Классный журнал

Виктор Ерофеев Виктор
Ерофеев

Как спать с женой друга

08 сентября 2016 10:45
Писатель Виктор Ерофеев исследует человеческие отношения, которые наипаче подвержены метаморфозам: дружба—предательство, любовь—измена. А где измена, там неизбежно отмщение.

Памяти замечательного венгерского писателя Петера Эстерхази
 
Привет, дорогой друг Балуев!
 
Хотя какой же ты, к черту, друг! Пишу тебе письмо, потому что ты мне надоел. Ну ты меня достал, понимаешь?
 
Упорно приходишь ко мне в полночь, без стука, без звонка, без всякого предупреждения. Приходишь в Москве, в Берлине, в Италии — везде, куда я еду, но особенно ты любишь являться ко мне на дачу, подмигивать, поводя своей всем известной дамской задницей, удивительной при твоей мужской комплекции, подмигивать и говорить со значением:
 
— Ну что, — указываешь ты на дачный диван, — вы здесь… на диванчике? Да? Я угадал?
 
Я молчу, потому что я даже не знаю, Балуев, кто ты, что ты и зачем ты меня достаешь. Ты садишься напротив меня и, напустив на себя ложно равнодушный вид, допрашиваешь меня, терзаемый гнилыми чувствами, смесью непереваренных эмоций: злобой, ревностью, сладострастием, высокомерием, презрением:
 
— Ну как тебе спалось с моей женой, Верой Аркадьевной? Ну как она тебя слюнявила? Как под тобой стонала?
 
Я молчу.
 
— Я ж ее знаю, — продолжаешь ты, закатывая глаза, — когда в нее входишь, она непроизвольно выпускает газы так сладко, так невинно, как будто она пионерка или по крайней мере пионервожатая. Разве нет?
 
Я всегда удивлялся его хищной наблюдательности. Молоденькая Вера Аркадьевна действительно была похожа на пионерку и на пионервожатую. Она действительно выпускала газы… То есть нет, этого не было. Ничего не было! Кто тебе это сказал?
 
Она слила? Но с какой стати? Ведь это было так давно, то есть вообще этого не было.
 
— Не поверишь, — говорит мне Балуев, — но именно эти газы стали главной темой моего вдохновения.
 
Поверю! Вот в это поверю! У него много рассказано про газы, про то, как разные люди выпускают газы, как Вера Аркадь­евна выпускает газы, да, верно, это его вдохновение.
 
— Вера Аркадьевна во всем мне призналась…
 
— Когда? Зачем? — не выдерживаю я. — Через двадцать лет? И что она говорит?
 
Нет, молчи, я тебе сам расскажу. Хотя кто ты теперь? Может, ты просто мое воспаленное воображение? Почему Вера Аркадьевна возненавидела меня? Из пионерки превратилась в купчиху с толстыми, как глобус, щеками и решила меня возненавидеть за то, что у нее на ж… трещат штаны и отрываются пуговицы по всему телу…
 
— Она возненавидела тебя за то, что ты сотрудничаешь с властями, что ты написал мерзкое, холуйское предисловие к фашистской книжке министра тяжелой промышленности.
 
Я знаю, что в России самое страшное для писателя — это коллаборационизм. Лучше быть педофилом, чем соратником власти. Помнишь, Балуев, писатель Лесков в 1861 году предположил, что петербургские пожары — это дело рук студентов-революционеров, и что? Он никогда не смог оправдаться перед честной публикой. Он прожил и умер гнусным реакционером.
 
Я знаю, что в России нельзя оправдываться. Лучше уйти в несознанку, прикинуться дураком или просто сойти с ума — но оправдание смерти подобно.
 
Поэтому когда ты, заикаясь от волнения, — ведь мы с тобой были в тот момент близкими друзьями — позвонил и спросил, зачем я написал предисловие к фашистской книжке министра тяжелой промышленности, мне не надо было лепетать… Ведь я ни в чем не виноват… Ведь я написал это предисловие еще до того, как его назначили министром тяжелой промышленности…
 
Но ведь книжка фашистская, сказал ты, мучительно заикаясь (мы же были в самом деле близкими друзьями).
 
