Классный журнал
МарленХуциев
Кронид
11 декабря 2016 11:45
Нефть творит с людьми чудеса. Режиссер Марлен Хуциев невольно, а может, специально подтверждает это. Легендарный, а может быть, мифический Кронид уехал на добычу одним человеком, а вернулся, в общем-то, почти другим. Таким он и запомнился режиссеру — другим, таким, между Джеком Лондоном и Федором Достоевским. А потом он вообще стал журналистом, Кронин.
Строго и стильно. Черным по белому.
Нефть.
И все. Никаких мыслей. Согласился написать из спортивного интереса… Нефть… Ну что тут такого… Все только и говорят: нефть, нефть — по телевизору, по радио, в газетах пишут. И все умно, со знанием дела.
Нужно отказываться. Это была первая попытка.
Решил попробовать еще раз. Взял книги, иногда помогает. Погрузился. Общие сведения. Ни к чему все эти энциклопедии, энциклопедические словари… Всем это известно и неинтересно. Есть, конечно, кое-что… Нет, нужно отказываться. И сразу стало легко. Отложил «Краткий очерк истории геологии», завинтил колпачок Паркера. Ну не вышло… Ну что поделаешь…
И вот тут, как это всегда бывает, увидел знакомую комнату на Подсосенском. Солнечный день, окна открыты — и входит Некрасов Виктор Платоныч, Вика, веселый, в сине-белой ковбойке с распахнутым воротом, он что-то громко говорит, знакомит меня с крепким парнем в синей олимпийке, мрачновато-стеснительным.
— Познакомься, его зовут Кронид. Второй Исаич. Написал записки из «Мертвого дома» — повесть. Называется «Другие люди». В «Новом мире» полный восторг, но у них сейчас сам знаешь, какое положение… Посоветовали в «Юность». Вот по пути к тебе завернули… Чаю хочешь, Крон?
В.П. говорил и говорил, а тот, кого он назвал Кронидом, подошел к книжному шкафу, оглядел полки, вынул небольшой томик и стал читать…
— Прямо из зоны — и повесть! Три года получил человек — ни за что!
— Четыре, — не отрываясь от книжки, негромко сказал Крон.
— А можно и сбегать за чем посущественнее…
Я заглянул, что за книжку изучает этот занятный с виду парень. ЛИБО.
— Вы любите японскую поэзию?
— Нет. Я не понимаю стихов. Но пойму. Это трудно. Но — пойму, — сказано было уверенно, сдержанно уверенно.
— Поймет, поймет, — подтвердил В.П. — Боксер, писатель… Просто Белый Клык… Парень железный.
И они ушли, унося ЛИБО. «Других людей» я не читал, и хотя повесть многие хвалили, в «Юность» ее не взяли. Крониду предложили написать очерк, спросили, куда бы он хотел поехать. Он выбрал Сибирь. Молодежную стройку.
Появился он через год. И в самый неподходящий момент, я бы даже сказал, трагический момент. Поясню. В доме проводили пробную топку. Дело нервное. Потекут батареи или не потекут? Выдержат трубы или не выдержат? Ну, это всем знакомое дело. Был у нас хороший водопроводчик, хороший — в смысле осторожный. Он отлично знал, что трубы старые, что батареи еле держатся, все гайки, все краны со свернутыми резьбами, — и он всегда давал один совет: ничего не трогать! Главное — кран, который регулирует температуру воды, — упаси бог! Он закрывал глаза и тряс головой. Мы не трогали. И ведь как-то обходилось все.
Но в этот раз пришел не он, а какой-то новенький. Он сразу взялся развинчивать трубу, сорвал гайку — вода брызнула тоненьким фонтанчиком, он рванул кран (не успели остановить) — тут уже полилось так полилось, да с паром!
Присутствовавший Шпаликов (мы писали сценарий) как-то тут же смылся. И тут появился Кронин.
— Я книжку занес, ну помните…
Он все увидел, все мгновенно оценил и начал действовать. Ловко и умело.
— Перекрыть воду, — велел водопроводчику.
— Перекроешь… Это на парадном, — заныл мокрый водопроводчик.
— Веди. — И взял его за плечо.
Все вышло удивительно быстро. Вода перестала течь, исчез фонтан.
