Классный журнал

Спасти Пшемисла

23 февраля 2017 10:40

Читатели «РП», конечно, в курсе, что наш обозреватель Александр Рохлин работает таксистом. Для редакции это большой плюс: получается, что человек регулярно общается с читателями, ведь многие читатели «РП» ездят на такси. И делятся своими историями с Александром. А он историями снова делится с читателями «РП», со страниц журнала. Такой вот творческий круговорот.

Где у танкиста дом? Описка…

Где у таксиста дом? Ответ на глубине таксомоторной души. А она у меня, знаете ли, не иголка в яйце — в хрустальном ларце — на дубовой ветце… На хромой козе не подъедешь. Первому встречному не растреплешь. Здесь рассуждение требуется, здравое и во благовернее.

Домовитым нашего брата не назовешь. Мой адрес не дом и не улица, а дождь, слякоть и пурга, вой шипованной резины, ямы, эстакады, снег и соль, харчевня на Электрозаводской. Если приспичит, или жена заест, или обстоятельства вынудят, можно, закусив удила, работать до умопомрачения, без выходных и отгулов. Рулить сутками напролет с коротким замыканием на сон и фастфуд.

Кто пробовал, уверяет, что семьдесят рублей «калыма» — железно твои. В смысле, семьдесят тысяч рублей заработка чистыми. Но — другая беда… Семья, очаг и собственная личность как-то вдруг стираются во времени, как грязь с лобового стекла. Ты работаешь до ненависти к асфальту, светофорам, пассажирам, одному звуку хлопающей двери, до изнеможения и пустоты внутри, как у выеденного яйца, а в итоге… главное — мимо.

А что главное, брат?

Вот стою у станции метро «Молодежная». Глубокая ночь. Без пяти полночь. От метро опрометью бежит девушка, под пальто белый халат — будущий медик. Бежит, задыхаясь, на маршрутку до Немчиновки. Повезет — запрыгнет, усядется возле окна, включит телефончик и вся осветится лиловым светом экранчика. Почти дома… А не успеет — сдувается как дырявый шарик, сгорбится, ножки того гляди подломятся, беретик на затылок съехамши, и тоскливо семечки клюет за остановкой, напротив киосков с азербайджанскими «мамидорами».

Поехали, кричу, в твою Немчиновку! Жалко ее.

Не обернется… Таксист — не брат. Домой хочется из холодного города, а страшно.

Рядом со мной на остановке «желтых» официальных такси еще трое — братья по разуму.

Колька из донецкой Марьинки. Когда снаряд разнес в щепу и пыль угольный сарай, а стекла в хате повылетали до третьих соседей, так он и чухнул с Донбасса в одной рубашке и штанах. С женой, дитем, мамкой и батькой «под мышкой». В Курган, куда ему миграционная служба предлагала переехать, — отказался. Москвой прельстился. И уже третий год не прикается нигде — таксует, тоскует, озлобился и язву заработал на «дошираке».

А за ним Рамазан, пятидесятилетний аварец из Дербента. Профессиональный строитель, которого угораздило второй раз жениться на молодой черкесской барышне. У барышни — запросы. Подать Москву на блюдце с голубой каемочкой. Поэтому Рамазану приходится вкалывать на двух работах. А ночью в такси. Он всегда невесел и мечтает похудеть.

А за ним таджик Борис на мятом «солярисе». Тот — тихоня, но клоун. Работает на пару с родным братом, который ему — две капли воды. И зовут, для верности, одинаково — Борис-2. Второй Борис в багажнике спит, пока первый по столице колесит. Четко по графику — сутки через сутки.

И потому не удивительно, что у них рейтинг в системе «Яндекс-Такси» почти как у меня — чуть ниже высшего.

И у всех нас есть где-то свой дом. Не четыре стены под крышей в «муравейнике» на задворках Москвы. Не квартирная маета-теснота-духота. Не пар из общей котельни. А нечто из другого теста… родное, сказочное, легкое. Как дыхание весны, как запах шурпы, как шелест голых лип на осеннем ветру.

