Классный журнал

Истомина
Однажды он был счастлив
07 ноября 2016 10:30
Колонка колумниста «РП» Екатерины Истоминой — как сама она признается — возникла из типичного ночного разговора с попутчиком в поезде. Но дорожные разговоры подчас таят немало неожиданного. Если уметь слушать. И если есть что сказать.
1. Что за дьявола
«Не понимаю, что за дьяволина этот немец. Как можно смотреть на них. А вы еще вот в Германию ездите. А немец, он всегда немец. И даже сейчас. Я в войну остался сиротой. Мамка померла с голодухи, нас все кормила. Отца немцы расстреляли — думали, что он партизан, а он и был почти партизан, а иначе в Белоруссии и не было. Мы же не хохлы какие, немцу служить. Это те все полицаями заделывались. А белорус такого греха никогда на душу не брал. Потому и жег нас немец.
Нас в какой-то вроде колхоз на незанятой земле определили в деревне, в трех избах жили. Остальные горелые были. С братом я был, брат сильно младше меня. Мы ботву все больше собирали. Я шустрый был. Всегда поперек всех шел. Никого не слушался, за это и били меня, но я тоже бил всегда.
Однажды нам — в каком-то болоте их всех разом нашли — сразу семь сестер определили. Тоже совершенно сироты, понятное дело. Как их привели, мы все пошли смотреть. Они сестры-погодки. И все в косынках старых, грязных, лапотных, но все в косынках.
Стали мы дружить со старшими. Сейчас я помню даже, как их звали. Манька и Нинка. Они никогда косынок не сымали. Сколько я ни просил их, сколько ни уговаривал, только в баню их без косынок принимали. Сами тощие, руки всегда красные.
Все-таки однажды я уговорил старшую снять косынку. Любопытно, что за ней, что за волосы. А она взяла да и сняла. И голова у нее вся в струпьях, вся красная, будто все время в крови и гное. И чудилось мне, будто кожа на ней шевелится. Присмотрелся я, и правда: вся кожа на голове — будто черви белые, личинки копошатся.
А она смотрит на меня и улыбается. Смеется! Я ведь совершенно запамятовал, как это увидел. И девочка ковырнула пальцем свою голову, пальцем часть кожи сняла — она, кожа, взяла и отошла от ее головы разом. Как будто эта кожа к черепу приклеена была.
И на пальце я увидел настоящих червей. Они копошились прямо в самой коже. А девчонка все только смеется, на меня и мой испуг глядя-то! Все ей смешно.
Она рассказала, что родителей ее сожгли в доме, а их с сестрами хотел немец в Германию угнать. Или на всякий случай тоже сжечь. Словом, долго отчего-то не решали немцы, что делать с остатками семьи. Почему не расстреляли? Шут его только знает.
Они и сами не знали, только бросили их в одну негорелую избенку, где еще детей туча сидела. Там сидели несколько дней, все в надежде, что побыстрей, быть может, сожгут уже, как мамку. Без мамки жить не думали как. Папка, понятное дело, партизанил, наверное, убили его в конце концов. Никто этого, ясное дело, рассказать-то не мог. Как именно к нам эти девчонки с червями на голове попали, никто из них не говорил.
Я в старшую девчонку с червями на голове потом влюбился, конечно. Глаза у нее были такие. И жениться даже думал, хотя за спиной у меня вообще ничего не было. Да и малый я совсем был — семью заводить, ничего у меня не было. Но женился бы все равно, только ее потом зашибло где-то машиной на дороге. Так я снова как бы сиротой стал. Родных никого. Но потом, конечно, я женился. Стали жить в Смоленске, в Белоруссию я потом еще часто очень приезжал, смотрел просто — как люди живут. А хорошо потом жили. Без войны-то всегда хорошо люди живут. Да и на войне тоже люди живут. Только убивают там чаще. Но в мирное время ведь тоже умереть можно.
А мы ничего с женой всю жизнь прожили. Наверное, счастливо. Я не думал. Два сына родились у меня. Вот сейчас к сыну еду. А второй меня дома ждет, соседи мы. Дед я, конечно. Старый, внуки у меня. До чего же — я всю жизнь это знаю — этот немец дьяволина. Вы в Германии когда-нибудь были?»

