Классный журнал

Простота кроя

17 октября 2016 10:30

Из колонки модельера Джорджо Армани читатели «РП» наконец-то узнают, откуда у него такое пристрастие к белому, черному и серому цветам. И при чем тут Бенито Муссолини.

Моя мода — родом из детства, которое трудно назвать благополучным. Детство сделало меня мужественным и молчаливым, моя мода — это минимализм, отчасти скромность, отчасти бедность, в любом случае — сдержанность и собранность, отсутствие любых примет броской роскоши. Всему этому меня научило мое военное детство. Я родился почти перед самой войной — в городке Пьяченца в июле 1934 года. Мой отец Уго Армани работал в фашистской администрации города. Я хорошо помню войну и бомбардировки, наши побеги в бомбоубежище и смерть вокруг меня. Однажды бомба упала прямо рядом с нами, когда мы уже вылезли из бомбоубежища.

Но были эпизоды и страшнее: мои приятели собирали на улицах порох, из которого делали потом петарды. Нам было мало обычной войны, мы хотели чего-то еще более острого. И вот один мой друг взорвал такую петарду прямо рядом со мной. Сам он погиб, а я тогда сильно обгорел, долго валялся в больнице и чуть навсегда не потерял зрение. Мне было тогда десять лет, и с тех пор я не выношу яркого солнечного света. Раны остались на всю жизнь. И на обгоревших ногах тоже! После этого случая я несколько месяцев ходил на костылях, держась за стены.

Мой отец работал на фашистов, как работали на режим Бенито Муссолини очень многие в то время. После того как этот режим пал, все стали друг другу мстить — за сотрудничество с фашистами. Кто-то отомстил за моего отца и мне: просто украл мои костыли. Я плакал несколько дней от обиды. После войны мой отец провел в тюрьме почти год — и все по причине былых политических убеждений. Нам с мамой, братом и сестрой было очень непросто в то время. Наверное, поэтому я вырос сдержанным на эмоции человеком, молчаливым и вдумчивым. Ведь в детстве мне приходилось жить, стиснув зубы. Меня на улице и в школе дразнили из-за отца и даже бросались камнями, но я приучил себя не обращать на это внимания. В тюрьме мы навещали отца, я, как сейчас помню, много плакал, видя, что мой папа находится за решеткой. Больше всего на свете я хотел тогда для него свободы. Я мечтал, чтобы мы с отцом пошли в кино, как самые простые, ни в чем не виновные люди. Когда отец вышел из тюрьмы, мы почти сразу же уехали из Пьяченцы в Милан, который я очень люблю и с которым у меня связана вся моя профессиональная и личная жизнь. Мой отец оставил политику и стал работать обыкновенным бухгалтером: так мы стали обычной мелкобуржуазной семьей с очень небольшим достатком.

Что сейчас говорить — мне нравилась моя детская фашистская форма. Наша детская фашистская организация называлась «Сыновья Волчицы». Больше всего я ценил большой длинный белый ремень через все плечо с большой лакированной буквой М. Жалею ли я, что был членом «Сыновей Волчицы»? Я был тогда очень маленьким, чтобы сделать самостоятельные, собственные политические выводы. Но сейчас я понимаю, насколько годы Муссолини были плохим временем для Италии, сейчас я понимаю, насколько люди, поверившие когда-то нашему дуче, ошибались в своих умозаключениях. Единственное, что можно как-то понять и даже как-то оправдать, была их действительно искренняя вера в то, что Бенито Муссолини хотел быть лучшим лидером для Италии. Но история все расставила по своим местам. Но вот за отца, который служил дуче, мне никогда не было стыдно!

Я не очень любил спорт в детстве, пожалуй, только футбол — мой отец слыл хорошим футболистом — и еще теннис. Кстати, теннис я полюбил во многом из-за стильной теннисной униформы: даже в обычной жизни я носил теннисную футболку, скроенную горизонтально. Мне хотелось и в детстве как-то выделяться с помощью костюма.

Когда у меня появились первые карманные деньги, то я стал копить их на то, чтобы не покупать готовые вещи, а шить все у портного. Более того, мне очень нравилось рисовать ткани и еще придумывать особенные фасоны. Я почти никогда не слушался своего портного, а, напротив, сам надменно и гордо рассказывал ему, как именно должна выглядеть та или иная вещь. Впрочем, в детстве и ранней юности я совершенно не собирался становиться каким-то там кутюрье. Я даже не очень понимал, что существует такая профессия. Мне достаточно было знать адрес моего портного, ведь на нашей улице почти все пользовались его услугами.

В детстве я очень хотел стать врачом, и у меня были довольно идеалистические, лирические, романтические представления об этой профессии. Мне хотелось окончить медицинский университет в Милане, а потом уехать в какую-нибудь глухую деревню и лечить там бедных людей. Я и правда мечтал помогать всем страждущим! В итоге на медицинский факультет Миланского государственного университета я все-таки поступил, но продержался там только до третьего курса. У меня вдруг появились очень плохие отметки по анатомии, я до сих пор не могу понять — почему так произошло? А какой же врач без знания анатомии? В итоге из университета мне пришлось уйти, и я несколько месяцев бездельничал, гоняя по улицам Милана на своем скутере «Ламбертта». Я мечтал только об одном — найти чудесным образом в кармане несколько лир, чтобы залить в мой скутер полный бак бензина. Увы, денег у меня было очень мало. С тех пор, наверное, я очень бережливый человек по жизни. Но зато мои бешеные поездки по городу представлялись мне поступками безграничной свободы. И смелости! До сих пор гадаю — как я тогда не сломал себе шею?

