Классный журнал

 

У меня есть любимая девочка. Анечка. Ей уже три года. На днях она ехала с мамой в машине. Радио было на волне станции, где я иногда что-то комментирую. Как раз в этот момент я и был в эфире. «Дядя Витя? — поразился ребенок. — А где он прячется?!»

 

Радио — это журналистика прямого убойного действия. Между автором и слушателем дистанция куда короче, чем между автором же и телезрителем, а тем более читателем. На грани эпох, когда почти в каждой советской семье был радиоприемник, но еще далеко не все могли купить телевизор, радио слушали почти не слыша. Треск, шум, уплывающая музыка… Поля антенн-радиоглушилок были едва ли не первым, что демонтировали в перестройку. Но как мы впитывали эти звуки, какие щелочки находили в эфире для «Голоса Америки», «Радио Свобода», Би-би-си или музыки из Румынии! Это магическое: «Мьюзика ушварэ мелодия катильяну…» До сих пор не знаю, как перевести, но разве дело было в точности перевода?

 

Старший мой брат, московский студент, на каникулах присваивал себе нашу «Балтику». Дорогие советские радиоприемники создавали у граждан превратное впечатление о молчании мира. На шкале были Лондон, Париж, Нью-Йорк, Токио… Но никакого звука из этих городов, понятно, не было и не предвиделось. Иногда прорывалась фраза «Вы слушаете “Голос…”», и тут же голос хрипел, уходил в кашель и свист. Ночью брат вылавливал со дна эфира джаз, а я, только что образцово заснувший, прокрадывался к его комнате и пристраивался на край дивана. Ничто нас так не сближало, как спорт и ночное слушание музыки, в которой я ничего не понимал.

 

Смешно, что папа был уверен: брат слушает политические передачи. Но, считая его «отрезанным ломтем», этому пагубному увлечению не противился и лишь просил сына не морочить голову младшему, который и так без матери неизвестно чему и как учится.

 

Мне грех жаловаться на радио, оно спасло меня в первый небогатый и трудный год жизни в Москве. Переплывшие в столицу одесситы, мы, можно сказать, кормились из рук редакции сатиры и юмора Всесоюзного радио. Мы писали сценарии ежедневной программы «Опять двадцать пять» и воскресной «С добрым утром!». Никакого человеческого запаса шуток для этого изнуряющего чувство юмора занятия хватить не могло, поэтому от старших товарищей нам достался бумажный мешок со сборниками скетчей и зарубежных юмористов. Встав на крыло, я по-честному передал этот кладезь следующему поколению голодных земляков.

 

Дважды в жизни я участвовал в создании радио. Первый раз — в августе 1991-го. Путч, собственно, начался с того, что все газеты закрыли, а уж «Московские новости» в первую очередь. Но по инерции и назло врагу мы продолжали работать: репортеры бегали по заполненному армией городу, кто-то договаривался об интервью, кто-то писал гневные комментарии… Только девать все это было некуда, хотя уже придумали «Общую газету», которую должны были создавать и создали сообща все, кого прихлопнул ГКЧП. А тут еще привычка: за годы перестройки фасад «Московских новостей», где висели в витринах полосы газеты, стал каким-то клубом. К вечеру здесь, на Пушкинской площади, собирались люди и обсуждали прочитанное, да и не только. Когда газета закрылась, людей у ее входа стало еще больше. И тут кто-то вспомнил, что в нед­рах редакции существует вокально-инструментальный ансамбль, а в подсобке хранятся их инструменты, но главное — усилители. Лето, мы открыли окна, выставили в них колонки, соединили их с микрофоном… Замечательный журналист и писатель Саша Кабаков вызвался быть диктором. Одним словом, еще два дня, пока ГКЧП не накрылся медным тазом, мы читали все написанное в эфир Пушкинской площади, где на тротуаре, газонах, ступеньках «России» и рядом с самим Александром Сергеичем собирались слушатели. У меня нет ответа на вопрос, почему нас не разогнали, не арес­товали, наконец, просто не заставили закрыть окна…

 

А за некоторое время до этих событий мне пришла в голову идея создать всамделишное радио. Радиопейзаж в Москве тогда еще был скучный, сплошь государственный. Егору Яковлеву, нашему главному, идея понравилась, но решил он вопрос своеобразно: «Ты предложил — ты и занимайся». Легко сказать! А как делают негосударственное радио, не знал никто. Законодательство было еще советским, КПСС загибалась, коммерческая жизнь бурлила, но больше под ковром. Когда мы с Женей Абовым, нашим коммерческим директором, появились у руководства Останкинской телебашни с предложением повесить наш передатчик, на нас посмотрели как на тяжелобольных. Потом у нашей идеи появились партнеры, американцы, с противным словом «формат» наперевес. С ними вместе родили и название «Радио “Максимум”», и я придумал для него рекламный слоган «Если радио, то “Максимум”!». Теперь, когда вижу его на боку троллейбуса, ехидное тщеславие подсказывает: открой скобки и подпишись.

 

Но тогда после многих мытарств я наконец был вызван на коллегию Минсвязи, где нам выдали одну из первых лицензий на вещание негосударственной радиостанции. Вместе с «Максимумом» в этот день начиналась судьба «Европы Плюс». Хорошо помню, как с лицензиями в руках мы едем с французом Жоржем Полинским, первым директором и основателем «Европы Плюс», с Тверской по бульварам. Объясняемся так: он — по-польски, я — по-украински, и что-то в конце концов понимаем. Я на пафосе, мол, будем теперь конкурировать. Он хохочет: какая конкуренция, в Москве для нее должны появиться десятки таких станций.

 

Так и получилось.