2. В купе
Этот разговор — это типичный разговор в купе поезда. Ночной, от нечего делать, стучит только проводник, да соседи в карты передергиваются. Я ехала в Вильнюс поездом «Янтарь» — он ходит из Москвы в Калининград со славного военного Белорусского вокзала. Поезд — очень дешевый, один плацкарт даже в двух прицепных литовских вагонах. Старик сел в Смоленске, он был без ноги — причем с билетом на верхнее место в коридоре. Я уступила ему свою нижнюю полку. Он сел на нее, потом мы разговорились. Он рассказал эту простую и жестокую историю своей первой любви. Она ведь, любовь, всегда первая и всегда счастливая. Ведь всегда единственная. Вот и эта несчастная маленькая девчонка — Манька или Нинка? — у него навсегда первой и единственной стала. Остальная жизнь — словно и не в счет, хотя, разумеется, она была. Была длинной, совершенной, в чем-то одинокой, в чем-то дружеской, простой и завершенной во времени и в пространстве. Потом старик взял свою палку, черный полиэтиленовый пакет с вещами и вышел в приграничной Орше. Но до этого я успела ему рассказать одну историю.
3. Дело было в Трептов
Да, я была в Германии. Я рассказала ему историю о том, что я очень люблю Германию. Я знаю немецкий язык, а Берлин — мой самый любимый город на земле. Я рассказала ему о том, как я впервые искала старое мемориальное советское военное кладбище. Он не знал, что Трептов-парк — это на самом деле военное кладбище. Тех, кто дошел до Берлина — через всё, через горящие танки и горящие избы, через НКВД и стоянки партизан, через Ленинград, Киев и Белоруссию, через Кавказ и Крым. И погиб при освобождении, а не взятии Берлина.
Я довольно долго искала именно эти братские великие захоронения, словно желая в чем-то поставить точку, и нашла их, конечно же, и положила цветы, и прошла медленно, вглядываясь в резные, будто иконостасы, каменные плиты вдоль стел с цитатами из Сталина на русском и немецком языках. Потом я бежала по мокрой от дождя и от моих слез улице — в поисках такси. Мне нужно было в отель — забрать маленький чемодан, а потом в аэропорт Шёнефельд на поздний вечерний рейс до Москвы.
Я нашла одинокое такси, которое зачем-то медленно бороздило пустой осенний бульвар в городском районе Трептов. Мы поехали. По дороге я вдруг заплакала — от тепла, от разговора с разговорчивым водителем. Он спросил: что такое случилось?
Я сказала, что я русская, сама из Москвы, была в Трептов-парке. Положила цветы. Прочитала Сталина. Вот еду с ним в такси, опаздываю на рейс. Лечу домой наконец. Я сказала, что по мистической причине очень долго не могла найти это советское кладбище, но все-таки нашла. Успела. Постояла там.
Он привез меня в отель, мы схватили чемодан и со всей скоростью помчались в аэропорт. Прощаясь, он не взял с меня денег.
«Я знаю, я чувствую, как вам важно было найти Трептов-парк. Ведь вы русская. Я счастлив, что встретил вас и смог вам хоть как-то помочь. Денег не нужно. Хорошей дороги. Простите нас и будьте счастливы!» — так сказал мне старый немец.
Будем мы ли когда-нибудь счастливы? Это покажет наша дорога домой.
Наверняка так каждый раз думал и тот безногий старик, когда возвращался в свою старую Белоруссию, где на мировой войне однажды он был так счастлив.
