину, в солнечную Армению, из России переезжать на постоянное место жительства не собирается?