Классный журнал

Андрей Десницкий Андрей
Десницкий

Внутренние дети

19 октября 2016 10:00
Библеист и публицист Андрей Десницкий доказывает, что детства — в его современном понимании — не было ни в античности, ни в Средневековье, ни даже в пушкинской России. Зато теперь оно есть. И ему дали право голоса. Хотя неизвестно, к чему это приведет.
Что в мире существует детство, человечество открыло только недавно. Как, спросите вы, неужели люди раньше рождались взрослыми? Разумеется, нет. Более того, у людей как у биологического вида детство очень длинное: котенок или щенок в полгода уже готов к самостоятельной жизни, месяцев в девять — к размножению. А у нас долгие годы уходят на то, чтобы физически вырасти и освоить самые азы поведенческой культуры.
 
И все-таки детства люди раньше (в Средневековье, к примеру) не замечали. Вот раннее младенчество — да, конечно. Пока малыш составляет одно целое с матерью и не способен жить самостоятельно, он совсем другое существо, чем мы с вами. Так что младенцев мы находим на средневековых изображениях в изобилии. Но вот вышедших из младенчества детей там нет. Есть лишь уменьшенные в размерах взрослые, которые носят такую же одежду, принимают такие же позы и вообще заняты всем тем же, что и взрослые. И в житиях средневековых святых то же самое: рассказы о том, как с юных лет они брали на себя подвиги аскезы, презирая детские забавы.
 
Уйдем еще дальше, в античность — там будет примерно то же самое. Самая знаменитая статуя античного ребенка — «Мальчик, извлекающий занозу». Только какой же это ребенок — с болячкой? Это античный герой: поранился на состязаниях, но превозмог боль и добежал до финиша и лишь потом позволил себе вытащить занозы. Совершенно недетская история, недетское выражение лица, недетская поза. Такой же мальчишка, заплакавший от боли или пусть просто беззаботно играющий с приятелями, не стоил бы внимания античного скульптора.
 
Не было в прошедшие долгие века ни минуты времени на безоблачное детство, как не было в крестьянском хозяйстве лишней пары рук. Няня Татьяны Лариной рассказывала о своем замужестве: «Мой Ваня моложе был меня, мой свет, а было мне тринадцать лет». Сегодня это была бы уголовная статья за совращение малолетних, а два века назад — обычная свадьба. Как же они справлялись, эти дети, не готовые к семейной жизни ни психологически, ни даже физически? Да как и все: жили в доме у мужниной родни на положении «младших взрослых», сами ничего не решали. И никаких тебе «проблем переходного возраста» в связи с полным отсутствием оного возраста.
 
Да и в благородных семействах вхождение во взрослую жизнь было резким и одномоментным: Джульетте у Шекспира все те же тринадцать, а Петя Ростов у Толстого в пятнадцать по разрешению родителей идет на войну, да не в учебный какой-нибудь лагерь, а в самый настоящий бой наравне со взрослыми, где и погибает. А как еще можно было стать генералом к тридцати годам, как водилось в ту пору? Жизнь коротка, ждать некогда.
 
Но вот девятнадцатый век приносит нам новый жанр: историю детства. Детства в дворянском доме, как у Аксакова и того же Толстого, или в пансионе благородных девиц, как у Чарской. В крестьянских избах по-прежнему младенцы и маленькие взрослые. Но и это было огромным открытием: оказывается, детство — особый мир, где многое выглядит иначе, и его отношения с миром взрослых сложны и нелинейны. И само по себе взросление — уже огромная проблема.
 
И ведь как порой хочется ее избежать! «Только детские книги читать, только детские думы лелеять» — об этом мечтал семнадцатилетний Осип Мандельштам, но ему не удалось: на плечи накинулся «век-волкодав». И все-таки, может быть, именно эта безудержная, безрассудная детскость вопреки всем обстоятельствам сделала из очередного талантливого юноши уникального поэта? А его вечный друг и поэтический антагонист, Пастернак, начал свой путь к Нобелевской премии с прозаической истории взросления девочки («Детство Люверс»). И Нобелевскую премию получил за историю о том, как мучительно не могли повзрослеть мальчики и девочки из хороших московских семей на фоне войн и революций («Доктор Живаго»).
 
А вот войны и революции принесли в нашу страну настоящую культуру детства. Новому обществу нужны были новые люди, и готовить их собирались с колыбели. Вся пионерская шагистика и вся романтика — это же не просто так, это попытка создать новую историческую общность маленьких людей, советский народ. Но если в Средневековье дети должны были стать как можно скорее большими, то в этом мире, наоборот, взрослые должны были как можно дольше оставаться ребятами. У них был один общий Отец (он же Большой Брат), строго следивший за поведением, раздававший подарки и тумаки, а они должны были слушаться, радоваться и благодарить. Многие и по сию пору не отвыкли.
 