Колонка Екатерины Истоминой опубликована в журнале "Русский пионер" №68. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
Колонка Екатерины Истоминой опубликована в журнале "Русский пионер" №68. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
- Все статьи автора Читать все
-
-
25.12.2017Невесомые в бобе 1
-
15.11.2017Фрак-манифест 1
-
14.10.2017Anima allegra 1
-
18.09.2017Про Абляза Файковича 1
-
20.06.2017Вина и невинности 1
-
19.04.2017Петя с флюсом 0
-
16.03.2017Закройте, полиция 1
-
19.02.2017Одеяло из соболя и личная удочка 2
-
29.12.2016Бобы с нефтью 1
-
05.10.2016Косичка и пистолетик 1
-
12.09.2016Стекла в пуантах 1
-
30.06.2016Повелитель Божедомки 1
-
1
3447
Оставить комментарий
Комментарии (1)
- Честное пионерское
-
-
Андрей
Колесников262Февраль. Анонс номера от главного редактора -
Андрей
Колесников1 5358Доброта. Анонс номера от главного редактора -
Андрей
Колесников1 7352Коллекционер. Анонс номера от главного редактора -
Полина
Кизилова8307Литературный загород -
Андрей
Колесников11802Атом. Будущее. Анонс номера от главного редактора
-
- Самое интересное
-
- По популярности
- По комментариям
Безумье – и благоразумье,
Позор – и честь,
Всё, что наводит на раздумье,
Всё слишком есть.
М.И. Цветаева
Что из-под густых бровей, вдруг смотря на мир грустней,-
и веря в чудо воскресенья, под взором ласковым весны,
хотят ли осени растенья, вдыхая запахи зимы,-
золотом теплым вдруг молодо, выглядя издалека,
знают же, что создан холодом, праздник сей не на века,-
молодо холода золото, серебром ни стало пока.
Неровен нрав иных времен, что норов женщины изменчив,-
но чьей-то страстью покорен, порой покладист и доверчив,
поэзии основ причастен он, когда трагично гуттаперчив,-
да пока ни подойдет, к концу вдруг, тепла рассказ,
разве во власти ведь, душ и сердец, увы, у нас,-
навсегда расстаться, с чудинкой задумчивых глаз?
Как вдруг в полет уходят снег и лед, парами влажного тумана,
над зыбкой колыбелью вешних вод, что над волнами океана,-
ища в движенье, может быть, себе спасенье,
слетает же, наверно, так и лист осенний,-
хотя пускай за чудо воскресенья,
сочтут уж не его, а лист весенний.
По крутой кривой октября, как лето, входя вдруг в штопор,
вспоминает, что есть земля, и переходит на шепот,-
так и мир ведь, в зыбкости красок немыслимых,
лиственной медью не зря занемог,-
раз здесь, как и искренности же без истины,
нет мелодий трагедий без тревог.
Причудлив чуда полет, опять вдруг переучет,-
не солнцу уж, что не печет, холодной печали почет,
не вспять же время течет, неужто тепло не в счет,-
да в хлад назад, опять наугад, слетая, куда глаза глядят,
предстоящему как будто рад, по-праздничному одетый сад,-
причудлив предзимний наряд!
Ветерок лишь чуть куражится, а уж желтые дрожат листы,
в сероватой дымке кажется, что и небеса вокруг желты,-
осень равно на всех скажется, у роковой вдруг черты,
но лишь желтый лист отважится, на потерю высоты,-
да пускай листы упадут, коль уж кроны не вечны,
осень с садом всегда в ладу, мир же ведь вечен речью.
Не так ли, прозрачность влажная желтого леса,
в уж переменчивых, из-за туч, лучах,-
парит вдруг, словно по почившему лету месса,
под куполом неба, при желтых свечах,-
затейливая тленья вязь, порой что благодать,
не зря, и чистота, и грязь, всё осени под стать.
Точно горечью счастья, подсвечник подсвечен,
где ярче всё, мечется пламя свечи,-
не случайно вдруг ясен, и очень беспечен,
обманчивый свет, беспечальный почти,-
приходя к ней нередко на встречу, по делу ль, без дела,
так и мы родной природой лечим, ведь душу и тело.
Но пусть приятно по припёку, ранней утренней порой,
чуть ощущая тепло с боку, просто так пройтись тропой,-
да лечит и запада злато, великое чудо заката,
не зря же, до света охочих, здесь дней не бывает без ночи,-
и разве ночных лучше уз, немеркнущих сумерек груз,
как бы ведь ни давала много, дорога дорога порогом!