Классный журнал

Буй

04 февраля 2017 08:20

Дом — это не только стены и потолок. Это еще и почтовый адрес. И на этот адрес, в почтовый ящик иногда, хотя теперь все реже, приходят письма, которые переворачивают жизнь. Или наоборот — возвращают к жизни. Рассказ писателя Виктора Ерофеева об этом напоминает — об утраченном чуде эпистолярного жанра.

Я давно уже разлюбил заглядывать в почтовый ящик. Мало того, что его узкую сущность время от времени насилуют мелкие хулиганы, разрывая ящик на жалкие части. В надежде найти хрен знает что! Все дело в том, что произошло перерождение ящика.

Было время, я по два раза на день сбегал по лестнице вниз заглядывать в почтовый ящик в ожидании письма. И чем чаще я бегал, тем туже оно шло или вообще не приходило. Приходило же ожидаемое письмо вдруг совершенно неожиданно, в ящик ложилось как-то сбоку, робко, и это был немыслимый скандал счастья.

Теперь же государство полностью оккупировало пространство почтового ящика. Ящик телевизора и почтовый ящик — близнецы-братья, братки по мордобою. Государство ср…т тебе в почтовый ящик мелким, частым дерьмом претензий из ЖКХ, дерьмом предвыборного пиара. Я уже не говорю про навоз районных газет и реклам. Бывает гораздо хуже. Государство шлет тебе в ящик повестки, полные домогательств и угроз, которые в корне меняют твою жизнь. Они похожи на смертельный укус.

Но иногда все-таки приходится чистить эту конюшню. Вот и на этот раз… Без помощи утерянного ключа я рванул ящик на себя. Вижу новую кучу претензий. Но среди них был конверт с завитушками роз к Восьмому марта. Письмо от отца из нашего родного города Буя. Отец не пользовался интернетом. Всегда писал письма крупным почерком карандашом.

Дорогой сынок!

Что-то ты совсем забыл отчий дом. Все грозишься навестить, а так и не приехал. А дом между тем скрипит половицами, пахнет чуток нашатырем от капусты, дребезжит стеклами при порывах ветров, как бы спрашивая тебя: ну? Когда же приедет Савелий? Когда же я его обласкаю? Когда побежим вместе с ним на крутой бережок нашей реки Костромы?

А ты молчишь, воротишь нос от родительского дома. А мы, учти, уже расправились потихоньку и с клопами, и с черными тараканами, отремонтировали электропроводку. Задумались лечить крышу, а то все текет… В общем, у нас светло и радостно, короче, не Буй, а французский курорт! Даже лучше!

Количество осадков у нас за последний год возросло, морозы, однако, падают, и вместе с морозами падает и количество населения, мы докатились до 24 тысяч. В числе этого падежа нахожусь и я, твой отец, Петр Васильевич.

Умер я на совещании о строительстве Триумфальной арки на нашей Центральной площади. Я выступал, конечно, за, ведь площадь у нас, как ты помнишь, похожа на звезду, и Триумфальная арка в честь славной истории нашего города необходима. Но я так разволновался, что после выступления скоропостижно умер.

Хоронили меня всем городом. Было начальство, родственники, друзья, короче, даже оркестр! Отпевали в той самой церкви, которую наш завод когда-то использовал под склад. Гроб был добротный, за 15 тысяч рублей. Впереди шел наш батюшка, отец Варфоломей. В общем, я остался доволен. Все приехали, кроме тебя.

Приезжай в Буй, навести меня. Мать регулярно меня навещает. И ты ее навещай. Все-таки отчий дом. Ну, бывай. Твой отец Петр Васильевич.

Савелий удивился, что его не предупредили родственники по случаю смерти отца, и решил съездить. Но время шло, а он не ехал. Прошло несколько месяцев. Как-то в очередной раз разбирая с неприязнью почтовый ящик, он нашел письмо от матери, Валентины Трофимовны, тоже с розами на конверте к женскому празднику. Мать писала:

Сынок!

После смерти отца опустел наш дом. Даже кот Охламон и тот куда-то сбежал насовсем. Я сначала ходила по всем дворам, кричала:

— Охламон! Охламон!

И пока кричала, подумала: «Зачем мы его прозвали Охламоном? Ведь он, скорее, душа дома. Нет кота — нет дома, цветы вянут на подоконнике».

И верно, Охламон пропал — цветы завяли.

И если бы не Алексей Федорович, я бы совсем рухнула. Но он старательно заботился обо мне, носил мне кефир, яйца, хлеб, колбасу. И мы с ним сидели, вспоминали покойника. Алексея Федоровича я знаю миллион лет, и было, конечно, всякое. Мы вот с ним выпили, он и говорит:

— А ведь Савелий, мать, от меня…

А я говорю:

— Да уж, да уж…

А что еще тут сказать?

