Классный журнал

По обе стороны зеркала

24 августа 2016 10:20

Актрисе Алле Демидовой есть что вспомнить. Но с человеком, который в деле, всегда так: он откладывает на потом свои воспоминания и в конце концов забывает их. С Аллой Демидовой этого не случится, потому что она написала колонку для «Русского пионера».

Илья Авербах

В России почему-то всегда господствовал культ темного таланта. К интеллигентным художникам относились с подозрением: мол, все от ума… Конечно, всему есть свои объяснения, но я здесь не хочу касаться нашей трагической истории, когда моральные ценности 75 лет были повернуты с ног на голову.

Я хочу вспомнить еще об одном уникальном интеллигенте — кинорежиссере Илье Авербах.

У Авербаха было особое свойство — он умел заключать в себе целый мир самых противоположных интересов, умел отдаваться каждому всецело и с легкостью переходить от одного к другому. Он общался на равных с самыми разными по профессии и по интересам людьми. Но это была не всеядность, а какая-то духовная ненасытность, вернее, неуспокоенность, доходящая иногда до смятения души… На протяжении двадцати лет, что я его знала, состояние встревоженности у него росло. Хотя внешне это могло никак не выражаться.

Я отчетливо помню осенний солнечный день в Пушкино, куда мы поехали гулять с ним, его дочерью и моим мужем. И хоть день по внешним приметам был неудачный: при выходе из парка сторож грубо отобрал у нас желтые листья, которые мы с Машей собирали на земле, нас не пускали в ресторан обедать и еще что-то — на такие «мелочи жизни» часто реагируешь излишне болезненно, — но в тот день они нас почему-то не трогали. Мы смеялись до слез, бегали, читали стихи, у Авербаха было удивительно спокойное, тихое и доброе выражение лица. Хотя тогда, я знала, он переживал сильный душевный кризис.

Странная причуда памяти: чаще я вспоминаю Илью в необычном для него тихом состоянии.

«Степень риска». Снимался кусок в больнице. Как правило, все долго привыкают к новой обстановке, на съемках царит хаос. Но, возможно, оттого, что Авербах раньше работал врачом и для него все здесь было привычно, он так быстро и мудро распределил обязанности, что уже через час вся ленфильмовская группа абсолютно естественно влилась в интерьер больницы: все ходили в белых халатах, не было суеты, каждый занимался своим делом, а Авербах сидел в уголке в не свойственной ему скрюченной позе (у него болела язва) и тихо разбирал со мной и Борисом Ливановым сцену, которую должны были снимать…

Для меня понятие интеллигентности — в особом качестве души. Интеллигентность не передается по наследству, она не определяется профессией, не приобретается образованием. Это — способ мироощущения. Для меня интеллигентами были Радищев («Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлена стала»), Пушкин, Блок, ополченцы 41-го года. Илья Авербах был абсолютным интеллигентом. Во всех его поступках, в работе, в общении с людьми проявлялось то, что накапливалось обществом в течение многих веков, то, что мы называем культурой. Этим определялись его мысли, чувства, человеческое достоинство, умение понять другого, внутреннее богатство его личности, уровень этического и эстетического развития, постоянное самоусовершенствование души.

С некоторыми людьми подолгу работаешь, общаешься в быту — они уходят, а ты их даже не вспоминаешь. С другими видишься редко, но их присутствие ощущаешь постоянно, на них внутренне оглядываешься, проверяешь свои поступки по их реакциям. Они уходят из жизни, но они остаются с нами.

Как весело мы начинали, полные сил и творческих планов!

Только вот в этой скачке теряем мы лучших товарищей,

На скаку не заметив, что рядом товарища нет.

Эти строчки Высоцкий написал в 1966 году, предвосхитив на десятилетия потери нашего поколения: Гена Шпаликов, Лариса Шепитько, Василий Шукшин, Олег Даль, Володя Высоцкий, Андрей Миронов, Илья Авербах, Евгений Евстигнеев…

Андрей Тарковский

Я не люблю амикошонства в отношениях актера и режиссера. Не люблю «ты» на площадке. Но ученичество и раболепие еще опаснее. Надо работать на равных, в соавторстве.

Ученическая пристройка «снизу» у меня была к Тарковскому, когда я снималась в «Зеркале». Может быть, это произошло подсознательно после того, как меня не утвердили в «Солярисе». Но работать с Тарковским ужасно хотелось. Было полное доверие и любопытство. Я бросала все свои дела и мчалась на студию.

Мне было интересно все: и как Тарковский говорит, и как Тарковский репетирует, всегда нервничая и до конца никогда не объясняя, что он видит в той или иной сцене.

На съемочной площадке у него — открытый процесс творчества. Тарковский может минут сорок сидеть и вслух рассуждать, что он потом не сможет свести эту сцену за монтажным столом, потому что он запутался, уже не знает, справа налево надо снимать или наоборот. Но что бы он ни говорил, что ни делал — мне все казалось бесспорным. Он мне не объяснял многоречиво, какой должна быть моя роль, а говорил, чтобы я делала то-то и то-то. Я исполняла. Хотя иногда понимала, что это мне противопоказано, но все равно, восхищаясь им и полностью доверяя ему, я повиновалась.