Шею я не сломал и поэтому в конце концов решил уйти служить в армию. Слава богу, что мои родители, мои любимые и замечательные родители нисколько не настаивали на том, чтобы я постарался стать врачом. Они хотели, чтобы я сам решил, чего же я хочу. А я хотел стать самостоятельным.

В армии мне было очень скучно: я служил в Вероне в санитарном батальоне, меня туда отправили из-за моего медицинского прошлого. Сегодня я хорошо помню, что когда приходила какая-нибудь эпидемия гриппа, то мне приходилось делать по шестьдесят уколов в день всяким больным. В армии я только и думал о своем будущем, о том, что хочу стать самостоятельным и жить отдельно от родителей. У меня было мало друзей, но они всегда помогали мне. И вот моя подруга Рашель Энрикез, которая работала в легендарном миланском универмаге Rinascente, помогла мне устроиться в отдел рекламы магазина. Я попал в Rinascente, воспользовавшись увольнением из армии. Это был мой счастливый билет, мой пропуск в мир стиля и моды. Это случилось в 1957 году, я еще продолжал служить в армии и одновременно занимался фотографией в универмаге. Такое совмещение требовало большой собранности и упорства. Но быть упорным и не обращать внимания на трудности научило меня именно мое детство. Оно же сформировало и мои вкусы в моде: мою любовь к классическим цветам, белому, черному и серому, мое внимание к простоте кроя, мое желание использовать как можно меньше деталей и элементов. Отдельное спасибо моей дорогой маме, которая и в самые трудные годы, годы военной бедности всегда могла сделать нашу скромную жизнь очень достойной. В заключение хочу написать: вспоминайте чаще детство, каким бы грустным оно ни казалось! Это в любом случае счастливое время в жизни любого человека.

Джорджо Армани, Муссолини, мода

Рекомендую

1 2431

Спионерить!

Оставить комментарий

Комментарии (1)

17.10.2016 11:26 Владимир Цивин
Предвечной чистотой печали

До конца,
До тихого креста
Пусть душа
Останется чиста!
Н.М. Рубцов

Тоскливая осень отстань, проснись впечатлений сонм,
усталое счастье восстань, вернись в прокрустовость форм,-
да, увы, тем верней, чем чище, несчастны же нередко и те,
кто лишь настоящее ищет, но так и не находит нигде,-
как тот драгоценный фиал, которым не насладиться,
на то ведь тут и идеал, чтоб вечно к нему стремиться.

Грезя пусть о вере, но моля же о тепле,
раз не всем поверить, в грядущий рай на земле,-
изгибы зыбкие, изнывая без дела,
излиться падки здесь, музыкою пусть тела,-
да ведь настоящим, человеком стать, едва ли нам,
являясь всего лишь, приложением к гениталиям.

И пусть, то одно всегда, то другое,
ни спокойствия пускай, ни покоя, но такое небо же голубое,-
а раз уж к горю, ключи подбирать сгоряча,
здесь и поэту, на струнах печали бренча,-
душу и Музу не мучай, у пейзажей учись,
чище и лучше созвучий, лишь счастья лучи!

Чтоб разобраться в трагизме, присущем, увы, всему земному,
взглянуть на жизнь извне, необходимо художнику, что Богу,-
мысли же, питает вечность, лишь понять бы, слов ворожбу,
ярче счастья, вечное нечто, больше счастья, люби судьбу,-
жизни чужд уж истинной, страстен, светел, чист,
в синеве неистовой, так огнистый лист.

Да коль день весной, словно хрустален,
тает нежно в солнечных лучах,-
вспомним ли, как высоко печален, он недавней осенью зачах,
увы, лишь нарушив уют, ведь вдруг вышину познают,-
вверху, что шелк блестящий, что жесть, внизу шуршащий,
дразня тоской щемящей, что лист летящий, счастье.

Вот и выбирай, что тот листок, далеко не заглядывая вдаль,
счастья недолговечный виток, или вечной печали хрусталь,-
да пока травинок, робкое весной вкрапление,
вдруг по только что, оттаявшей земле,-
неподдельное, в нас вызывает изумление,
разве мы ни счастливы, на сей Земле?

Пускай чем дальше от августа, тем пронзительнее грусть,
разве и в грусти ни радостно, на праздник листвы взглянуть,-
и осыпая лист за листом, в золотом сиянии дня,
красуется осень каждым кустом, словно куда-то маня,-
да как ни прозрачен и ненавязчив, нередко времени ход,
всё ж в отличие от осени счастлив, всегда же весны исход.

Естество само, раз есть, лишь всего же смыслов сеть,
переливам, приливам, отливам, пускай тут подвластно всё,
да ведь мы в этом мире счастливы, о том не вспомнив еще,-
что запустенье после казни,
сквозь радуг радость, от гроз угроз,-
забвения вдруг поздний праздник, всезрячего счастья мороз.

Как грусти сумрак стирает, тоскливый в счастье мотив,
и как рассвет вспоминает, вечерний света отлив,-
когда туманное ненастье, земной окутывает дом,
нас согревает только счастье, что сберегли от детства в нем,-
черствеют и без туч пусть дали, да что-то не тускнеет в нас,
предвечной чистотой печали, чтоб счастлив был закатный час.