Чудовищно далек от нас тот дом. За отсутствующим горизонтом, за непроходимым МКАДом, за мраком городской ночи. Мы же — тут. Мыкаемся и тихонько шуршим, царапаемся как мыши, а не люди.

Да, забыл! Справа от меня на парковке женщина-сфинкс. Фигура из ряда вон. Загадочная женщина глубокого пенсионного возраста. Блондинка. Не хочу верить, что на голове сфинкса парик. Бабуля сидит за рулем синей «копейки» семьдесят лохматого года. А на крыше у нее… таксистские шашечки. И зеленая лампочка за лобовым стеклом. Это женщина-таксист из прошлого века. У нее нет навигатора, и ни на какого диспетчера она не работает, у нее госномер квадратный и черно-белый. Звучит так: МУД 4517. То ли «МУДрость», то ли «МУД…ки вы все». Подозреваю, что она в сговоре с городскими властями. Она паркуется где ей вздумается, и ничего ей за это не бывает. Как она работает?!? Никто ведь ей заказов не рассылает. Она надеется только на тех, кого поймает на площади у метро. Не курам ли на смех подобное таксование? Не Адам ли Козлевич шлет печальный привет из тьмы веков?

Но бабуля восседает за рулем «копейки» с царственно невозмутимым видом. Она уверена в себе, как триумфальная арка. Она ждет своего пассажира, наплевав на технический прогресс. Есть в ней что-то вызывающее и острое. Она — протест в чистом виде. Она как молоко, забытое на даче, которое вопреки природе не скисло, а превратилось в сгущенку.

И, кстати, где тот дед, отпустивший бабулю на опасный промысел?

И тут я вспоминаю, как летом встретил двух клоунов из Центральной Европы. Обычный дневной затор через мост от Киевского вокзала. Дотолкались к МИДу, ждем светофора на Садовое… Солнце жарит. Поворачиваю голову и вижу кинокомедию. Слева тарахтит игрушечный автомобильчик иностранного производства. Чисто кукольный вариант — убогенький, горбатенький, глазастенький… Чарли Чаплин на колесах. И сердце екает от испуга: это же раритет из несуществующей страны — восточногерманский «трабант». В обед сто лет, а он весело попердывает рядом, ничем не смущаясь: гутен таг, Москау! На багажнике в три (!) этажа бензиновые канистры, связанные альпинистской веревкой. Бензин для «трабанта», как керосин для космической ракеты, взяли впрок.

В кабине двое усатых мужичков, явно не городских даже по европейским меркам. На лицах одинаковое выражение. Насмерть испуганные, глаза вытаращенные, волосы всклокочены — одним словом, иностранцы. И оба (!) за один руль держатся — заклинил!

На светофоре поворачиваем направо, и они в четыре руки штурвал на правый курс укладывают и тут же у тротуарчика останавливаются. Приплыли.

Я к ним. Без церемоний. Нужна ли помощь? При виде «трабанта» у кого сердце не защемит?

«Бардзе добже!» — хором отвечают.

Сверхъестественным чутьем смекаю: поляки… Я им: здесь останавливаться нельзя! Камеры, полицейские, штраф! И жестами предлагаю следовать за мной. Те посоветовались и головами закивали, мол, согласны… Так, эскортом, на самокатной скорости мы проследовали до Пироговки и сквера Девичьего поля. И встали. Близкое сердцу местечко. Я здесь ночевал не раз, на лавочке, после трудовой смены.

Сломались? Да. А куда едете? Не знаем. То есть?! Долго рассказывать…

Диалог, конечно, мимический.

Первый второму: «Я есть хочу!»

Второй первому: «Машина сломалась, а тебе одно — пожрать!»

Я обоим: «Господа ляхи! Добро пожаловать в Москву! Предлагаю обсудить сложившееся положение за чашечкой чая в умиротворяющей обстановке Девичьего поля!»

То есть из термоса.

И был понят!

Так рождается дружба народов. Я постелил на траву свою плащ-палатку. А поляки… открыли багажник игрушечного «трабанта». Матка Бозка! Там тоже жили канистры. Три пузатые сестры по 10 литров водоизмещения. В первой… пиво. Во второй… засоленная свинина. В третьей… квашеная капуста. Только сельские люди готовятся к заграничному путешествию как к загробной жизни. Все самое необходимое с собой.

