Классный журнал

Свиридова
Кирпич
21 сентября 2016 19:30
Музыкант и колумнист «РП» Алена Свиридова уверяет, что месть высвобождает огромное количество энергии — особенно на подготовительной, теоретической стадии. Видно, в этой стадии автор разбирается досконально. Но что будет, когда дойдет до практики? Вот и узнаем.

Эта колонка посвящается всем тем, кто обожал фильм «Неуловимые мстители» и читал под одеялом «Графа Монте-Кристо». С таким бэкграундом слово «месть» звучит красиво и благородно. Ты сразу же начинаешь сочувствовать мстителю и верить, что произошло нечто действительно ужасное и есть повод отплатить обидчику той же монетой. Если произошло убийство из мести, мы возмущаемся, но все-таки подсознательно оправдываем это преступление. Может, потому, что мы не верим в правосудие. И правильно делаем. Потому что его не существует. Мир несправедлив. Поэтому либо месть, либо подставь другую щеку. Понятно, что подставить щеку — единственный шанс избежать криминала, но способ этот трудновыполнимый и просто непопулярный. Месть — тоже нелегкий путь вернуть себе душевное равновесие, но зато он высвобождает колоссальное количество энергии, особенно на начальном, так сказать, теоретическом этапе. Предвкушение мести заслуживает отдельного разговора. В кино и литературе это благодатная тема, на которой можно построить увлекательнейший сюжет и проследить превращение героя из ботаника и подкаблучника в непобедимого и неуловимого мстителя, мозг которого становится чудовищно изобретательным, а хилое тело — чрезвычайно спортивным и выносливым. И вообще, мне всегда казалось, что месть — это очень романтично. К своему стыду, происшествие, которое случилось со мной в студенческие годы и которое заставило увидеть себя в роли вышеупомянутого графа, было до того мелким и тривиальным, что не заслуживало ни бурной реакции, ни даже упоминания о нем где бы то ни было. Тем не менее сейчас мне придется его описать. Итак... В центре моего города располагалось небольшое, но популярное в богемных кругах бистро. Там можно было наскоро пообедать кружкой горячего бульона и пирожком с мясом, съесть пиццу или просто выпить кофе. Кофе варили в турках на электрической жаровне с песком. Поскольку одновременно готовилось порций шесть, уследить за каждым подъемом было практически невозможно. В бистро пахло моим домом, то есть убежавшим кофе, и я очень любила там проводить свободное время. Да, о пицце, которую готовили прямо при тебе, нужно сказать особо. Настоящую пиццу тогда никто в глаза не видел, поэтому за нее выдавалось следующее блюдо: в сковороду без ручки половником наливалось тесто для оладий, туда же добавлялось небольшое количество рыбных консервов «Сайра в собственном соку», несколько колечек репчатого лука, щепотка порезанных маслин и соус «Южный». Сверху посыпалось тертым сыром и запекалось в духовке. Получалась такая толстенькая и очень вкусная лепешка. В принципе, этот вкус несложно представить, вспомнив всеми любимые горячие бутерброды со шпротами и сыром. Стульев в бистро не было, поэтому наша компания собиралась в самом последнем зале, где варили кофе, обступив высокий стол из коричневого полированного дерева, стоящий в самом углу. Как я уже говорила, в бистро собиралась продвинутая молодежь: музыканты, художники, поэты — в общем, богема. Мы вели нескончаемые разговоры об искусстве и философии, выпендриваясь друг перед другом. В бистро можно было всегда встретить кого-нибудь из знакомых. Я потому описываю совсем не имеющие отношения к нашей теме детали, чтобы было понятно, в каком расположении духа пребывали собиравшиеся там люди, и я в том числе. В прекрасном. Мне было 17 лет. Я уже писала песни и стихи, играла на гитаре и имела репутацию девушки не только незаурядной, но и талантливой. Мое мнение о себе было ничуть не ниже общественного, а чувство собственного достоинства было выпестовано английской литературой XIX века. Я чувствовала себя аристократкой, несмотря на то что родилась в простой советской семье, безо всяких там примесей голубой крови, и очень хотела быть существом высшим и утонченным. Любила злить официантов и продавщиц безукоризненными манерами и холодной вежливостью. Но даже высшие существа, если они все же люди, отправляют свои естественные потребности. С этим в бистро было туго. Туалета не было вовсе, только раковины, где можно было помыть руки с мылом. Общественный туалет располагался на противоположной стороне улицы, то есть достаточно далеко. Однако дверь в дверь с бистро находился ресторан «Нёман», заведение солидное и дорогое. Там был и туалет, и пожилой усатый швейцар в ливрее с фуражкой. И вот однажды, высоко подняв голову, я гордо проследовала по лестнице вниз, благо швейцара нигде не было видно. Но стоило мне войти внутрь, как он незамедлительно появился и встал у меня на пути.
— Куда? — грозно сказал он. — У нас закрыто. Спецобслуживание.
— А можно в туалет? — тихо и гордо спросила я.
