Классный журнал

Киноплоть, кинокровь

20 июня 2016 15:50

Когда готовился этот номер, на Каннском фестивале был представлен новый фильм Вуди Аллена «Светская жизнь»: мастеру и в 80 лет есть что сказать. А «РП» упивается тем, что классик успел наговорить до этого.

Меня начали водить в кино примерно с пятилетнего возраста. Фильмы меня буквально завораживали. Мы жили в Бруклине, в той его части, где селился нижний слой среднего класса, и в округе было не меньше двадцати пяти кинотеатров. Так что я буквально пропадал в кино. Тогда выходило множество фильмов, в течение одного месяца можно было увидеть фильмы с Джеймсом Кэгни, с Хамфри Богартом, с Гэри Купером, с Фредом Астером плюс диснеевские картины… Фильмов было невероятно много, это было изобилие, переизбыток.

Пока я был совсем маленьким, меня водила в кино моя старшая двоюродная сестра — мы ходили с ней раз в неделю. А когда я стал постарше… У ребят в округе была такая проблема: многие родители не поощряли увлечение кино. Особенно летом им постоянно говорили: «Поиграл бы ты лучше на воздухе, побегал бы, позагорал, сходил бы искупаться». Тогда кино было окружено разными «гигиеническими» мифами: считалось, что из-за него портится зрение и т.п. Но моих родителей эти вещи не особенно волновали, они никогда не пытались занять меня чем-то другим. И я с детства не любил лето, не выносил жару и солнце. Я ходил в кинотеатры, там были кондиционеры. Я бывал в кино по четыре, по пять, по шесть раз в неделю, а иногда ходил каждый день — смотря по тому, сколько денег я мог наскрести. Тогда были в моде сдвоенные сеансы — это я обожал! Правда, зимой, когда надо было ходить в школу, все было не так лучезарно. Зимой можно было пойти в кино только в выходные. Но я обычно ходил и в субботу, и в воскресенье, иногда даже в пятницу вечером, после школы.

Сначала я смотрел все подряд. Потом, с возрастом, я полюбил романтические комедии, комедии, рассчитанные на искушенного зрителя.

Мне кажется, я всегда предпочитал тонкие комедии, у меня были свои требования. Даже в детстве я не испытывал особенного пристрастия к комедиям-буфф. Мне, в отличие от Феллини, никогда не нравились клоуны. Возможно, потому, что здесь, в Соединенных Штатах, совсем другие клоуны, чем в Европе. Я никогда не любил цирковых клоунов, и мне никогда не нравилась буффонада. Меня всегда тянуло к более тонким вещам. Немые комедии-буфф меня не слишком интересовали. Чаплин мне был интересен именно как Чаплин — он невероятно смешной человек, удивительно смешной, коварный, непосредственный. Бастер Китон, напротив, никогда не казался мне смешным. Его фильмы великолепны. Это шедевры. Они сделаны с большим мастерством, в них нет ни одного изъяна. Но когда я вижу самого Бастера Китона, я не смеюсь. А Чаплину стоит только появиться, как ты уже ждешь, что сейчас будут проделки, обманы, какие-то издевательства. И вот он уже утирает лицо чьей-то бородой и тут же дает этому человеку ногой под зад. Китон мне не так близок. Объективно говоря, если мы будем расценивать фильмы исключительно по мастерству, с которым они сделаны, Китон во многом превосходит Чаплина, но если брать в расчет их влияние на аудиторию, если принимать во внимание чувство, которое они вызывают, то Чаплин окажется куда смешнее и гораздо интереснее.

Я рос в период расцвета «звездной системы». В Соединенных Штатах (думаю, это была отличительная черта американского кинематографа) режиссерам не уделяли особого внимания. Я довольно поздно стал понимать, чем вообще занимаются режиссеры.

Когда стал старше, я стал видеть, что какие-то режиссеры явно сильнее других. Когда мне было лет пятнадцать, в моем районе открылось несколько кинотеатров, где показывали зарубежные фильмы. Во время войны зарубежного кино практически не было, а после войны я стал смотреть европейские картины, и это были великие фильмы, настоящие шедевры. В Штаты привозили только самое лучшее. Тогда у меня сложилось определенное представление об итальянском кинематографе, о французском и в некоторой степени о немецком. И в какой-то момент я посмотрел фильм Ингмара Бергмана.

Зарубежное кино было совсем другим, мы с друзьями моментально в него влюбились. Эти фильмы были очень зрелыми по сравнению с американским кино. Американское кино сводилось в основном к развлечению, это было средство ухода от действительности. Европейское кино — по крайней мере, то европейское кино, которое мы смотрели здесь, — было более конфликтным, в каком-то смысле более взрослым. Европейские фильмы ни в какое сравнение не шли с тупыми ковбойскими историйками или с жалкими развлекательными картинами про мальчика, который знакомится с девочкой, которую потом теряет, а в конце обретает заново. В общем, мы любили европейское кино, для нас это всегда было огромное впечатление. Эти фильмы на многое открыли нам глаза, — в частности, именно благодаря им мы стали больше внимания уделять режиссерской работе, стали интересоваться историей кино.

