Классный журнал

Семашко, 42

24 февраля 2017 11:00

Оказывается, бывший следователь Сергей Петров родом из Александрии. Теперь многое стало понятно. Писатель, радиоведущий, следователь — в одном лице. Александрия. Да Сергей и не скрывает: в своей колонке он, вспоминая детство, беспощадно честно описывает свои императорские замашки.

У меня домов, как у зайца теремов.

Так говорил Мишка Кошевой, один из героев «Тихого Дона», человек, презревший казачество и дружбу ради любви к советской власти. Казаки в отместку за Мишкино «красноперство» спалили его курень, и фактически тот стал бомжем.

Я бомжем не был, но в какой-то момент он во мне вдруг поселился, внутренний философствующий бомж. Или кочующий цыган.

Это произошло, когда мне, двенадцатилетнему, пришлось посетить свой дом, который, оказывается, домом моим уже не был.

…Он был построен в городе с необычным для советского слуха названием Александрия. Их в мире несколько. Самая известная Александрия — в Египте. Еще есть в Великобритании Александрия, в Румынии и США.

Та, в которой родился я, находится на территории Кировоградской области. Сейчас это Украина, тогда — Украинская ССР, период расслабленной брежневской эпохи. По крайней мере, для меня.

Поначалу моя Александрия называлась Усовкой. Был такой запорожский казак, атаман Ус. Любитель погулять, и, чтобы подальше от начальства, в семнадцатом веке он с группой товарищей основал вольный хутор. В сердце бескрайних и безлюдных степных просторов основал, в окружении дубов и вязов, меж двух рек, почти что остров. Хорошо, полагаю, жили там казаки и беглые крестьяне. Вольно, в стычках с крымскими татарами или еще с кем, весело жили. Герб города хранит память о казацких временах: две перекрещенные сабли на гербе обвиты ветвями деревьев.

В 1752 году хутор, как и множество других хуторов, решительным движением подгребает под себя Российская империя, переформатирует их под крепости. Те места называют Новой Сербией, крепости заселяют военными сербами. Усовке дают новое имя — Белея.

В 1784-м укрепление теряет свое стратегическое значение и превращается в обычный город. Его называют Александрийском, в честь князя и будущего императора Александра I, и вскоре Александрийск превращается в Александрию.

По одной из местных легенд, название городу придумала Екатерина II. Проезжая мимо, чем-то впечатленная, она решила, что город должен называться в честь ее внука. «Александр! — воскликнула Екатерина. — И я!» Внука императрица, как известно, любила. Себя, наверное, тоже.

…Так вот. Это был мой город. И в нем находился мой дом. Крепкий, из красного кирпича, синие ставни, стоял он на улице Семашко, имел порядковый номер 42. Двор был огромный, огород, высокая груша, домик летней кухни, душ, два забора.

Я чувствовал в нем себя не хуже казаков Уса, а вел для своих трех-четырех лет куда наглее.

Дед и бабушка мои, оба из донских казаков, осели в Александрии после войны, построили этот дом. Четверо детей (один из них — мой отец) выросли и выучились, разъехались по разным городам. А я в силу ряда обстоятельств остался там на продолжительное время, лет до четырех там точно прожил, и Петровы-главные были тому несказанно рады.

Когда бабушка везла меня, годовалого, в коляске по улице вдоль тополей, знакомые подходили к ней и спрашивали:

— Людмила Ивановна! Это ваш пятый?

Она отвечала им исполненной достоинства улыбкой.

В моем доме мне позволялось все. Более чем все даже.

Помню, рассказывали такую историю.

К нам заехал дядя Ваня, председатель райкома города Светловодска (той же Кировоградской области), привез пять бутылок пепси-колы. Тогда ее только начали выпускать в Советском Союзе, и многие люди пришли по такому случаю в мой дом. Я даже не знаю, употреблялось ли в тот день что-то крепче, мне было всего три года.

Пепси разлили по стаканам. Я махом осушил свой и указал на тот, что стоял напротив. Мне дали и его. Выпил. Указал на третий, четвертый, пятый… Никто из присутствующих так и не отведал газированной новинки. И никто не сделал даже попытки пресечь мой беспредел. Авторитет «крыши» беспредела был непререкаем. «Крышей» выступала бабушка.