— Ну, где я, там фонтаны. — Кронид вернулся, водопроводчика он не отпустил. Присел у батареи.
— Ключ дай. — Вывернул трубу. — Совсем резьба стесана. Давай новую гайку, давай новую трубу и кран новый тоже давай!
— Где возьму… — заныл водопроводчик, — тут надо… новую резьбу нарезать… станка нет… отдали в дом 16…
— Пошли, — коротко сказал Кронид, — это, друг, все несложно.
И действительно, все получилось.
— А краска есть? — спросил Кронид, затягивая гайки.
— Откуда? — Сантехник развел руками.
— Ты муфту подтяни и пакли не жалей… Что ж, с ржавчиной этой жить людям? Вот, работает кран, как положено работает. А ты говорил…
И они снова ушли.
Нашлась и краска. Трубы, батареи были покрашены в белый цвет, пол вымыт — комната помолодела, как после ремонта. На меня все это произвело сильное впечатление.
— Я сам сантехником в Киеве работал, — пояснил Кронид. — И в колонии. И на буровой почти то же самое. Дело это мне знакомо… Мне бы позвонить…
— Здоровый антисемитизм в традиционных своих формах, конечно, имеет место быть… А так — замечательные ребята… — говорил Кронин.
— Это понятно, ты-то как? — спрашивал Некрасов.
— Нормально. Спрашивают: Крон, ты по национальности как? Еврей по национальности. Брось ты… это самое… мозги нам… это самое… А так — вахтовым методом.
— Крепко холодно.
— Есть такое дело. Ничего. Привык… Не поехал я ни на какие молодежные стройки… Поглядел на буровые — красиво! А вокруг тундра, местные на собаках ездят… Познакомился с ребятами… Такие ребята… Тут таких нет… Почти все через зону прошли… В общем, как домой попал… Работяги — все по-честному… Друг — друг, враг — враг! Вот такая жизнь… да… По мне такая жизнь.
— И на собаках ездил?
— Конечно. Что на собаках — мамонтятину жареную ел! Жестковато, но есть можно.
— Да ладно!
— Ел. Там это рядовое событие. Вечная же мерзлота вокруг! Ножи ваши охотничьи не выдерживают, крошатся на морозе… Там… — Нагнулся, вынул нож из-за голенища: лезвие — рессора от пятитонки, ручка — бивень мамонта.
— Ну-ка, — Некрасов прикинул нож и так, и эдак, — хорош, хорош! У меня эсесовский кинжал. Всю войну с ним прошел, из Сталинграда, три банки тушенки дал за него… Ты же видел? Нет, этот поприемистей будет…
— Дарю.
— Да ладно…
— У меня еще есть.
— А с лагерями там… как?
— Имеются. Вот приехал в институт поступать, в нефтяной. В Губкина, на заочный.
— А писание?
— А чего с ним сделается.
— Писал?
— Писал. Повесть новую привез.
Ушли они на рассвете.
К поступлению в институт Крон (я буду его так называть, ему нравилось, что-то вроде иностранное) отнесся основательно. Пошел по букинистическим, скупая нужные книги, а потом уехал заниматься на дачу к каким-то некрасовским приятелям. Им сторож нужен был.
Месяц его не было.
Появился и сообщил, что с институтом раздумал. И объяснил почему.
На даче — это была писательская дача — было много книг.
— Вот так: Достоевский полный, собрание сочинений, а напротив — Джек Лондон, тоже собрание. Вот так и ходил — от одного к другому. Читал. От одного трясет, от другого трясет… Ты читал Лондона «Тысяча дюжин»? Я раньше не читал… Прочел — день как в чаду… Какой институт? Формулы зубрить?
Хозяин дачи с восторгом отдал собрание Лондона Крону. Крон собирался отвезти его ребятам на буровую. Но оставил у меня. Сказал, что витамины там важнее. Вот он, Джек Лондон полный, в коридоре стоит. Повез он «домой на Север» какое-то невероятное количество разнообразных цитрусовых, закупленных на Центральном рынке.
— Нефть — это черная кровь цивилизации! — прощаясь, сказал мне Крон. — Еду собирать материал для романа. Для настоящего!
