Классный журнал

Екатерина Истомина Екатерина
Истомина

Стекла в пуантах

12 сентября 2016 11:30
Балет. Классическое место изощренной, жгучей — в прямом смысле слова — мести. Всю мстительную силу балета обозреватель «Ъ» Екатерина Истомина испытала еще в юности — танцуя на сцене Большого театра. Но балериной она не стала, зато стала колумнистом «РП» — и это, безусловно, удача для журнала. А может быть, и для Екатерины.
 
Театральные люди (а также и еще шире — люди искусства) бывают особенно мстительны: ах, этот вечно творческий запах кулис! Худосочные амуры богини танца Терпсихоры, никогда не лакавшие настоящего барань­его бока с гречневой кашей, особенно рано созревают для животворящей мести — где-то приблизительно на подготовительных курсах в балетные училища, в радиусе 7–9 лет. С маленькими бегущими годами балетные особи только лишь оттачивают свои усилия: к 10–12 годам это, как правило, уже профессионалы сложного мстительного ремесла, убежденные в том, что месть есть легкий шаг по нелегкой жизни. Балетный труд, как известно, связан с телом, и именно поэтому балетная месть — это не просто горькие слова за гордой костлявой спиной, а настоящая, реальная физическая расправа. Конечно, тихое английское убийство — это наивысшая, почти демоническая кипящая точка балетного напряжения, а вот ранения и травмы различной степени тяжести — уже очень распространенная холодная закуска. И яркий пример этому бедственному утверждению — преступление, совершенное в январе 2013 года неизвестной группой лиц. Тогда на руководителя балетной труппы Большого театра Сергея Филина было организовано коварное нападение: злоумышленник облил танцовщика кислотой. Шумное расследование, заставившее широкую публику узнать балетную закулису, показало, что преступление было спланировано коллегой Филина по балетному цеху, солистом Большого театра Павлом Дмитриченко, и его мотивом была именно страшная людоедская месть. Балетный преступник был изобличен и осужден на шесть лет колонии строгого режима, а благовидная внешность Сергея Филина лишь каким-то чудом избежала существенных изменений.
 
Итак, в балете настоящей мести учатся еще в детстве.
 
Автор этих зловещих мертвецких записок в период служения рампе ГАБТ СССР неоднократно клала свой танцевальный талант на алтарь мести. Самый простой из известных мне приемов — бросить мелкое битое стекло в пуанты соперницы. Еще можно легко изрезать рабочий танцевальный хитон или же дорогое трико, написать гадости в шкафчике или на портфеле, вывести насовсем из душевного равновесия, запугать, задергать вконец, вызвать панику, нервный срыв и нескончаемые слезы. И все: гастроли и роли — от незаметного кордебалетного пажа и белого солдатского лебедя до невесомой этуали всего целиком царственного спектакля — уже в кармане ловкой мстительницы. В балете, если вам вдруг начали мстить, это означает: вы чего-то добились, вы чего-то стоите. Значит, вас в конце концов заметили!
 
«Кто же мог насыпать мне этого битого стекла в пуанты?! И что бы было, если бы я их надела…» — такие стремительные думы, как летние гром и молния, бились в моей детской голове. Стекло мне пришлось деловито вытряхивать в окружении всех моих балетных одноклассниц. И я при этом точно знала: преступница — одна из них, одна из моих балетных товарок, возможно, даже и моих по­друг… Гастроли моего балетного училища в далекой и прекрасной Японии уже на подходе, а составные списки тех, кто поедет, еще до конца не сформированы. А у меня — все шансы. А у других — ни одного. Надо биться, надо терпеть. Надо смело наступать на битое стекло с радостной улыбкой. Надо с вызовом уметь вертеть фуэте и на стекле, и под стеклом, и за стеклом. Иначе не видать мне открыточной горы Фудзиямы и японского видеомагнитофона, как партии Жизели или одной из мертвых влились.
 
«А ведь это кто-то из них сделал. Кто-то насыпал в мою сумку острых кнопок. Одна из них! Или их несколько? Или весь класс ополчился на меня? Неужели, как говорится, в самом деле…» — В тот момент, когда я находила все новые и новые улики той ужасной мести, которую спустили с поводка, мой пульс увеличивался до совершенно рекордных отметок. Самое страшное заключалось в том, что муза этих мстительных сонетов, сочиняемых методично и регулярно, оставалась невидимкой. Месть словно заботливо облепила меня своим острым белоснежным снегом, острыми прозрачными льдинками стекла в пуантах, серебристыми занозами школьных кнопок она жила на расстоянии вытянутой детской руки.
 
Бомбы рвались все ближе: в следующий раз я обнаружила свой танцевальный хитон, а также трико телесного цвета полностью изрезанными маленькими острыми ножницами. Кто-то вскрыл мой шкафчик в раздевалке, вытащил балетную экипировку и искромсал ее вусмерть. Опять-таки, сделать это могла только лишь моя одноклассница. Мои милые подруги, собравшись в стройный кружок вокруг загубленных одеяний, только сочувствовали. Одна из сочувствующих была готовой преступницей. Но кто? Маша, Оля, Вика, Надя? Возможно, Лиза. Нет, наверное, все-таки Вика. Или Маша?
 
