Классный журнал

В Ногайской степи, как в горячей духовке

12 декабря 2016 10:57

Столкновение писателя Эдуарда Лимонова с нефтью закончилось колонкой в «Русском пионере». Безобидный выход и радость для нас. А ведь все могло сложиться по-другому. Но сложилось, как всегда, так, как нужно читателям «Русского пионера».

Перемешанный с кумским сухим песком, лежал на моей ладони комок стянутой нестерпимой жарой нефти. Я приблизил ладонь к носу и выяснил, что комок распространяет запах растопленного солнцем арбатского асфальта в знойном московском июле.

Выгоревший от зноя майор смотрел на меня как на чудика, полуулыбаясь. Его полуулыбка расшифровывалась неоднозначно. Мелькнуло и выражение «ездят здесь всякие», однако его майор успешно и мгновенно подавил. Возобладало выражение «чудик», укрепленное пониманием, что известный человек имеет право на свои чудачества. Как-то: нюхать и даже, может быть, лизать нефть. Майор с любопытством глядел на чудика. Но до лизания нефти дело не дошло.

К майору я попал через воинские знакомства сверху, с самого воинского верху. Глава Комитета по обороне Государственной Думы Российской Федерации генерал Рохлин звонил сюда, в Ставрополье, и предупреждал высокого ранга военных, что вскоре появится там, у вас, кандидат в депутаты такой-то, «посодействуйте, хлопцы!».

Майору он, конечно же, не звонил, звонил в моем присутствии генералам из своего кабинета в здании Государственной Думы. Потом еще пришел Дима Рогозин, и мы пили алжирское вино генерала Рохлина. А генералы там, в Ставрополье, оповестили своих полковников и майоров, что у нас появится кандидат и нужно, чтобы он встретился с солдатами-избирателями.

Стояло лето 1997 года.

Меня уговорили баллотироваться в депутаты Государственной Думы по Георгиевскому избирательному округу на довыборах: депутат от КПРФ скоропостижно скончался, и были назначены довыборы.

Я приехал в Георгиевск, местная докторша Красного Креста предоставила мне помещение в Красном Кресте, я стал им пользоваться как избирательным штабом. Вместе со мной приехали человек где-то семь-восемь московских нацболов, помогать мне. И мы стали совершать из Георгиевска агитационные набеги на территорию округа, в станицы и городки.

В южный этот избирательный округ входили (и входят, я так полагаю, до сих пор) степи, пески, станицы и виноградники и город нефтяников Нефтекумск. «Столицей» округу служил казачий город Георгиевск, знаменитый тем, что там в 1777 году был подписан договор о принятии Грузии в состав России. Помимо Георгиевска и Нефтекумска в округ входил только что тогда свеженастрадавшийся город-мученик Буденновск.

Встречу с избирателями в военной форме в Нефтекумске я провел. Непонятно только, успешно или нет.

Солдаты были мне даже плохо видны, и выражения их лиц я не рассмотрел.

Как все или большинство воинских частей, эта в/ч располагалась на окраине. Солдат собрали в огромном ангаре с одной входной дверью и фактически без окон.

Помню, что свет лился у меня откуда-то из-за плеча и я мог видеть только несколько передних рядов. На передних рядах сидели офицеры. Они задали несколько сдержанных вопросов, из которых стало ясно, что они политкорректные офицеры. Солдаты не задали вопросов, из чего стало ясно, что это подавленные офицерами солдаты.

Неполиткорректность офицеров проявилась после моей встречи с солдатами-избирателями, когда мы в офицерском составе пошли отмечать мой приезд в офицерскую столовую. Это была обычная, вполне банальная для того времени неполиткорректность российских военных, недовольных только что заключенными в Хасавюрте соглашениями. Выпив несколько бутылок водки, они выплеснули мне, москвичу, кандидату в депутаты и другу генерала Рохлина (так они решили, что друг, я был лишь уважаемым генералом журналистом), свое недовольство.

Приводили в пример станицу Курскую, на землях которой чеченцы похищали сельскохозяйственных рабочих для выкупа и где условной границей служила осыпающаяся траншея глубиной в метр и шириной около двух метров...

Все сводилось к лермонтовскому: «Мы долго молча отступали, / Досадно было, боя ждали, / Ворчали старики: / “Что ж мы? на зимние квартиры? / Не смеют что ли командиры / Чужие изорвать мундиры / О русские штыки?”»

Вот после этого ужина с водкой меня провожал майор, я и спросил его:

— Виноградники у вас, гуси, нефть, говорят. Вино пил, отличное белое вино, почва у вас подходящая, сухая, полупесчаная. С гусями сталкивался, их опасные банды мы обходим с ребятами, опасаемся, дерутся как бандиты. А нефти не видел.

— Да тут, рядом!

Майор отвел нас от дороги в холмы, наверху свистели под жарким ветром линии электропередачи, и, наклонившись к казавшейся издали лужицей лаковой грязи, зачерпнул ее брезгливо рукой.

— Вот же она!

Зачерпнул и я. И убедился, что она издает запах арбатского асфальта.

— Пацаны, — обратился я к почтительно стоявшим чуть вдали от нас, за нами, моим московским парням, приехали со мной трое, — вот она, родимая, кормилица земли русской, нефтюшка!