О чем я думал, общаясь с Кроном, — этот человек совершенно не соответствует времени, в которое ему выпало жить. От этого его неуклюжесть, прямолинейность, задиристость. Ему трудно будет, и все труднее и труднее. Он будет сопротивляться, он упорный. Ну и что из этого выйдет?
Пришла телеграмма: «Срочно нужен Ветхий и Новый Завет. Отослать… (адрес прилагался). Крон».
Я так и думал. Потом потребуется Ницше. Ну, значит, самородок. Крон — самородок, а иметь дело с самородком ох как непросто.
И все подтвердилось.
Он стал журналистом. Окончил курсы, издал в местных издательствах несколько тоненьких книжек. Потом объединил их в одну толстую и издал ее уже в Москве. «Камчатка в сердце моем». Его приняли в Союз писателей. С Некрасовым он разругался.
Крон регулярно в конце июля — каждый год — приезжал в Москву в отпуск. И вел себя буйно. Ругал всех, потому что все врут. Писатели пишут о том, что никому не нужно.
— Трифонова все тут превозносите, — интеллигентские побрякушки. Я вот тут зашел в ЦДЛ. Сижу, курю трубку. А напротив — Евтух. Нас Вика когда-то знакомил. Он смотрит на меня и говорит: «Я всегда завидовал людям, курящим трубку. У них такие значительные лица». — «А некоторым лицам никакая трубка не поможет», — это я ему. Хотел морду набить, раздумал… Как вы тут живете?! Кстати, я тут сценарий написал, про нефтяников — тема сейчас очень нужная. Только нужен хороший режиссер. Покажи Тарковскому. Я тут Ваське Шукшину звонил, я ему электрокофеварку японскую привез, на батарейках, и два блока сигарет японских… Ну, дал сценарий почитать… Ну, он прочел… Не могу, говорит, другие планы. Разин у меня… Вот что значит пить человек бросил… Другой человек, говорить не о чем… Ну, пусть кофе пьет… Это дело спокойное! Ты прочти. Может, подскажешь что толковое, — хохотнул, — злой я чего-то… Людей нет… Есть, правда, один… анти-иресный дядечка… Я его приведу — познакомишься… Не пожалеешь…
Сценарий назывался «В понедельник дождик шел дважды». Начинался он так: «Рука, большая, рабочая… Крупно. Еще рука, грязная, с черными ногтями… Много рук… Лицо. Чумазое, счастливое. Еще лицо. Много лиц — они заполняют весь экран, — нефтяники. Титр — Хозяева страны».
В этом сценарии было все: лагеря, восстания в лагерях, бородатые мужики с ножами за голенищами, северное сияние и буря над Ледовитым океаном, китобои, чудовищная пьянка сошедших на берег моряков, драки, староверы и непорочное зачатие. А в конце герой находил Беловодье и стоял, одинокий и сильный, на каком-то высоком бреге, а внизу громоздились скелеты мамонтов и не только. Так и было написано: скелеты мамонтов и не только. Я не выдумываю.
Это не было пародией. Вот в чем дело, но все равно я не знал, что говорить, как к этому относиться. Крон позвонил через два дня.
— Ну? — спросил коротко.
— Знаешь, я, наверное, не все понял…
Трубка хмыкнула.
— Много слишком сложного, но это, скорее, поэтическое кино…
— Ты понял главное… Возьмется Тарковский?
— Не знаю…
— Ну и… с ним. Я тут одного парня нашел на курсах, на высших режиссерских, мне никакой Тарковский не нужен теперь… Мы завтра уезжаем в Малеевку режиссерский сценарий писать…
Но, видно, не задалось…
Знакомый хрипловатый голос в телефоне:
— Свободен? Жду на Сретенке. Познакомлю с одним человеком — не пожалеешь…
Человек, с которым я должен был обязательно познакомиться, обитал в подвале на Сретенке, в переулке. Не жил, жил он в другом месте, а именно обитал. Здесь, в подвале, за железной дверью было его хранилище. Он был приемщиком в букинистическом магазине, был очень знающим книжником и откликался на нехорошее слово-кличку — на обращение Бук.