Были и другие наглые выходки. Двоюродная сестра рассказывала мне, что как-то ночью я проснулся и заорал: «Хочу жареной картошки!» Меня принялись успокаивать: скоро утро, проснемся и пожарим; не волнуйся. Но я не унимался, требовал. Тогда бабушка встала, отправилась в летнюю кухню, нажарила этой долбаной картошки, вернулась… А я уже спал.

Мой город, мой дом. Каждое утро ухали голуби.

Прыжки со шкафа на кровать, взбирание на верхушку груши, лазание через забор к соседке Наташе или наблюдение за улицей сквозь щель уже другого забора. Я наблюдал за цыганами, по утрам спешили они в сторону рынка. Не знаю почему, но наблюдать их было очень интересно, что-то в них было совсем необычное для нашей советской действительности.

В четыре года я покинул свое постоянное расположение, жил уже с родителями в Тамбове, потихоньку взрослел и бывал в Александрии лишь на каникулах, со временем это происходило все реже и реже. И если бы не та поездка моя, когда мне стукнуло двенадцать, кто знает, может, не поселился бы тот самый бомж-философ или кочевой цыган у меня внутри.

Дедушка к тому времени уже умер. Бабушка жила в Донецке, у моей тети. Половину александрийского дома продали, вторая половина была сдана квартирантам. Но все это до меня не доходило, не придавал я этому какого-то важного значения. Я знал, что там, где-то южнее, стоит крепкой крепостью мой дом, моя казачья вольница.

И вот по каким-то делам, связанным с домом, летом бабушке нужно было съездить в Александрию. Меня с двоюродным братом отправили туда в качестве сопровождения.

Ни он, ни я уже четыре года там не бывали. Когда мы ехали в поезде, души наши пылали праведным огнем: мы ехали в наш ДОМ, на Родину, туда, где не были уже четыре года!

Мы выскочили из поезда, выбежали на городскую площадь, поймали такси, усадили бабушку, доехали до дома. И вроде бы все по-прежнему, та же улица, те же тополя, та же жестяная табличка на доме с цифрами «42» и голуби ухают. Но как только мы зашли в дом, почти сразу ужалили наши души змеи отчаяния.

— Вы — сюда, Людмила Ивановна, — распорядились квартиранты, — а вы — туда, ребята.

«Сюда» — это значит бабушке на кровать, а «туда» — это нам с братом на пол. Плевать, на полу оно прикольнее, но дальше-то, дальше?

Не шумите! Цыть! (Бабушка именно так выражалась.) Люди спят! Как не стыдно!

Но почему? Почему мне должно быть стыдно?

Мне, который залегал здесь на земле, укрытый лопухами, устраивал дозоры на груше и засады на чердаке? Почему? Это же дом моего детства! Мой дом! Мой!

…Да нет. Оказывается, не твой. Уже не твой, наглый ты парень.

Это дом тех, кто купил одну его половину и арендовал другую. И ты здесь — никто! И комод ты узнаешь, и шкаф, ну и что? Ты — никто. Ты приехал слегка погостить, все. Именно тогда я понял, что такое настоящее бессилие.

Мой дом снесли в начале девяностых. Уже под развал СССР снесли, как и другие дома на моей улице. И я не представляю, как сейчас выглядит она, улица Семашко. И некому уже предъявлять претензии, да и какие у меня, человека с высшим юридическим образованием, могут быть претензии?

…Вот я и открыл сам себе очередную свою темную сторону.

Вот оно — неуемное желание командировочных выездов. Вот она — любовь к группе Rolling Stones, чье название переводится как «катящиеся камни». Я — перекати-поле. Я — человек, лишившийся родового гнезда.

Мой сегодняшний дом — моя крепость? Да. Такая же, как гарнизон Бечея. И Судьба легко может лишить его гарнизонного статуса, смоет его казаков и сербов потоком времени.

Мой дом — моя Память. И это самая неприступная крепость, самая несокрушимая. Даже если креативным украинским властям вдруг вздумается переименовать мой город.

Напоминаю, пан Порошенко. Мой город называется Александрия.

Колонка Сергея Петрова опубликована в журнале "Русский пионер" №70. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все