Команда подошла, все почтительно понюхали нефть.

Тогда им было каждому лет по двадцать, сейчас они сорокалетние мужики. В партии они не удержались: один стал модным доктором, еще один — левый писатель, симпатизант киевской майданной революции, третий… Ну, третий стал довольно известным аналитиком, исповедует националистические взгляды.

Что тут сказать? Мальчики вырастают не всегда прямо, но некоторые становятся кривыми деревьями. Я, впрочем, люблю их такими, какими они остались в моей памяти, почтительно наклоненными над моей ладонью с нефтью.

Своим южным краем Георгиевский округ граничил с Чечней, а восточным — с Дагестаном. На севере округ заканчивался в Калмыкию, ну вот и представьте себе, что это был за миленький такой округ, что за чудесная местность.

В пережившем трагедию Буденновске во многих домах имелись запрятанные автоматы, в уже упомянутом Курском районе чуть ли не ежедневно чеченцы воровали (если хотите — брали в плен) трактористов, в самой станице Курской улицы патрулировали военные и казаки. Жить было весело.

В Нефтекумске в тот год обитало 25 тысяч человек. Город был запущенный, старый, потрескавшийся и жил так, как будто над ним навис и вот-вот должен был на него обрушиться Дагестан.

При слове «Дагестан» там чуть ли не крестились и тревожными глазами провожали автобусы, неспешно катящиеся в Дагестан и из Дагестана. Более всего тревоги было по поводу тех автобусов, которые ползли из Дагестана. Как правило, они были забиты тюками и клетчатыми сумками аж под самые потолки.

Иногда автобус ломался, скажем отваливалось колесо, и черноголовые, большей частью одетые в черное дагестанцы вываливались из него. Они дерзко и воинственно поблескивали глазами — видимо, выискивая, кого бы тут по-быстрому обидеть.

Вокруг автобуса на дороге немедленно образовывалось пятно пустоты. Поодаль останавливались бортами к автобусу милицейские автомобили. Когда поломку устраняли и автобус удалялся, нефтекумчане, так себя называли в тот год жители, облегченно вздыхали.

Самое большое впечатление на нашу избирательно-десантную московскую команду произвел Мемориал вечной славы. Мы пришли на какой-то пустырь, над которым носился особенно знойный и особенно сильный ветер, и обнаружили там скульптурные изображения двух персонажей сказок Пушкина.

На небольшом постаменте торчали две цементные головы на шеях. Калмык в пилотке и русский в каске. Более безумного памятника я до сих пор так нигде и не встретил.

Почему-то мне кажется, что автором этих голов был друг степей калмык, никак не русский, поскольку в русском сознании голова должна быть приделана к телу, и нужно иное миропонимание, другая космогония и мифология для самостоятельного существования головы.

Я сфотографировался у цементных голов с парнями, с тем, который стал модным доктором, и с тем, кто сделался аналитиком-националистом. Фотографии эти я недавно видел, потом их опять поглотил один из картонных ящиков с моим архивом. На фотографиях в сравнении с головами мы выглядим довольно крошечными человечками.

Сейчас, говорят, мемориал отштукатурен, побелен, и у его подножия горит Вечный огонь. В 1997-м огня не было, цементные головы выглядели как покоцанный пулями Рейхстаг или индийская древняя гробница, а между плитами у подножия произрастала жесткая трава, только что козы разве не паслись. А так полная картина «над вечным покоем».

Воздух в Нефтекумске был тогда такой, какой бывает, если засунуть голову в духовку. Ясно было, что вокруг пустыня.

Вообще-то это все в ансамбле раньше называлось Ногайская степь. И здесь, легко представить себе, кочевали ногайцы, и их овцы и лошади грустно жевали жесткую и скудную растительность полупустынной степи.

Впоследствии вечно энергичные русские прорезали местность каналами. Вокруг Нефтекумска есть такие каналы: Кумский канал, Сухокумский канал, Нефтекумский канал...

Прошу заметить, что у нас, у русских, неуемная страсть орошать пустыни. Мы почему-то не оставляем в покое ни одной пустыни. Дикое, грандиозное и неудачное сооружение: Каракумский канал оросил в Туркмении пустыню Каракумы, да так, что там стали выращивать дыни и виноград, но загубили к чертовой матери Аральское море.

Оросительные каналы вокруг Нефтекумска, слава богу, много скромнее великого сооружения в Туркмении.

Такие, скорее, мутные арыки они.

А нефть?

В 1953 году была открыта близ населенного пункта Камыш-Бурун первая нефть.

Через пять лет, в 1958 году, начали строить поселок нефтяников. В 1968-м поселок получил статус города, получился Нефтекумск.

Организация «Ставропольнефтегаз», сказано в справочниках, добывает сейчас по одному миллиону тонн нефти в год.

Это не так много.

Нефть, впрочем, не литература, там много денег вращается.

Институт имени Губкина, что на Ленинском проспекте в Москве, куда более перспективное учебное заведение, чем Литературный институт на Тверском бульваре.

Но совсем лучше жить в Нефтекумске, как в горячей духовке, и по вечерам сидеть у подножия двух голов: калмыка в пилотке и русского в каске.

И над тобой и над городом вечно нависает Дагестан.

Все статьи автора Читать все