— Вот, — сказал Крон, — Пантелей Спиридоныч, для друзей — Бук. Я бы даже сказал — Большой Бук. Между прочим, герой нашего времени, которого все ищут и не могут никак отыскать…
Пантелей Спиридоныч отнесся ко всему этому спокойно, как к должному.
— Ты думаешь, тут что? — обвел Крон заставленный шкафами подвал. Шкафы все были закрыты. — И это так… Главное… Правда, спрятано почище Янтарной комнаты…
Крон вдруг куда-то заторопился и исчез.
— Восторженный человек, — покачав головой, сказал Бук, — ну, какой есть, но цельный, настоящий… Вы не согласны?
Я был согласен.
— Основное мое занятие — книги. Не хвастаясь скажу: могу достать все. Составьте мне списочек… Но не это главное… Я, видите ли, собираю рукописи… воспоминания… письма… Сейчас это никому особенно и не нужно. Но когда НАСТОЯЩЕЙ России понадобится настоящая история, История с большой буквы, иначе говоря — Правда, мои труды будут востребованы. Не обнимаю необъятное — только двадцатый век. Ведь людям свойственно хотеть сохранить хоть строчку касаемо себя, своей жизни, своих мыслей… Нет, я не принадлежу к подвиду инакомыслящих, проще говоря, диссидентов. И я их не жалую, и они меня… Вы ведь это подумали? Подумали, подумали! А Кронид заинтересовал меня… Он много ездит, многое видит, — а уж как он это записывает… не имеет значения. Он неплохо расширил мое собрание, касающееся северных лагерей. Много, конечно, мифотворчества… но как без этого? Главное — материал. Отсев будет потом. Вы генералом Власовым не интересуетесь? У меня имеются довольно интересные воспоминания рядовых РОА. Понимаю, сейчас не время… Время придет… Так же, как все, что касается геологических изысканий, довоенных и послевоенных… О! Это тема. Кронид… А вот и он!
Крон явился сильно нагруженным.
— Хоть посидеть перед отъездом с хорошими людьми! Ну, понял, какого человека я среди вашего мусора отыскал? То-то! Ты спроси, чего, кого он не знает! А с виду — бухгалтер… Как мой папаша — главбух Генического треста бань и парикмахерских… Покажи, покажи ему, что тебе Светлов написал!
— Не стоит… Ни к чему.
— Покажи, прошу!
Хозяин подвала достал из кармана связку ключей, отпер шкаф, достал конторскую папочку, развязал тесемки.
В папке лежал листочек в клеточку, косо, неровно оборванный:
«Бук! Ты гений чудаков!
Ручаюсь в этом.
М. Светлов.
Время, дата, Сретенка».
— Понял? — Крон ткнул меня локтем. — И Буком его тоже Аркадьич прозвал! Тут к нему… не буду фамилии называть… ходит один, мастер лирической прозы. Знаешь, чем этот мастер всю жизнь интересуется? И совсем не тем, о чем ты подумал! Людоедством он интересуется! Людоедством и людоедами! А у Спиридоныча есть кой-какие материальчики, кой-какие мемуарчики… мы не знаем откуда и не спрашиваем — но есть! Вот и читает тонкий лирик и слюни пускает!
— А что я должен был подумать, Крон?
— Протоколы сионских мудрецов! — хохотнул советский Джек Лондон.
Время в подвале тянулось как-то странно, нереально. Это потому, что пространство замкнутое и окон нет.
Крон вывалил на стол закуску, расставил бутылки.
— Ты слышал, что приятель наш за кордон подался?
— Слышал.
— Вот тебе и Вика, вот тебе и окопы Сталинграда…
— Значит, гадом он оказался…
Крон мрачно смотрел в угол:
— Где тут моя бутылочка?
Хозяин достал и поставил на стол бутылку с какой-то черной жидкостью.
— Ты когда-нибудь нефть видел? Ну, вблизи, близко?
Он открыл бутылку, набулькал себе полстакана:
— Полюбопытствуй!
Жидкость была черная, маслянистая, пахла землей и керосиновой лавкой.