А большой мир не стоял на месте. Что-то такое случилось с экономикой, и все теперь перевернулось: богатство приносят не детские руки в поле, в шахте или на заводе, а, скорее, потребительский спрос на те самые детские книги и думы, которых так не хватало Мандельштаму. А также на фильмы, игры, моду и все остальные элементы того мира кидалтов, в который сегодня вступил «золотой миллиард». Да, все взрослые и ответственные люди, но это по рабочим дням с восьми-девяти и до скольки у кого получится. А вот в свободное время все — дети. И, пожалуй, этот детско-взрослый мир уже настолько прочно прописался в больших городах России, что всерьез вернуться к Отцу и Большому Брату не получится. Разве что привычные формы — из советского детства — помогают нам развлекаться.
 
Кстати, как называется наш журнал? И во что мы тут потихоньку играем? Вот то-то.
 
Но история нашего мира на этом не закончена, она ведь вообще никогда не заканчивается. Наигравшись вдоволь с детством, взрослые люди пришли к выводу, что это не просто развлечение, а реализация неких глубоких внутренних потребностей. Психологи объяснили нам, что в каждом живут внутренние Ребенок, Родитель и Взрослый. Взрослый отвечает, предельно упрощая, за логистику, Родитель устанавливает нормы и правила, ну а мотор всей этой конструкции — Ребенок. Он хочет и чувствует, он радуется и плачет. И если не давать ему голоса, человек перестает жить. Вот наконец дали голос, смотрим, что из этого выйдет.
 
Кажется, следующей цивилизацией на нашей планете (после первобытных, античной, средневековой, возрожденческой, модернистской и постмодернистской) станет цивилизация Внутренних Детей. И может быть, именно тогда мы наконец по-настоящему повзрослеем.
Все статьи автора Читать все
       
Андрей Десницкий, детство
Рекомендую
1 3691
Спионерить!
Оставить комментарий
 
Вам нужно войти, чтобы оставлять комментарии



Комментарии (1)

  • Владимир Цивин
    19.10.2016 11:04 Владимир Цивин
    Как привилегия и бремя

    Но твой, природа, мир о днях былых молчит
    С улыбкою двусмысленной и тайной,-
    Так отрок, чар ночных свидетель быв случайный,
    Про них и днем молчание хранит.
    Ф.И. Тютчев

    Пускай в истоме осенней, тленного мира струя,
    что тени от теней, сеет отблески небытия,-
    да над серым паром спящего парка,
    вдруг на яркий шелк вновь синь похожа,-
    и пусть щеки шерсть щекочет шарфа,
    ведь в душе у нас всё то же тоже.

    Раз, что света ласковая стать, никогда не праздна благодать,
    как за бездарностью фраз, вдруг неотразимый рассказ,-
    лишь отблеск, влажных серости и желтизны,
    сквозь хищной осени, пускай тоску и слякоть,-
    но взоры, кажется, уж вознаграждены,
    предпочитая восхищаться, а не плакать.

    И врываясь в роскошь окрыленных трав,
    коль ветра, увы, свой не смиряют нрав,-
    меняя на зимы близир, уже потусклый лета пир,
    что свергнутый кумир, вдруг одичавший мир,-
    да, о чем бы струны ни звучали, ведь всегда за манием руки,
    в теплом пепле певучей печали, таинство таяния тоски.

    Словно дымчатых волос густых седина,
    да задумчивых глаз голубых глубина,-
    как вдруг соседствуют в раннюю осень,
    здесь золото листьев с зеленью сосен,-
    пускай, как в детстве, тоска пока спит,
    там, где над городом, тот парк парит.

    Исчезают печали, и остреет пусть ум,
    вдруг в неведомой дали, неизведанных дум,-
    да там, где берез в бирюзе барельефам,
    благородною бронзой октябрьской гореть,-
    ведь разве, знакомые с детства рельефы,
    сердцу из памяти, вдруг куда-нибудь деть?

    Пусть серую сенью, но, что жизнь спасеньем,
    мы осень оценим, цветеньем весенним,-
    ведь не рай, что там потерян нами,
    да и желаний тогдашних бледней,-
    станет памяти, милое пламя,
    для нас пламенней завтрашних дней.

    И просачиваясь чрез шторы, не пропадает даром свет,
    что движения без опоры, без памяти времени нет,-
    пускай далек уже лик того переулка,
    что вдруг однажды продлился вовне,-
    да леса знакомого, пушистая шкурка,
    всё так же распластана на холме.

    Что-то есть раз от души, ведь всегда в крови времен,
    мира ход непогрешим, детством коль обременен,-
    да найдем же, лишь в воспоминаньях непрошенных,
    на миг вдруг застигших в тиши,-
    крошки роскоши чувств тех, поспешно раскрошенных,
    на пиршествах нашей души.

    И не расставаясь пусть с сутью, мир всегда раз на перепутье,-
    как златоверхой прохладой заката, затоплена тихая даль,
    всё проходит в бренном мире когда-то,-
    не всё возвращается, жаль:
    как привилегия и бремя, увы, условием мира сего,-
    не только всему свое время, но и свое время ведь у всего.
67 «Русский пионер» №67
(Октябрь ‘2016 — Октябрь 2016)
Тема: детство
Другие номера и подписка
Честное пионерское
Самое интересное
  • По популярности
  • По комментариям
 
Новое