А один раз он пришел тут недавно, мы сели за стол, выпили по рюмке, и я померла. Пишу с того света. Хоронили меня всем городом. Начальство пришло, родственники, даже жена Алексея Федоровича, сучка, прибежала поглазеть. Гроб был, конечно, не такой шикарный, как у мужа. Но ничего. Отпевали в кислотной церкви, как и Петю, ну в той, где хранили бочки с кислотой. Впереди шел батюшка, отец Варфоломей. Хроменький. Я дразнила его, бывало, калекой в старые времена, а теперь он стал важный, как милицейский начальник, и меня отпевал насмешливо, через губу.

Жаль, что ты не приехал, — поцеловал бы меня в гробу, я бы этот поцелуй сохранила навечно. Но раз не смог приехать — приезжай, навести могилу родителей. Заодно поищи кота, хотя, наверное, его задрали собаки бездомные, их тут много, стада целые. Они и людей по ночам грызут, не только котов. Но Буй у нас все равно отличный, недаром сюда сослали в свое время бояр Шуйских, знали, куда сослать. И рядом тут у нас Иван Сусанин проходил. Только я никак не пойму. Если он завел поляков в лес и они все погибли, то как догадались, что он нарочно завел, с патриотическим заданием, а не просто так, по случайности? Но я об этом молчала всю жизнь — боялась за семью. Приезжай, родимый. Навести Алексея Федоровича. Все-таки, может быть, и отец тебе… Ну, прощай. Твоя любящая тебя беззаветно мама.

Савелий покрутил в руках письмо, пошел в ванную, посмотрел на себя в зеркало, припоминая лицо Алексея Федоровича. Ах, бабы, бабы, подумал он. Савелий собрался было ехать в Буй, купил даже билет, а Буй — развязка всех дорог России, крупнейший железнодорожный узел, но не поехал, отложил.

Через несколько месяцев, уже в конце мая, он залез с отвращением в почтовый ящик и среди требований погасить долги по ЖКХ и районной газетной стряпни нашел письмо от своей бывшей жены Галины. Жеванный от долгой дороги конверт был с виду тот же, с розами. С Галиной они прожили семь лет, и она вернулась обратно в Буй. В Буе она жила у родителей Савелия. Те, конечно, догадывались, что дети разошлись, но ни о чем ее не расспрашивали.

Галина писала:

Савелий, родители умерли, кот ушел, дом опустел. Стоит молчаливо, как провинившийся инвалид. Цветы я выбросила на помойку. Половицы проваливаются — ходить невозможно. Но для меня это отчий дом — меня приютили тут после твоих побоев, сука! Ну ладно, Галина умеет прощать. И я тебя прощаю. И с этими словами я полезла в петлю, выбила табуретку и гуд-бай! Гуд-бай, Савелий! Пишу тебе с того света. Да, я трахнулась однажды с твоим дружком, но не придала этому значения, а ты узнал и пытал меня утюгом, подлец! Но все равно я тебя люблю. А разве ты не трахался тогда в Крыму с Анькой? Да я сама видела, как вы трахались на пляже в Судаке! Но я ср…ть хотела на Крым! И любить тебя я буду всегда. Так и знай.

Хоронили меня всем Буем. Девки, начальство, даже буйские бизнесмены пришли. Гроб мне заказали отменный, но не такой, как у твоего отца, а голубенький! Гроб-красавец! Самый лучший гроб в Буе! Положили мне под подушечку, по моей просьбе, нашу с тобой фотку, где ты в военной форме… Молоденький! Я всегда любила военных… И дружок твой военный — такая у меня звезда! Отпевали как полагается. Впереди шел наш батюшка, отец Варфоломей, делая вид, что я не повесилась. Приезжай! Зайди на могилу. Я недалеко от родителей. Дом забили. Приезжай. Продашь за бесценок. Но лучше не продавай — сделай из него дачу. Приезжай на лето. С новой бабой. С новыми пирогами. Оживет дом от скрипа семейной кровати. А я порадуюсь за вас обоих. Твоя Галина.

Савелий подумал: чего это никто не сказал, что Галина померла? Я бы, может быть, и приехал. А чего повесилась? Тоже мне местный драматический театр! Лучше бы отравилась. А насчет дачи — серьезное предложение. Выброшу весь родительский хлам, буду девок возить… Отремонтирую крыльцо и крышу, а еще половицы, чтобы ноги не переломать… А еще… Не-е-е, на хрен мне этот Буй!

Колонка Виктора Ерофеева опубликована в журнале "Русский пионер" №70. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все