И тогда я стал (этого не надо было делать!) защищать книжку, потому что она не была фашистской или даже полуфашистской, а просто человек попросил меня написать предисловие к книге о том, что у нас начиная с периода татаро-монгольского ига тяжелая промышленность всегда была на высоте: и при московских царях, и в петербургский период истории, и при Сталине — всегда на высоте… А автора этого патриотического произведения еще не назначили на тот момент министром тяжелой промышленности… А как вышла книжка, и мое предисловие к ней было даже не совсем лестным, потому что я говорил, что у нас вечно забывали о легкой промышленности, — короче, автор мне звонит утром:
— Ты представляешь, я министр! Только что назначили! Я тебе первому звоню…
 
Вот такая х…ня, Балуев.
 
А твоя жена, Вера Аркадьевна, говорит:
— Всё! Кончай с ним дружить! Он подонок.
 
Но как же так, Балуев! Вы даже не захотели разобраться! И тогда я обозлился и решил вам, сукам, отомстить! Я решил рассказать о том, чего не было. Я решил сочинить, как я спал с твоей женой.
 
— Но ты же на самом деле с ней спал! У вас все было: орально и анально… И что еще? У нее с тобой случился сквиртинг! У нее никогда ни до, ни после сквиртинга не было, она даже не подозревала, что она может быть носителем скривлена…
 
— Мы тогда с ней даже не знали значения этого слова, — нахмурился я.
 
— Ах, вы, голубчики, не знали!.. И ты уверяешь меня, что ты с ней не спал? Она мне сказала, что ты увез ее на дачу и в грубой форме склонил к совокуплению!
 
— Балуев, — взревел я, — что с тобой сделала пресловутая вечность, в которой ты оказался! Ты теперь родной русский трах называешь совокуплением. А почему не соитием или, может быть, коитусом?
 
Ну хорошо. У меня с Верой Аркадьевной всегда были самые нежные отношения. Она мне нравилась. Она была красотка. Глаза острые, черные! Но я и думать не думал про коитус. И тут она мне звонит. На домашний. Тогда еще люди жили в пещерах, без мобильных телефонов. Звонит и говорит:
 
— Мне нужно с тобой встретиться.
 
Я говорю:
 
— Где?
 
— Мне все равно где. Давай у тебя на даче.
 
Все знают, что у нас в России дача — это бордель на колесах. Я подобрал ее у метро, и мы поехали на дачу. По дороге Вера Аркадьевна, смешная девчонка, год назад родившая крепкого потомка, похожего на нее, говорит мне:
 
— У меня беда.
 
И, не успев рассказать, начинает сморкаться и плакать. Плачет минуту, две, пять… Я веду свои зеленые, юркие «жигули» в сторону дачи.
 
— Мне, — всхлипывает, — Балуев изменил.
 
Я молчу. Я знал, что ты, Балуев, был знатным козлом и, став подпольным кумиром подпольной молодежи, регулярно трахал всяких подпольных и полуподпольных красавиц. Но делал это аккуратно. И даже мне об этом сообщал только кривыми намеками, потому что вообще не сообщать о победах у е…рей не принято. Но я должен признать: ты прилагал все усилия, чтобы Вера Аркадьевна вообще ничего не знала.
 
— Изменил? Тебе? — говорю Вере Ар­кадьевне с неподдельным изумлением.
 
— Ты пойми, — она пропускает мои слова мимо ушей, — если бы он изменил мне в пьяной групповухе или даже в нашей кровати с уродкой какой-нибудь или, еще лучше, с двумя бабами, это было бы ну не очень обидно. Но я прихожу домой, открываю дверь в спальню, и там мой муж с голой ж… трахает кого? Мою любимую поэтессу! Молодой талант! Гордость нашего поколения! Представляешь? Как тебе это нравится?
 
— Неужели он ее в конце концов трахнул? — не сразу поверил я.
 
Мне даже стало чуточку обидно. Я тоже хотел совокупиться с поэтической гордостью нашего поколения. Но гордость прошла мимо меня.
 
— На моих глазах трахнул! — подтвердила Вера Аркадьевна печальный для нас с нею факт. — И когда я сказала: «Вы что делаете, ребята?» — он ответил за двоих: «Жизнь продолжается!»
 
Да, Балуев, это твой фирменный мем. Жизнь продолжается! И когда мы с тобой встретились в последний раз в жизни, это… это было в Одессе, уже началась война, и ты увиливал от встречи со мной, осудив меня за предисловие к фашистской книге, но мы буквально столкнулись лбами на украинском телевидении, я спросил тебя:
 
— Ну как дела?
 
— Жизнь продолжается, — жестяным голосом ответил ты.
 