Мы расположились на траве тесным интернациональным коллективом. И небеса склонились над нашим шалашом. Через пятнадцать минут не было в Москве более близких людей, чем троица — Войтек, Бартек и я.

Какая же нелегкая их занесла? Поляки, пропустив по стаканчику, рассказали, что приехали в Россию с благородной миссией. Отважные жолнеры спасают родную сестру. Сестра, полная и непроходимая дура, — так я перевел двухголосный речитатив братьев, — просидев в девках до 40 лет, напоследок окончательно лишилась ума и убежала из дому. Мне показали фотографию пожилой беглянки в мобильном телефоне.

Одна убежала? Нет. А с их дальним родственником — дальнобойщиком. Братья, проявив недюжинную смекалку, выяснили, что беглецы удрали на Украину. И оттуда возят фуры в Москву. И что в поселке Luitkaryno под Luiberzymi предатели снимают тайную фатеру для внебрачного проживания. Благочестивые братья ехали заступаться за честь сестры.

— Дальнобойщика на кол? — предположил я.

— Да! — сказал первый жолнер.

— Нет! — сказал второй жолнер.

Тут они повздорили немного на тему расправы над обидчиком. Согласованность действий у мстителей хромала.

Затем они по-хозяйски бережно сложили свои канистры с питанием в багажник «трабанта».

В благодарность за пиво со свининой я сварил кофе для гостей в своей походной турке. Интернациональный завтрак на обочине закончился. Рабочий день таксиста — тем более. Я завалился на лавочку и задремал. Поляки полезли под «трабант» ремонтировать рулевое колесо. Через час я проснулся. В сквере все было без изменений. Иностранцы сидели на соседней лавочке и изучали атлас автомобильных дорог Подмосковья. Лица у них были опять тревожные и измученные мыслью.

— Приветствую братьев из Речи Посполитой! — сказал начитанный таксист.

Поляки подняли глаза. И вдруг затараторили:

— Мы не братья. А Барбара нам не сестра!

Вот это фокус! Я же говорил — клоуны.

— А кто же?..

— Narzeczona, — сказал первый.

— Невеста, — сказал второй.

— Чья? — не понял я.

— Наша! — хором ответили небратья. — Она нам обещала… выйти замуж. В смысле, за одного из нас. А убежала с этим вонючкой… Пшемислом.

И я как мог объяснил оскорбленным женихам дорогу на Luitkaryno. Молись, Пшемисл!

Я же тоже был когда-то иностранцем! Случайно вывалился из родного гнезда и скитался по чужбине. Тоскливейшее время. Я мечтал о родном доме, как мечтает о свободе таракан, запертый в спичечном коробке. И где утешился? Когда нашел себе домик — малюсенький, 8 кв. м общей и жилой площади. Низенький потолок, два окошка со шторками, кроватка, чуланчик. Но я был в нем единоличным хозяином. И домик мой обладал сказочной силой: избушка, избушка, встань ко мне передом, к лесу задом…

Избушка могла двигаться — она была на колесах! И, будучи кабиной дальнобойного грузовика марки International, тащила за собой 53-футовую фуру. Скитальчество, хоть и горькое на привкус, притупляет тоску по родному пепелищу. Так, верхом на избушке, я объездил половину Северо-Американских Штатов, от Атлантического океана до Миссисипи. Но перепрыгнуть океан моя сказочная избушка не могла… И я спустя полгода бродяжничества по континенту возненавидел свою колесную жизнь до скрежета зубовного. Эта жизнь меня словно перемалывала.

Однажды где-то в Миссури, в кафе на трак-стопе, я познакомился с таким же тракером, молодцеватым пожилым дядькой в ковбойской шляпе и сапогах. Он уже двадцать пять лет водил грузовики по своей стране. И я его спросил напрямик: «Что же главное, Майк?»

А он ответил, гоняя во рту рыжую курительную трубку, словно шкипер с «Майского цветка»:

— Главное, чтобы тебе всегда было интересно: что там, за следующим холмом?