— В туалет? Ах ты шалава, б… такая, обоссали тут все, мать твою, сука, пошла вон! — Он развернул меня за плечи своими мерзкими руками, с силой вытолкнул наружу, с лязгом закрыл стеклянную дверь на задвижку и ушел. Я, хватая ртом воздух, осталась стоять, прислонившись спиной к холодному стеклу, совершенно оглушенная этой чудовищно грязной бранью и насилием, которое произошло так быстро и неожиданно. Мой мир рухнул. Я еще не встречалась со злом в чистом виде. Надо признаться, что все эти слова мне были давно известны: в школе я лихо дралась с мальчишками и мы обзывали друг друга, как только могли. Но в этом не было ни такой чудовищной агрессии, ни грязи, а было закамуфлированное желание обратить на себя внимание. Мне и раньше казалось, а теперь я твердо убеждена в том, что слова сами по себе не несут ни плохого, ни хорошего. Они — оболочка. Мы же можем произносить иностранные ругательства, не понимая смысла, и вряд ли кого-то этим оскорбим. Делает их убийственными человеческая душа, вкладывая в них либо веселье, либо мерзость и злобу. Изо рта швейцара вырвался фонтан нечистот и ударил мне прямо в лицо. Не помню, как доехала домой.
Ночью проснулась от жгучего стыда, казалось, что не могу дышать. Потом долго стояла под горячим душем, пытаясь смыть эти ставшие осязаемыми оскорбления. Намылившись в третий раз, я поняла, что пахнущий застарелым потом усатый человек в ливрее должен смыть эту мерзость с моего лица своей кровью. От этой мысли сразу стало легче. Да, только кровью. Я вдруг ясно увидела его тело в ливрее, распростертое у входа в туалет, фуражку, валяющуюся рядом, и кровь, мерзкую черную кровь, толчками выливающуюся из раны на груди. А я спокойно вытираю нож о полу его бордового сюртука. Да, нож должен быть длинный и острый, надо будет купить в магазине «Охотник и рыболов». С этой мыслью я уснула. Проснувшись, спокойно позавтракала. Даже с аппетитом. Мысль о мщении прочно укоренилась в моем сознании. «Охотник и рыболов» находился в получасе езды на троллейбусе. Дожевывая бутерброд, на всякий случай открыла выдвижной ящик в буфете. Ножи у нас все тупые, как задница. Штопор, открывалка, половник — ничего не подходит. А если вилку заточить и воткнуть ему в сонную артерию? А чем ее точат? Как ни странно, такие зверские мысли меня здорово успокоили. Да, месть — блюдо, которое подают холодным, вспомнила я чью-то умную фразу. Я залегла на диван и решила составить план действий. Ну хорошо, я покупаю нож и втыкаю ему в грудь. А куда надо втыкать? В сердце. Что там говорили на занятиях по медицине? Под левым соском, кажется. Но если он будет стоять ко мне лицом, значит, как раз по правую руку. А есть у него на ливрее карманы? Не помню. А внутренний? Внутренний точно есть. А вдруг там партбилет? Эта сволочь явно партийная. Да и ливрея у него толстая, как кольчуга. Тогда, может, попробовать в сонную артерию? А вдруг не попаду? Я встала перед зеркалом, взяла в руку нож, которым даже курицу можно было разделать с большим трудом, и нацелилась на отражение собственной шеи. Потом почему-то сделала выпад, нечто вроде того, что делают фехтовальщики на рапирах. Получилось некрасиво и смешно. Черт, ерунда какая-то. Нет, нож явно не подходит. И к убийству я, пожалуй, не готова. Так как же отомстить? Может, попросить кого, чтобы засветили ему хорошенько в глаз? А кого? И тогда ведь придется рассказать почему, а я просто не смогу это сделать.
Целую неделю, сидя на лекциях, я вынашивала в голове планы мести, один глупее другого. Что если прийти в ресторан, только одеться посолиднее, халу на голове накрутить — в таком виде он меня вряд ли узнает, — достать табакерку и засыпать ему глаза жгучим красным перцем. Табакерки у меня не было, но ничего, коробочка от зубного порошка вполне подойдет. Или нет, надо насыпать перца ему в его поганый рот, чтобы он больше никогда не смел никого оскорбить. Но как, скажите на милость, можно взрослому человеку насыпать перца в рот? Сказать: «Открой рот, закрой глаза»? Я вдруг поняла, что очень сложно воплотить идеи мщения в жизнь. Пожаловаться его начальству? Жаловаться нельзя, это как настучать. Хорошо, а что если взять кирпич, подойти, посмотреть ему в глаза и вдребезги разбить эту стеклянную дверь? Закусив во рту карандаш, увидела эту сцену как в замедленном кино: вот он смотрит на меня злобными глазками через лестницу, вот его рот раскрывается в беззвучном крике, потом баллистической ракетой летит мой кирпич, взрыв! Он стоит, прислонившись к стене, весь усыпанный осколками, хватая ртом воздух. Прекрасно! Бегаю я быстро, так что ничего мне не грозит. Решив не откладывать дело в долгий ящик, вечером нашла на улице кирпич и положила его в сумку.
