Классный журнал

Окинеть

11 июня 2016 09:55

В своем тизер-трейлере главной темы этого номера — «Кино» — Игорь Мартынов нарочито не избегает черно-белых ретроспекций и императивно выделяет кадры «важнейшего из искусств», которые и «сейчас живее всех живых».

Слишком выверено, слишком четко, слишком неуклонно от маршрута — кино теперь такси без водителя: и за жизнь не потрепаться, и душу не излить, а всего лишь переместиться из А в Б. Но были и другие такси, и другие таксисты — тот, образца Де Ниро 40-летней давности. И наворачиваются на глаза, чего греха таить, Бергман с Шабролем, Антониони с Трюффо, Бертолуччи «Последнего танго»… Там, в том кино, и вольнее, и просторнее, там много, по нынешним ГОСТам, бесполезных элементов, как то: сомнения, и страсть, и живность ужимок на лицах, не ограниченных единым стандартом. То и дело, чтобы отдышаться, пересматриваешь те сквозные, как дворы, полные мусора, незапертые фильмы давней давности. В них ныряешь, в запущенные визуальные ряды, где нет еще камер слежения, где ты еще сам по себе, вроде бы и зритель, но и соучастник. Нарушая все рамки и границы, смотрят актеры с экрана на зрителя, подмигивают, вступают в контакт — это «На последнем дыхании», фильм, за горстку франков снятый прикрепленной, за неимением иной техники, к инвалидной коляске камерой, без точного сценария, на импровизе, на авось.

Он и она. Мишель и Патриция. Европа и Америка. Гангстер и интеллигентка. Левое и правое. Живое и мертвое. Черное и белое. Все полюса, все крайности, плюсы-минусы спрессованы Годаром в полтора часа. В шестидесятом смотрелось как последнее дыхание черно-белого кино. Но получилось долгое. Но оказалось легкое — пока остальной кинематограф тяжелел, набираясь красками, персонажами, нюансами, эффектами — красиво мертвел, Европа — в топях постмодернизма, Америка — в стерильной радуге чарующих декораций. Фильмы стали дороже крейсеров, столь же совершенны — и абсолютно пусты, как будто с вынутыми нервами. На таких зрелищах глаза в кучу не собрать — разбегаются. Даже в анаглифных очках, даже с параллаксом на полную катушку.

Нервы у Годара (Скорсезе, Трюффо, etc.) добываются дедовским способом, как всякое напряжение: катод—анод, учебник физики пятого класса, — но другого способа нет и вряд ли будет. Просто довериться течению, не препятствовать человеческим контактам, а присутствовать при них — этот творческий метод знали еще древние, и, если без блефа, так надо. Хотя, конечно, выгоднее (особенно осваивая бюджеты) заморочить, пыль в глаза, вспышка сверху, пропасть снизу, тонны реквизита и толпы массовок. Но компьютерная виртуальная реальность перехватила у кино функции психической атаки и безопасной авантюры. Вот и оборачиваешься, в поисках свежего воздуха, назад, в черно-белую эру. Припав к тому несовершенному кино, как к кислородной подушке.

Теперь ясно, чья правда в том эпохальном диалоге Патриции и Мишеля, на еще не остывших простынях.

— Ты знаешь Фолкнера? — спрашивает она.

— Это кто? Из твоих любовников?

— Нет, глупый, он великий писатель. Слушай, что он пишет: «Лучше тоска, чем ничего».

— А ну его к черту, если он не твой любовник, — отрезает Мишель.

Годар, активист 68-го, дубасивший полицию кинокамерой в «Хилтон-отеле», пытаясь сорвать Каннский фестиваль, Годар и потому живее всех живых, что сделал великий фильм, как выражались в былые времена, «на социальном материале». Материал, между нами говоря, не самый плохой, хотя и непредсказуемый — люди то есть. Хотя бы двое из них.

Это необходимо. И достаточно.

Колонка Игоря Мартынова опубликована в журнале "Русский пионер" №65. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все

Игорь Мартынов, кино, Годар, Бергман, Антониони, Трюффо, Бертолуччи, «Последнего танго»

Рекомендую

2 4392

Спионерить!