И странное дело, спустя столько лет я засыпаю в Москве, прямо на улице, поджав ноги в тесном скворечнике — кибитке с шашечками на крыше. Дождь барабанит по скворечнику, а я думаю. Вот счастье-то… За каким холмом я буду встречать следующую ночь? Боровицким? Тверским? Сретенским? Или за Швивой горкой? Бог весть. И замираю от предчувствий близкой встречи.

Так где же дом таксиста?! Какой легкий вопрос. У всех нас, московских, он один. Если только за баранку ты сел не случайно и душа твоя не заполнена до краев желчью от неудовольствия жизнью. Рано или поздно, мотаясь по городу, ты вырулишь в этот переулок. И остановишься как вкопанный. Сердце заноет, и нарастающая боль заставит выйти, сделать несколько шагов вниз, к набережной, и поднять глаза. Вот он! Тот самый дом, куда однажды легендарный московский таксист привез свою пассажирку. А пока вез, пока слушал ее щебет, пока смеялся и удивлялся ее нескладным простым словам, чуть с ума не сошел от нежности. Оставил, вернулся и ждал ее целую вечность с двумя билетами в кино в кармане, вглядываясь в окна, надеясь…

Сердечная боль передается по наследству. Так и я: оставлю машину в 6-м Ростовском переулке и пойду вниз. К дому, похожему на подкову, по адресу: Ростовская набережная, 5. И откроется — слева, во дворе, три тополя. А позади — Плющихе.

И я встану перед тем домом в тысячу окон и буду смотреть и ждать, ждать, ждать… Надеясь, что та, которую я люблю, выйдет ко мне. И даже зная, что не выйдет никогда, все равно буду надеяться. Потому что, когда настоящая Нежность опалит тебя, ты будешь готов ждать свою Нюру целую Вечность. На любой из улиц Москвы. И дальше.

— А где вы живете? — спрашиваю я у женщины-сфинкса. Той самой, у которой госномер черно-белый, МУД 4517.

И сам удивляюсь своей хитрости. Потому что однажды, не выдержав ее загадочности, я приехал к станции метро «Молодежная» и добровольно стал пассажиром синих «жигулей» семьдесят лохматого года. И задавал вопросы, пользуясь правом клиента. Но бабуля-таксист молодец. Старая закалка. Лишнего слова клещами не вытянешь. И узнать про нее за всю дорогу из Кунцева в Химки мне удалось немного.

Во-первых, деда уже никакого нет. То есть он есть, но давно на кладбище. Во-вторых, такси — это не блажь и не способ пропитания. Персональной пенсии главного инженера Тушинского машзавода на жизнь хватает. Такси — это способ не сойти с ума. Или не дать мозгу засохнуть. Примерно так я понял слова Антонины Михайловны. На остановках в ожидании клиента она занимается совершенствованием английского языка. Читает Сомерсета Моэма в оригинале. И слушает Бенджамина Бриттена.

Но в-третьих… она чуть-чуть дает слабину, когда я рассказываю про свое имение под В-ком. Она говорит:

— А мой дом остался на Лудиной Горе. Там, где мамка всю жизнь прожила и померла, складывая дрова под печку. Нас было шестеро братьев и одна я. Самая боевитая из всех. Ох, нам влетало, по делу и так… если батя сердился. А как с нами справишься? Все деревенские мальчишки искали трофейное оружие по лесам. А я? Я мины собирала — думала, в хозяйстве пригодятся. Находила и прятала. Где? Да в подполе… Так, пока отец не обнаружил, подложила под дом четырнадцать мин. Полдеревни бы летало, случись что… Ох и порол нас отец! Всех семерых на одну лавку положил, все порты стянули покорно, и я… А он ходил вдоль, и только ремень свистел. И никто не пикнул и меня не сдал… Там мой дом и остался. А еще у нас могила танкиста прямо под дорогой, у храма…

Вот и сошлось…

Где дом таксиста?

Где дом танкиста?

У церкви на Лудиной Горе…

Колонка Александра Рохлина опубликована в журнале "Русский пионер" №70. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все