Ты хотел пройти мимо меня, даже сделал жест, чтобы меня подвинуть, но я решил все-таки помириться и спросил:
 
— Как тебе Одесса?
 
И ты ответил тем же жестяным голосом:
 
— Я вижу море.
 
Я вижу море! Какая х…ня! Я понял, что у нас нет никаких шансов.
 
А тогда, по дороге на дачу, Вера Аркадьевна, высморкавшись в белый платок с красной каемочкой, сказала мне:
 
— Я долго думала, как поступить. Ведь любимая моя поэтесса — это страшный сигнал тревоги. Они могли бы меня выбросить вон с ребенком на улицу… «Как отомстить?» — думала я. И тут мне на ум пришел ты. Понимаешь, ты, конечно, не модная поэтесса, но ты реальный конкурент Балуева, соперник того же уровня… То есть с тобой не стыдно.
 
Я посмотрел на нее.
 
— Ты угадал. С тобой не стыдно ему отомстить!
 
На даче мы, не откладывая, принялись мстить Балуеву. Сначала месть у нас не очень получалась. Мы оба нервничали. Вера Аркадьевна сильно вспотела от волнения, и в спальне стоял запах перепуганной женщины. Но мы преодолели сложности. Меня привлек к себе ее черный, по-пионерски задорный лобок. Вера Аркадьевна с облегчением выпустила газы.
 
— Жизнь продолжается, — одеваясь, неожиданно процитировала она своего мужа.
 
Я как успешное орудие мести с легкостью согласился с ней. Кто бы мог подумать тогда, что она так раздобреет и проклянет меня за мою связь с властями!
 
Балуев, ты представляешь, что ты сам несешь! Связь с властями? У меня? Вы посмотрите на меня! Вы что, ох…ли совсем!
 
И мы закружились в каком-то неслыханном клубке мести. Вера Аркадьевна отомстила Балуеву; я, оскорбленный клеветой, взялся с честным чувством мести сочинить о том, как Вера Аркадьевна взяла меня в качестве орудия мести, но не написал, не потому, что месть — плебейское, бл…ское чувство, а потому, Балуев, что ты неожиданно ушел от нас. Жизнь продолжается. Без тебя. На панихиде говорили, что, может быть, это самоубийство… но кто знает? И ты не скажешь?
 
Балуев покачал головой.
 
Вот видишь, а Вера Аркадьевна у гроба сухо кивнула мне и отвернулась: смерть — не помеха ненависти. Я не пошел на твои поминки. Хотя ты — великий человек, Балуев, и мне много чего хорошего хотелось сказать о тебе. Но я не пошел. Да меня и не позвали.
 
А теперь ты приходишь и мстишь мне своими визитами, Балуев, за давний коитус с Верой Аркадьевной. Пугаешь по ночам в Москве, в Берлине, в Италии, но пуще всего пугаешь на даче, месте Веры Аркадьевны мщения.
 
— Как можно спать с женой друга? — Я вижу в глазах твоих немой вопрос.
 
Это ты, певец женских выхлопных газов, мне его задаешь! Как объяснить тебе, м…ку, что в России закончилось бескомпромиссное время, что теперь либо на выход, либо на компромисс. Не объяснишь. И не надо. У нас в России оправдываться нельзя, оправдываться — значит прогнуться, и вот тогда ты меня действительно утащишь черт знает куда, Балуев, а так, просто так — без всяких оправданий — жизнь продолжается.

Колонка Виктора Ерофеева опубликована в журнале "Русский пионер" №66. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
 
Все статьи автора Читать все
       
Виктор Ерофеев, месть, измена
Рекомендую
2 4317
Спионерить!
Оставить комментарий
 
Вам нужно войти, чтобы оставлять комментарии



Комментарии (2)

  • Вячеслав Минаев
    8.09.2016 11:54 Вячеслав Минаев
    Прочитал. Вспомнилась одна знакомая. Она могла говорить с малознакомыми людьми о протекании своих месячных, о запоре у родственника... Это из той же серии.
    •  
      Сергей Макаров
      9.09.2016 13:58 Сергей Макаров
      Здесь - сложнее, пишет мужчина, и похоже это какой-то новый тренд в публицистике, как говорится измышления на сексуально-клазетную тему, мне не понравилось, вся эта натуралистичность.
66 «Русский пионер» №66
(Сентябрь ‘2016 — Сентябрь 2016)
Тема: МЕСТЬ
Другие номера и подписка
Честное пионерское
Самое интересное
  • По популярности
  • По комментариям
 
Новое