Настал судный день. С кирпичом и нотами поехала в институт. Было немного страшно, подсасывало под ложечкой. Образ, в котором я себя видела и который так долго и старательно выстраивала, явно диссонировал с кирпичом. Как-то глупо выходило. Подойдя к лестнице, я увидела своего обидчика, сидящего на стуле за закрытой стеклянной дверью. Он сидел в позе безмерно уставшего от жизни человека, безвольно опустив руки, согнувшись и слегка завалившись на бок. Вся моя злость куда-то исчезла. Я тихо положила кирпич на ступеньки и, не оглядываясь, ушла. Бесы меня покинули.
Надо признаться, что, став взрослой, я все же вкусила сладость мести. И долго подавала холодным это блюдо своему мужу, который мне изменил и имел глупость попасться. И в этот раз способ мщения явно доставлял мне большое удовольствие.
Колонка Алены Свиридовой опубликована в журнале "Русский пионер" №66. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
- Все статьи автора Читать все
-
-
20.11.2017Тсы 1
-
07.11.2017Я ее ненавижу 2
-
12.05.2017Бежать пытались из загона 1
-
09.03.2017Паук Эдик 0
-
13.02.2017Не хочу домой 1
-
11.11.2015Привет тете Хасе 0
-
21.10.2015Это точка 0
-
21.09.2015Ты гений, Сережа 1
-
09.05.2015Победность 0
-
23.04.2015Но об этом ни слова 1
-
30.12.2014Новый год. Перезагрузка 1
-
17.11.2014Острое воспаление счастья 1
-
1
3058
Оставить комментарий
Комментарии (1)
- Честное пионерское
-
-
Андрей
Колесников543Февраль. Анонс номера от главного редактора -
Андрей
Колесников1 5600Доброта. Анонс номера от главного редактора -
Андрей
Колесников1 7589Коллекционер. Анонс номера от главного редактора -
Полина
Кизилова8486Литературный загород -
Андрей
Колесников12040Атом. Будущее. Анонс номера от главного редактора
-
- Самое интересное
-
- По популярности
- По комментариям
- Новое
-
-
10.02.2025
-
10.02.2025DeFi и Метавселенные: от фантазий к новой реальности
-
9.02.2025Пьющие кровь
-
Что ж, прощай. Я живу не в пустыне.
Ночь со мной и всегдашняя Русь.
Так спаси же меня от гордыни,
В остальном я сама разберусь.
А.А. Ахматова
Из всех земных наград, нет лучше для души,
неповторимый аромат, есть в роскоши глуши,-
да ни взмах зимы порой, дивною резною белизной,
и ни осени, вслед за листвой, мимолетный просиней покой,-
так нас здесь ни воскресит душой,
как вдруг солнечный разбой весной.
Но, когда Светило, лишь пятном туманным,
чуть устало светит, на своем излете,-
по-над мокрыми просторами, над странным,
мельком капелек, в замедленном полете,-
нам вдруг время, представляется пространным,
а пространство, как во временном налете.
Не так ли, к теням тончайшим, привлекая вниманье,
тут и Ему, высокий смысл, в бессмыслице ловить,-
чтоб заточив навечно уж, в строки очарованье,
хотя б на миг, уныние и гнев свой позабыть,-
Поэта же безумный мир приносит на закланье,
всего лишь, чтобы голод красоты чуть утолить.
Сонмы, пролистнув, сомнений, резвостью сквозя мгновенья,
в праздности земных знамений, дерзость есть стихотворенья,-
но, что освобожденье отчуждением,
вдруг от мучительности отречения,-
пусть страстна проповедь Поэта, и искусна,
да только вот судьба его при этом, грустна.
Как желтый кружит лист, на желтую ложась основу,
времен раз желтых смысл, завладевает жизнью снова,-
стихом досель невиданным, снискать ли от судьбы даров,
лишь горечь незавидная, пускай Поэту от трудов,-
да, что рябинам уж рубиновым, оставшись без листов,
до холодов Ему малиново, лишь слаще вкус плодов.
Ведя счет лишь слезам, заплачем разве мы,
что стлаться листам, на зиму на землю, печали жаль ли нам,-
по промозглой грязи скользя, мы ведь не ропщем,
есть раз осень, значит не зря, се ля ви, в общем,-
но Поэт же, как себя ни ценя, будь он гений иль бездарь,
без поэзии раз прозе нельзя, обуздать должен бездну.
Пускай не выдерживает даже природа сама,
порой человека без воображенья и ума,-
однако ни ум же и ни воображенье,
увы, никого не спасают от искушенья,-
так однажды застят, и Поэта, и лиру,
искушенье властью, над собою и миром.
Но право оно иль нет, пусть в жизненном расчете,
где всегда лишь выгода, пожалуй, на учете,-
во зле не прячась за чужое благодушие,
все ж одиночество честнее двоедушия,-
что в любой момент, якобы любимому,
нож свободно, вонзить честно в спину.
Увядают и лучшие чувства, увы,
в удушающем двоедушье души,-
но лишь лунатиком, им свой вверяя шаг,
вдруг вслед за искушениями поспеша,-
поймем однажды, что ни тело, ни душа,
тут никому вполне же не принадлежат.