— Ну, будем! — Кронид, не торопясь, выпил полстакана нефти, закусил ложкой черной икры: — Еле нашел… В «Национале» брал…
— Мерзлота… Ее бурят… А там два километра проковырять-то всего… Моря этой субстанции органической. Одни считают — органической, другие, их меньше, у них другая какая-то теория… Но, по всему, правы те, кто считает органическая… Это значит, миллионы лет тому назад была на Земле какая-то жизнь, миллионов сто, — была, перегнила… И теперь войны из-за нее, природа гибнет из-за нее, про людей — эвенков, самоедов всяких — и разговору нет… Как же! Черная кровь цивилизации! А вот сдвинется ось, столкнутся карстовые или еще какие-нибудь там платформы или метеорит прилетит, и хлынет вся эта субстанция всей своей органической мощью наверх, вот потоп-то будет… да еще спичку кто-нибудь кинет… Это уже не откровение Иоанново будет… Будет хуже… Будет Планета Табака… — Крон зло рассмеялся. — Но перед этим Ангел протрубит — и встанут из вечной мерзлоты беззубые, в телогрейках с номерами, их там много… дивизии… да что… корпуса, армии — они первые встанут… и спросят: «Ну как вы тут? Пили, ели, нефть качали? А чего достигли, чего добились?» Судить их не будут, их уже судили… А сценарий мой тебе не понравился… Правильно! Я новый напишу — настоящий! Веришь?
— Верю. — А что я мог ему сказать…
Прощались уже ночью у метро.
— Не понравился мне твой Бук, — сказал я. — Не то тут что-то… Или то… самое.
— Да ладно, — Крон вдруг задумался, — брось… Не похоже… Не должно… А там черт его знает… Не поймешь… Да мы вроде ничего такого… Он Солженицына хочет разоблачить… и Шолохова… Подумаешь, нефть пили, делов-то…
Крон появился через год…
— В Монголии был, с геологами, нефть искали…
— Нашли?
— Нет, а должна быть… В Китае вот есть, и в Монголии должна… Тут другое… Ты про Унгерна-Штернберга слышал?
— Слышал… не подробно…
— Диктатор Монголии в Гражданскую — фигура! У них, в Монголии, ну когда советскую власть установили, стали монастыри уничтожать… Знаешь зачем? Мальчонку искали… Ну, как Ирод… Избиение младенцев… Мальчонка — сын этого самого Унгерна и какой-то принцессы китайской. Только ламы его спрятали… Там такие степи — хрен найдешь… Так вот, я его видел… И даже сфотографировал… Они не разрешают… Но я с верными людьми был. Я все записал… Вот, привез Буку на сохранение. Это его дела…
Появился он через несколько дней. Растерянный. Сел, все никак не мог раскурить трубку, ломал спички.
— Там ничего нет, — сказал тихо. — Нет подвала… Не мог я спутать… Я хорошо помню… Ничего нет… Крутился, крутился… Потом в букинистическом, ну знаешь, на углу, спрашивал… Никто никакого Бука, никакого Спиридоныча не знает… И смотрят как-то странно… Это как понимать?
Посидел и ушел.
Больше мы не виделись. Были кое-какие общие знакомые. Я спрашивал:
— От Крона что-нибудь есть? Где он? Что он?
Никто ничего не знал. Пропал человек, бывает…
В каком же это было году?
Кажется, 99-м.
«Свободу», «Голос Америки» уже не глушили… Включил приемник — знакомый голос с хрипотцой. И читает что-то знакомое… Про нефть, про мерзлоту… про лагеря… Крон! Он читал свой сценарий, тот самый, «В понедельник дождик шел дважды». Ведущий представил его как известного писателя, друга Шукшина и Некрасова, человека трудной судьбы, моряка, золотоискателя, этнографа, нефтяника.
— Сейчас с особой остротой ведется дискуссия: нефть — благо или проклятье человечества… А каково ваше мнение, Кронид Рувимович?
И знакомый голос:
— Нефть — это черная кровь цивилизации.