А когда посмотрели материал, я поняла, что сыграла плохо, однозначно, без глубины характера, хотя роль и маленькая. Но маленькая роль тем более требует каких-то точных деталей, точного отбора жеста, пластики, точного замысла. Я не знала, в каком месте фильма будет стоять этот эпизод, не знала заданного ритма, тона — в картину я вошла поздно, когда больше половины фильма было уже снято.

Может быть, поэтому у Тарковского непрофессионалы выглядят лучше профессионалов. Потому что просто типажности, экзальтации, нерва на площадке добиться в общем-то легко.

Когда я не знаю, как играть, я всегда немного подпускаю слезу. Снималась сцена в типографии. Сначала мой крупный план, потом Риты Тереховой. У меня не получалось. Я точно не могла понять, чего от меня хотят. Стала плакать, Тарковский сказал: хорошо. Сняли. План Риты. Тоже мучилась. Заплакала — сняли. Хорошо. Мы потом с ней посмеялись над этим. Когда вызывают на пробы и не знаешь, как играть роль, то стоит пустить слезу, и тебя утверждают. Потому что слезы — это единственная реакция, которая не может обмануть на крупном плане, то есть это всегда эмоционально и почти всегда естественно.

У Тарковского в «Зеркале», как мне кажется, все актеры должны были в той или иной степени играть его самого, потому что это очень личный фильм. Для того чтобы точно выполнить все задания такого режиссера, нужно долго с ним работать и очень хорошо его знать. Есть, правда, другой выход — точное попадание типажей. Типаж, как бы он ни хотел выполнить то, что ему говорит режиссер, всегда скован рамками своих возможностей, в которых он, кстати, весьма убедителен. Поэтому очень часто актер средних возможностей «переигрывает» хорошего актера. Но это возможно, правда, только в кино. Точнее — в «режиссерском» кино.

Все статьи автора Читать все

21.02.2018
По обе стороны зеркала 1

Алла Демидова, Илья Авербах, Андрей Тарковский, Зеркало, Солярис

Рекомендую

1 3908

Спионерить!

Оставить комментарий

Комментарии (1)

24.08.2016 11:58 Владимир Цивин
Достало б лишь мужества мысли

Пускай и счастие и муки
Свой горький наложили след,
Но в страстной буре, в долгой скуке
Я не утратил прежний свет.
А.А. Блок

Чтобы было, что в идиллии, и ясно, и светло,-
пускай над медленною линией, неровных облаков,
всплывало, словно желтой лилией, Светило из оков,-
да ведь в августе, и ласковом, коль к осени же дело,
уж чего-то недостаточно, листва пусть не слетела,-
вдруг не стало быстрых ласточек, и синь осиротела.

Так и любовь, пускай не виновата,
когда ее, вдруг путают с развратом,-
да недолет ли, перелет, словно наваждение,
коль напролет и листолет, лишь всего падение,-
роскошь красно-желтости, что ранней осени нежит вид,
бедность черно-белости, в себе ведь странно уже таит.

Есть величие должности и известности,
что, по сути, пожалуй, одно и то же,-
а есть же, необычной судьбы божественность,
что вдруг предначертанностью насторожит,-
но настолько ли велики различия, между духом и материей,
коль логическое и физическое, грани мировой мистерии?

Восходя на духа верхотуру, не карьерой ж строится культура,-
как стайка белокрылых голубей, над голубятнею своей,
лишь кружимся вокруг своих идей,-
мы все же, в круговерти дней, и то, что неожиданно подчас,
таится ведь в бездонной бездне глаз,-
ничуть пусть тишину не тревожа, и ни на что пока не похоже.

Как голос августа, всё в тверди тише,
где песни осени, вдруг сердцем слышим,-
и в стремительности ласточек, и в шустрости воробьев,
несомненно, есть так, в частности, как и во всем, от основ,-
ни сложности, ни простоты, что ж скрыто тут,
когда уже судьбы часы, вдруг срок свой бьют?

Так застает врасплох испуг, проходит так здесь время вдруг,
так, неизвестно с чьих заслуг, хорош ли, плох, но всюду круг,-
нельзя пред волчьей простотой, овечке быть беспечной,
но перед хитрою лисой, и волк же сам овечка,-
да звери ведь показывают зубы, только злясь,
а люди, кто же разве подумал бы, и смеясь.

Вкуса, когда блюда не постичь,-
(что шедевр, а что всего лишь кич?),
как любовь от блуда отличить, коль, увы, пуглива очень дичь,-
да единожды солгавший, кто ж тебе поверит,
да единожды предавший, кто ж тебе доверит,-
раз же даже ангел падший, не пройдет в те двери?

Пускай ветер всё полощет, полотнища поздних зорь,-
и в березовой пусть роще, пока еще не разор,
да, как кроны-то ни ропщут, уж близок ведь их позор,-
лишь там, где добро, не сдалось, злу на милость,
да зла коварство навсегда не забылось,-
есть же шанс, чтобы зло и не повторилось.

Не так ли, словно голубя, в голубой глубине,-
здесь трепет от трепыханья, крыльев духа вовне,
вдруг порождает дыханье, мирозданья в огне,-
без устали кружатся в выси, так ласточки в поисках пищи,
достало б лишь мужества мысли,-
и тот, кто стремится, отыщет!