Месть от неизвестной следовала за мной по пятам. Через несколько дней я открыла свой рабочий шкафчик, где держала уже новый хитон и трико с пуантами, и нашла, что он весь разрисован гнусными надпи­сями. Мол, я бездарная корова, толстая и безобразная, пронырливая, расчетливая и кривоногая. Мол, мне место в театре дешевой и продажной оперетты, а вовсе не в балете. Мол, на гастроли меня не возьмут и в первый состав не поставят. Письмена были нацарапаны, поэтому смыть их не представлялось делом возможным. Приходилось каждый день на них смотреть. В конце концов, лучшей критики мне не доводилось читать.
 
Возможно, у маленького читателя здесь созреет вопрос: а можно ли было жаловаться? Я отвечу: а зачем? Ведь факт мести в балете — это факт признания ваших заслуг. Месть как знак вашего превосходства. Вашего таланта, дара, ваших возможностей. Месть — признак того, что вы выиграли эту партию, вступили в свою роль умирающего лебедя или жизнерадостной вакханки. С местью в балете не борются: ею по-своему наслаждаются обе стороны.
 
На гастроли в Японию меня так и не взяли. С того момента, как этот факт стал достоянием гласности (в фойе Учебного театра Московского балетного училища просто вывесили списки счастливых гастролеров), месть умерла. Больше никто не бросал мне битого стекла в пуанты, не трогал ножницами моего хитона с трико, не писал мне правды на деревянной дверце рабочего шкафчика. Я была больше никому не нужна, никому не интересна, месть мелькнула змеиным хвостом и скрылась навсегда. С ней ушел мой успех, слава, популярность, с ней исчезли мои выигрышные партии и завидные роли, с ней замерли в победоносном крике мои самые лучшие маски. Без мести в балете существует только одно — фуэте и работа. Мне пришлось продолжать крутить одинокие фуэте. В балетном идеале их всегда тридцать два.
 
Двадцать шесть.
Двадцать семь.
Двадцать восемь.
Двадцать девять.
Тридцать…
Тридцать один…
Тридцать два…  

Колонка Екатерины Истоминой опубликована в журнале "Русский пионер" №66. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
 
Все статьи автора Читать все
       
Оставить комментарий
 
Вам нужно войти, чтобы оставлять комментарии



Комментарии (1)

  • Владимир Цивин
    12.09.2016 15:39 Владимир Цивин
    Разбередить боль по прекрасному

    Случайно, на ноже карманном,
    Найди пылинку дальних стран,
    И мир опять предстанет странным,
    Закутанным в цветной туман.
    А.А. Блок

    Пусть нежно-прекрасные розы,
    что куда-то в трамвае, везли в целлофане,-
    среди окружающей прозы,
    оказались беззащитны, как будто в бане,-
    да дня деяния для, веря лишь в лучи,
    ведь чтит же гимны огня, вечность и в ночи.

    Корсет несвободы, да по воле тоску,
    не так уж и много, коли надо певцу,-
    то, всеми нюансами, оттенков ласки,
    то, трепетными роптаниями с утра,-
    струятся искрами, не зря здесь краски,
    знамений, смыслов и слов естества.

    На разных языках, разными словами,
    изображена вокруг загадка красоты,-
    завороженными чудными мечтами,
    и ждут, и жгут художника ее черты,-
    так в океане безликого, до мыслей пока и слов,
    ведь проплывало когда-то, проглядывая из оков.

    Творение великое, еще грядущих веков,
    человеческим ликом, в очертаниях облаков,-
    всеобщую подтверждая вторичность,
    метафоричность в природе вещей,-
    не в том ли, и величие личности,
    что мир весь может отразиться в ней?

    Недаром, как Икара и Дедала, людей всегда манила высота,
    недалека, когда от идеала, корысти неподвластна красота,-
    лишь гармонией поверив Кумира,
    поверим же, вдруг обретая простоту,-
    что Бог истинный подлунного мира,
    Поэт, высокую творящий красоту!

    Не зря, традиционным здесь обрядом,
    добра и зла, всегда раз драмы рядом,-
    искушая чертовщиною вычурной разум,
    вдруг в сумраке холодеет, улыбаясь, луна,-
    чтобы фраза музыкою стала не сразу,
    как в кружевцах лужиц, купающиеся купола.

    Витиеватой вьется строкою,
    так мысль сквозь сплетенья теней,-
    чтобы понять вдруг что-то такое, что и света и тьмы святей,
    да хрупки ходы вдохновенья, души сквозь вселенскую мглу,-
    недолго коль длиться мгновеньям,
    подвластным сердцу и уму.

    Но пускай поэты случаются, кем-то лишь, когда замечаются,
    как ни старайся кто, всё зря, украсть красу вещей нельзя,-
    спор, смотрящих на мир со своих высот,
    тут с тоскою и грустью порой красот,-
    и, наоборот, красующихся пустот,
    только культура одна разберет.

    Раз и нетленная природа, черпает свои силы там,
    где ею данная свобода, приводит к всходам и плодам,-
    нам обиды бы все забыть,
    не заботясь о судьбе по напрасному,-
    бденье бренное разбудить,
    разбередить боль по прекрасному!
66 «Русский пионер» №66
(Сентябрь ‘2016 — Сентябрь 2016)
Тема: МЕСТЬ
Честное пионерское
Самое интересное
  • По популярности
  • По комментариям