Оставить комментарий

Комментарии (2)

11.06.2016 10:46 Сергей Демидов
Окинуть...
Окинуть одним взглядом от начала до наших дней то, что называется КИНО....
От немого к говорящему....
От черно-белого к цветному...
От простого к сложному...
От серьезного к веселому...
От вымысла к реальному...
От понятного к тому, что называется трудно понять..
От кино ремесленника к кино творцов...
Когда перешло Кино от Творящих к Ремесленникам...
Надо подумать...
В каждом центре КИНО есть свой момент перехода...
А у кого-то КИНО было ремеслом с самого начала...
Ремеслом для удовлетворения людей, которым хочется РАЗВЛЕЧЕНИЙ....
Что с этим поделать...
С этим остается только смирится...
Творцы и Ремесленники...
............................................
............................................
............................................
11.06.2016 14:14 Владимир Цивин
Холод у холода не отнять

Всё говорит о беспредельном,
Всё хочет нам помочь,
Как этот мир, лететь бесцельно
В сияющую ночь!
А.А. Блок

За окном желтизна, желтизна, желтым светофорным огнем,
и нам уже не до сна, не до сна, в жалком жилище своем,-
лишь, как пока не проговоренная, чья-то молчаливая мечта,
среди желтых, веточка зелёная, как-то невзначай еще чиста,-
точно чуть неуклюжий лучик, вдруг пробившийся из-за туч,
ничего всё ж нет в мире лучше, одоления жутких круч.

Как ни крути, мир бренный красен,
но не прекрасен никогда вполне,-
сонм опасений не напрасен, увы, и в самом безмятежном дне,
раз и спасенный мир опасен, а часто, может, даже и вдвойне,-
как бы ни была красота простоты непреложна,
лишь творцу дано же вдруг понять, что она не ложна.

Выжелтило божественно кроны, красавиц березок за окном,-
что ж, на смену временам зеленым,
желтые проникают к нам в дом,-
чрез смыслы смиренной печали, лови же мистерий звучанье,
коль, где же, как ни на должности заложника,-
всегда и держать, природе здесь художника.

Что исписан чистый наст, не следами, так тенями,
то, что тут волнует нас, то и управляет нами,-
словно тепло, постепенно листами стекает,
коль страсти стихия, тихо стихами стихает,-
странной страстью чьих-то вещих снов,
мир на хладную вечность основ, так листвой осыпается слов.

В светлом воздухе, медленно тая,
среди грустных дерев и кустов,-
так о мае, напомнит вдруг стая,
желтым жестом, спорхнувших листов,-
цветут цветы, уже, что стих, снуют листы, ложась меж них,
две красоты, последний штрих.

Да добра и уродства родством, коли противоборство во всем,
светотеней таинственное смятенье, содроганье преград,-
то ли за упокой, то ли во спасенье, раз других нет наград,
затуманенный дурманом осенним, мир пьет отраву отрад,-
истин истертых истерики, пылких печалей нелепых, пыль,
веяньем времени, в скверике, в пепел ли, великолепий пыл?

Так лакомств, нередко мельчает власть,
вдруг пред лицом, навлеченной беды,-
так меркнут, чтоб окончательно пасть,
увы, и трудов, порою, плоды,-
всегда незаметно, возносит страсть,
лишь чтобы сбросить затем со звезды.

Как честны чистые же небеса, где зарождается уже гроза,-
когда надменной медью, глядится в гладь воды закат;
когда надменной медью, листы загадочно летят;
когда надменной медью, задумчивый одарит взгляд;
когда надменной медью, оденется певца наряд,-
тогда ломать комедью, удастся далее навряд!

Что судьбы неизбывней, нет цинизма наивней,-
без остатка пусть в природе растворенный,
красота предмет ведь одухотворенный,-
коль вернется всё равно опять, холод у холода не отнять,
в этом мире бренном, раз уж, как назло,-
можно навсегда отобрать, лишь тепло.