Колонка Марлена Хуциева опубликована в журнале "Русский пионер" №69. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
- Все статьи автора Читать все
-
-
03.09.2019Ты помнишь, товарищ 0
-
19.06.2019Черновик 1
-
02.04.2019Некролог 0
-
19.03.2019Конец «Шанса» 2
-
06.02.2019Монолог плохого человека 0
-
03.01.2019"С новым годом, пионеры!" 1
-
28.12.2018Волчица с Чистых прудов 0
-
10.12.2018Пепел рисовой бумаги 0
-
04.11.2018Вновь я посетил 0
-
11.10.2018Каждое 14-е число 0
-
04.09.2018В развитие темы 1
-
10.06.2018Цап-Цап-Цап 0
-
2
3833
Оставить комментарий
Комментарии (2)
«Русский пионер» №69 - Честное пионерское
-
-
Андрей
Колесников2 3543Февраль. Анонс номера от главного редактора -
Андрей
Колесников1 8428Доброта. Анонс номера от главного редактора -
Андрей
Колесников1 10378Коллекционер. Анонс номера от главного редактора -
Полина
Кизилова10474Литературный загород -
Андрей
Колесников14670Атом. Будущее. Анонс номера от главного редактора
-
- Самое интересное
-
- По популярности
- По комментариям
Андрей Колесников 
Владимир Путин 
Ксения Собчак 
Майк Гелприн 
Алена Бабенко 
Василиса Володина 
редакция Ruspioner.ru 
И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной…
Срок настанет – Господь сына блудного спросит:
«Был ли счастлив ты в жизни земной?»
И.А. Бунин
Пускай в тумане моря: мол, младенец, у матери на руках,-
да раз уж ждет другой их, где-то берег,
уходит вдруг куда-то страх,-
немолчный сонм ночной, созвездий блеск и бред,
над хрупкой тишиной земной, над страхом лет и бед,-
движенье ль лучше, чем покой, иль просто лучше нет?
Коль свыше изменчивости, ждет мимолетность вечности,-
что одуванчика позднего, одинокое личико,
ущербность то ли серьезная, то ли просто величество,-
сияла, улыбаясь, луна, странным ликом, с голубых небес,
мила июньская ночь, светла, да осенний не дремлет раз бес,-
сгорит и эта, увы, дотла, что в зените пока, пора чудес.
Как глаз порою ласкает мило, при расставанье не вздорном,
багрово-алый парус Светила, скрываясь за горизонтом,-
так вдруг, барашками в голубом, белоснежные облачка,
за верхушки зацеплены сосен,-
вокруг которых, желтым огнем, словно затеплена листва,
где уж распоряжается осень.
Когда серпастый месяц нов, поймать пытается звезду,
вдруг наступает полуснов, пора под ним у нас внизу,-
гомон птичий, чьи-то кличи, легче ветер, слепнет вечер,
шелест песней неизвестней, лепет летний мимолетней,-
осень славит хлад различий, время правит хлам приличий,
сердце верит в храм величий.
Лишь когда цветы понурят головы, не чувствуя тепла лучей,
и уж блеклых лепестков их золото, подернется тоской очей,-
вдруг поймешь пусть, что нет хуже холода,
чем в душах тех, кто тут ничей,-
да разве же окрас и запах, вся красота цвела,
всего лишь для мохнатых лапок, и хоботка шмеля?
За телами зачастую, тая те пороки,
что наоборот продемонстрировать лучше бы,-
оттого-то нередко, люди и одиноки,
что соприкасаться редко могут душами,-
вдруг шелохнется ль что в душе, дрогнет ли где-то в сердце,
пусть поседевшие уже, верьте же себе, верьте!
Так ветерка когда прохлада, услаждает здесь в жару,
вдруг осознаешь же, что надо, прохлаждаться и в пиру,-
сер раз горизонт не по сезону, ветер вер уж не знает резону,
что-то родилось, иль, может, умерло, но дело в этом едва ли,-
коль есть в мудрости утра ли, сумерек,
всегда ведь привкус печали.
Необузданной обузой безумности,
чистоту человечности, чуть замутив,-
Бог же из музыки разумности, неповторимый сотворил мотив,
не так ли, невеселой невестой,-
неуклонно, в лапы вечера злого,
туда, где от туч уж было тесно, опускало Светило лик долу?
И не так ли, жгучую слезу жемчужную,
на белоснежную роняя грудь,-
и зима, студеною порою вьюжною,
в тепле мечтает, может, отдохнуть,-
как цветок раскрывается, чтоб свой прославить здесь стиль,
там, где сказка кончается, ведь начинается быль.