Я абсолютно не верю в школы. В нашем деле ничему нельзя научить, это сократический процесс. Творческие навыки входят в человека через какое-то другое отверстие, чем просто знания. Чтобы стать джазовым музыкантом, нужно слушать джаз — слушать, слушать и слушать. Это любовный акт. Ты не думаешь: я это слушаю потому, что я эту музыку изучаю. Ты слушаешь потому, что ты эту музыку любишь. И именно потому, что ты ее любишь, по-настоящему ее любишь… ты этой музыке учишься. Ты шаг за шагом усваиваешь все, что представляет для тебя хоть какую-нибудь значимость. То же самое касается и писания пьес, и постановки фильмов, и актерского мастерства. Ты любишь читать, или ты любишь смотреть фильмы, или тебе важно смотреть театральные постановки или слушать музыку. С годами без всякого усилия это входит в плоть и кровь. Когда изучение всего этого становится рутиной, каким-то очередным предметом из списка, это неправильно. С актерами то же самое: человек готов смотреть фильмы с Марлоном Брандо, начиная с самых ранних, когда он только появился на экране. Ему просто нравится смотреть фильмы с его участием, и его ничто не остановит — он так и будет смотреть и смотреть. Когда он сам начнет играть, он будет подражать Марлону Брандо. Это происходит ненамеренно: сам стиль актерской работы Брандо становится его собственным стилем игры. То же самое постоянно происходит в музыке. Ты слушаешь Чарли Паркера. Слушаешь, слушаешь, начинаешь влюбляться в его музыку, учишься играть на саксофоне, и твой саксофон звучит как его саксофон — один в один! Потом приходится порвать с этим и развивать свой собственный стиль. Но все это приходит исключительно благодаря личной заинтересованности, благодаря какой-то особенной страсти. Если хотите научить кого-нибудь снимать фильмы, едва ли не лучшее — это посоветовать смотреть кино, смотреть как можно больше фильмов. И в какой-то момент они войдут в кровь и плоть этого человека.

Колонка Вуди Аллена опубликована в журнале "Русский пионер" №65. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все

27.06.2011
Беседы с Гельмгольцем 0

Вуди Аллен, Каннский кинофестиваль, Светская жизнь

Рекомендую

1 6751

Спионерить!

Оставить комментарий

Комментарии (1)

20.06.2016 17:57 Владимир Цивин
За музыки миг

Среди громов, среди огней,
Среди клокочущих страстей,
В стихийном пламенном раздоре,
Она с небес слетает к нам –
Небесная к земным сынам,
С лазурной ясностью во взоре –
И на бунтующее море
Льет примирительный елей.
Ф.И. Тютчев

Как, ласково, как будто ночь не настанет,
потому что на свете, всего яснее свет,-
вдруг в гулкой сутолоке, в медном тумане,
начинанием светлым, вновь занят рассвет,-
словно предрассветным ветром, обагрены на миг,
и любые мраки меркнут, являя утра лик.

Как звуки нарастающего цвета, что зов тревоги цитадель,
вдруг арфой мраморной рассвета, тут будят бденья колыбель,-
волной мелодии согрета, времени непобедима прель,
создания безумства разного, обуздывая музыкой разума,-
так лето с веток стечет, и ни листа наверху,
так точный стих подведет, под чем-то в мире черту.

Но и в нежно-синем, безоблачном небе,
от которого все мы, благ себе ждем,-
надо же кому-то, подумать о хлебе,
и землю полить, благодатным дождем,-
что бы ум ведь здесь ни значил, его суть глупа,
коли быль всегда богаче, любого ума.

Раз уж, в мире неизбежность прозы, и поэзии зов,
что шипы и роскошь розы, и что грязь и грезы грехов,-
пусть суть весны, в пророчестве листвы постичь,
вдруг обеляя осень, разве ни охоч он очень,-
да снегу грустному разлук, встреч не достичь,
как не дорасти, до радостей тепла воочию.

Сквозь щегольскую июльскую даль мы,
разве смогли бы, суть устремивши к устью,-
всего лишь роскошь отрешенной тишины,
вдруг увидеть где-то, в августовской грусти,-
поистине ненастье красит, разморенное жарой жнивье,
пускай дороги лес расквасит, да духом вдруг зато оживет.

Пусть время никогда идти не уставало, но коль на то пошло,
ему придется потрудиться ведь немало, чтоб прошлое ушло,-
дождя начало тяжело, напряженьем изводя,
лучи ж случаются легко, осуждения не ждя,-
да все же нет здесь ничего, живительнее дождя,
где сравнятся с даром доброты, вдруг небес недобрые черты.

Так, в скрежете нагромождений, ни на что не похожих,
но уже с живою дрожью, луж дождевых,-
вдруг, неуклюжим ужасно, случайным почти прохожим,
очень возможно хороший, рождается стих,-
как море мерит берег, омывая,
так мысль мир мерит, воспевая.

Поэзия сходна с гаданием, например, на кофейной гуще,-
поэт мерит слов попаданием, а измеряет сущее,
лишь бы смысла обещания, шли за звука ожиданием,-
пусть лирой мира не пронять, без лиры мира не понять,
миры поэзии мы открываем, поздно, может, осознавая,-
что в жизни многое постигаем, только звуков воздух вдыхая.

Так в поле плещется пшеница, шелковистою волною,
так крылья расправляет птица, под струею голубою,-
так лето теплое присниться, может вьюжною зимою,
так навевает стих страница, поэтической строкою,-
за музыки миг, вдруг душу отдав,
из звука возник, так Музы состав.