Классный журнал
Андрей
Плахов
Плахов
Беспозолоченное
24 июня 2016 10:00
Культовый кинокритик Андрей Плахов, который несколько лет возглавляет жюри кинокритиков Каннского фестиваля, объясняет, что с ним не так. Конечно, не с Андреем Плаховым. С ним все очень хорошо, если он настолько кинокритичен, что и Каннский фестиваль для него — не пример для подражания.
Пишу этот текст во время Каннского фестиваля и думаю: как случилось все-таки, что Тарковский так и не получил здесь «Золотую пальмовую ветвь»? Хотя шансов на это было очень много, но обстоятельства мешали им осуществиться.
В 1969-м полузапрещенный «Андрей Рублев» не допущен советскими властями в конкурс (впервые за многие годы в нем нет картины из СССР), но награждается в Каннах призом ФИПРЕССИ — Международной федерации кинопрессы. В 1973-м Гран-при жюри (второй по значению) получает «Солярис».
Десять лет спустя, в конкурсе 1983 года, соперничают два чрезвычайно амбициозных режиссера — Андрей Тарковский («Ностальгия») и Робер Брессон («Деньги»). Хотя Тарковский называл престарелого Брессона своим учителем, оба ведут себя как мальчишки и заявляют, что не выйдут на сцену получать приз, если он не главный. Он действительно не главный (хоть и называется Гран-при за творчество) и к тому же разделен пополам… между Брессоном и Тарковским. Оба — в ярости. Тарковского скорее можно понять: он только что эмигрировал из СССР, и приз для него чрезвычайно важен. Но и 75-летний Брессон забывает о своем олимпийском величии. Несколько раз по просьбе фотографов он повторяет «сцену гнева». Ему говорят: «Еще раз, господин Брессон!» И он послушно швыряет на землю свиток с почетной грамотой, поднимает и опять бросает… А выиграл фестиваль японский фильм, бывший «темной лошадкой» в конкурсе, — «Легенда о Нарайяме» режиссера Сехея Имамуры.
В 1986-м Тарковский возвращается в Канны со своим последним фильмом «Жертвоприношение». Он получает Гран-при жюри, приз оператору Свену Нюквисту, призы ФИПРЕССИ и экуменического жюри, но… Смертельно больной Тарковский так и не дождался осуществления голубой мечты о «Золотой пальмовой ветви». Она досталась американцу Роланду Жоффе за хороший, но не великий фильм «Миссия» — о государстве иезуитов в Парагвае XVIII века, которое пыталось защитить индейцев от конкистадоров.
Спустя двадцать лет я поговорил на эту тему с Роландом Жоффе. Он сказал: «Между мной и Тарковским существует разница в том, как мы воспринимаем искусство. Андрей — художник, я же просто рассказчик экранных историй. Победа для Тарковского была фантазией, необходимой и недостижимой мечтой. У нас же в английском языке слово “художник” переводится как entertainer — “развлекатель”. Для меня любой фильм — просто работа».
Многие из тех, кто так никогда не думал и кого считают величайшими авторами в истории кино, — как, например, Ингмар Бергман — так и не выиграли «Золотой пальмы». Но самое удивительное, что не увидели ее и лучшие французские режиссеры — тот же Брессон, Ален Рене и главные фигуранты «новой волны» — Годар, Трюффо, Ромер, Риветт, Варда. Исключения — Жак Деми («Шербурские зонтики») и Клод Лелуш («Мужчина и женщина»): оба фильма относили к поздним всплескам «волны», но их же уличали в компромиссах с коммерческим кино.
То, что каннское «золото» не досталось Тарковскому, скорее, нанесло ущерб репутации фестиваля, чем режиссера. После его смерти в Каннах стали еще более целенаправленно пестовать авторов, а самых талантливых из них — вести к победе.
Колонка Андрея Плахова опубликована в журнале "Русский пионер" №65. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
- Все статьи автора Читать все
-
-
11.09.2020Венецианский кинофестиваль: главные темы и фильмы, которые стоит посмотреть 0
-
26.02.2017Блиц-прогноз в ожидании "Оскара" 0
-
27.09.2015Ножик Довлатова 0
-
06.06.2014Человек со свечой 0
-
1
4521
Оставить комментарий
Комментарии (1)
- Самое интересное
-
- По популярности
- По комментариям
Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
на лежащего в яслях ребенка издалека,
из глубины Вселенной, с другого ее конца,
звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд отца.
И.А. Бродский
Умиляясь сказкам и присказкам,
мир не умаляется вымыслом,-
создает же не механизмы, ведь природа, а организмы,
как туманные манят грани, талый снег усталых нег,-
так мир внутренний, внешним ранен,
ищет в творчестве ночлег.
Пока кумиром мира будет Я, в котором Бог всегда пребудет,
забытой вдруг заботой бытия, вымысел никогда не будет,-
ведь тот, в ком душа и тело,
как нигде, так тесно друг с дружкой сплелись,-
кто и что бы с ним ни делай,
человек есть то, что в нем рождает мысль.
Мир принужден развиваться, между огнем и словом,
ибо погибать и возрождаться, ему снова и снова,-
пускай от солнца, наш дух неотъемлем,
да превыше огня, себя мня,-
ведь каждым утром, как боги, на землю,
сходим в свете и холоде дня.
Под сводами узорными аллей,
кто ни чувствовал себя возвышенно,-
под сводами высокими полей,
кто ни пожелал вдруг быть услышанным,-
да здесь, под сводами судьбы своей,
все мы высшею Волей колышимы!
Пускай лучистой чистотою вечер искрится,
и даль отчетливостью теней горда,-
да без Светила, в чьих лучах вдруг высветится,
не счастлива же ведь планета ни одна,-
не оттого ли, телами убоги, и к времени пригвождены,
желаем и жаждем, как боги, что Богом мы рождены?
Через щели настоящего, лишь в будущем, раз счастья ища,
искушаемся мы чаще же, не телом, а душой трепеща,-
вместе с отравами ветров и трав, мороку мира в себя вобрав,
как будто в Божеской порфире, рождаемся мы в этом мире,-
да каждый скажет, жизнь итожа,
что был он раб, всего лишь, Божий.
Чем бы ни был горд он, и какой бы здесь свободой ни владел,
человек всего ведь биоробот, созданный для Божьих дел,-
коль находит всякое живое, укромный для гнезда уголок,
то ни есть ли всё земное, яйцо, что отложил здесь Бог,-
вдруг созданный Лицом, что его воздвигало не разом,
быть может, мир Яйцо, из которого вылупится Разум?
Пусть, облегчение и бремя, власть над властями всеми,
какое бы ни растило семя, вернее нет, чем время,-
да Бог вневременная сила, зов неведомых естеств,
что свет духовного Светила, сущностей, а не существ,-
не зря же во всех опереньях, птичьих ли, древесных,
лишь в божие выси стремленья, ведь нам интересны.
Что над спелой отрадой сада, теплой пасмурности прохлада,-
и порвав с утробой пуповину, мы остаемся в чем-то в маме,
раз, как минимум наполовину, мир рождается вместе с нами,-
а коль не случайно мир вращается, вокруг каждого из нас,
и для каждого всё повторяется, как будто бы в первый раз,-
нам, убогости порой браня, быть всегда бы Богом для себя!