Классный журнал

Как это cделалось в Одессе

15 июня 2016 09:24

Великий режиссер Марлен Хуциев вспоминает душевные времена, когда съемки фильма становились центральным событием в жизни города. Когда, кажется, весь город участвовал в киносъемках. Ничего удивительного: каждый одессит немножечко артист.

Я люблю Одессу, этот легкий, веселый город. Я здесь начинал, снял первые две картины. Но города как-то не разглядел: постоянные дела, съемки. Ну, не то что не разглядел — как-то не почувствовал. И вот я лечу в Одессу как артист. Дело в том, что режиссер Михаил Швейцер снимает в Одессе «Золотого теленка». А я играю князя Гигиенишвили, и теперь нужно доснять один кадр. К слову, вся Воронья Слободка вместе с моим князем вылетела из картины в окончательном монтаже, чему я был искренне рад.

В аэропорту, как у Высоцкого в его песне «Москва—Одесса», — вылет задерживается. Но я не волнуюсь, я никуда не спешу. Аэропорт, если не спешить, — не такое уж плохое место. Глазеешь по сторонам, много интересного…

Наконец Одесса.

Не заезжая в гостиницу, сразу на съемочную площадку.

Парк Шевченко. Южный вечер. Съемки еще не начались — ждут режима.

— Что такое кино? Простыня на стене! — гремит Швейцер. — Широкий экран — не широкий экран, стерео — не стерео — это все чушь! Если кино — кино, больше ничего не нужно! Чаплину нужна только простыня!

— Мм… Ну да… Чаплин… — Артист Евстигнеев задумчиво курит.

— И театр тоже! Коврик на земле, и играй! Если люди смотрят — значит, театр, — и никаких сверчков за сценой! Поиски зерна тоже отменяются!.. А колоски пусть собирают пионеры!

— Ну… если в общих чертах… в общем, да, — бормочет Евстигнеев.

— А где все? Будет сегодня съемка?

И Швейцер удаляется по аллее туда, где светятся три буквы «ТИР» и слышатся выстрелы, хотя съемка еще не началась, пока что стреляет съемочная группа.

Группа стреляет самозабвенно. Вокруг толпа зрителей. Зрителям тоже дают пострелять. Чуть в стороне — стрелок, специально приглашенный мастер спорта. Он снисходительно улыбается.

Приятно быть на съемке и ни за что не отвечать. Приятно и поучительно. Вечер чудесный, бархатный. Пахнет морем и цветами, названия которых я не знаю. Вон они — белеют на клумбе.

Появляется Соня с духовым ружьем в руках:

— Не настрелялись еще, ну как дети! Нет, мы сегодня ничего не снимем… Ой, мы еще не виделись! — Это уже ко мне. — Хочешь пострелять?

— А где вы все, где Сергей? — кричит Швейцер.

— У артиста Юрского урок танцев, — значительно говорит Соня. Она взмахивает ружьем и кричит: — Репетиция!

Миша и Соня — Михаил Абрамович и Софья Абрамовна Милькина, его жена, бессменный второй режиссер, его тыл, его нерушимая стена, — это одна из самых нежных и трогательных пар в нашем кино — люди страстные, бойцы, кроме кино другой жизни у них нет. Я их очень люблю.

Сегодня дело не задалось.

От волнения стрелок, приглашенный мастер спорта, мажет, злится и снова мажет. Зрители смеются.

— Нет, это не «великолепная семерка»!

Подпольный миллионер, артист Евстигнеев, пробует сам, но тоже промахивается.

— Нет, сегодня мы ничего не снимем!

— А если монтажно? У меня свет на пределе!

— Я не охотник, я рыбак! — заявляет Евстигнеев.

— Монтажно? Давай монтажно!!!

КПД режиссера — как у паровоза — 3%.

В это лето в Одессе царит атмосфера нежности и обожания. Впечатление такое, что происходит кинофестиваль. По улицам ходят артисты. За артистами — одесситы.

— Видел вчера Высоцкого, улицу переходил.

— А я Юрского, Золотухина и этого… не помню фамилию…

— А мы с Куравлевым арбуз выбирали!

Снимаются сразу две картины — «Золотой теленок» и «Интервенция». Авторы — одесситы (Ильф и Петров, Славкин). По улицам вот так запросто разъезжает «Антилопа-Гну»!

Налетчики, интервенты, какие-то баскетболистки двухметровые, в белом трико и золотых киверах! Вот это жизнь! Не жизнь, а выигрышный билет!

В коридоре гостиницы:

— Нелличка Яковлевна, Нелличка Яковлевна! А Куравлев-то лысый!

— Она нам открыла Америку!

Юрский ходит в хорошо сшитых белых игровых штанах, под мышкой пачка «Юманите». Он учит французский на ходу. Красив, собран, стремителен. Читает стихи, собирается ставить «Фиесту» Хемингуэя. Погружен в творчество. На него оглядываются.

— Здравствуйте, Остап Ибрагимович!

— Здравствуйте, здравствуйте…

Съемка на пляже. Осветители в ярких иностранных плавках с маленькими карманчиками на молнии. Откуда? С толкучки. Осветители самый умелый и пронырливый народ. Один даже купил выкидной нож, хочет подарить его Высоцкому. Тот, по слухам, собирает ножи… Перерыв. В огромном котле варят уху. Едят уху все: и группа, и массовка, и просто зрители.

Невероятно фотогеничная одесситка в игровом купальнике и белой шляпе разливает уху по алюминиевым мискам.

— На минуточку мы живем в коммунизме! — повторяла восторженно. Из котла на нее смотрит камбала. Глаз камбалы печален. Это не ее праздник.

Все любят друг друга, натирают огурцами и кефиром — многие сильно обгорели.

В тени, за будкой спасателей, Соня проводит совещание.

— Лузановка (пляж) еще два дня! Уложиться, подтянуться, моря больше не будет.

— Когда надо, у этой женщины командирский голос и беспощадный взгляд…

— А море смеялось! — нескромно говорит Швейцер.

На площадку пришел необыкновенный мальчик с мамой. Этот мальчик знает всего «Золотого теленка» наизусть. Обыкновенный маленький одессит в очках шпарит не останавливаясь, и ни одной ошибки! (Проверяют по книге.)

— Зачем ему это?

— Он будет нашим консультантом! — объявляет Соня.

Соня — человек восторженный.

Мальчик принимает это как должное. Ему дают сценарий и большой кусок арбуза. Он садится на операторский ящик и тут же начинает читать. Достает карандаш, делает какие-то пометки. Мама сидит рядом и ест арбуз.

— Швейцер — это ж мудрец! Непостижимый человек, гигант, — говорит Куравлев. — Я у них в третьей картине снимаюсь, а вот, не поверишь, Марлен, робею! Вот ты сам хороший режиссер, но ты не энциклопедист, ты не обижайся…

Ленька — замечательный парень.

— А вот представьте себе, — говорит Соня. — Бендер идет по улице — и вдруг скрипка! Он останавливается, поднимает голову — в окне мальчик, мальчик играет на скрипке… Бендер стоит и слушает… Он задумчив… Может быть, в детстве он сам играл на скрипке… Его учили… В Юрьеве-Польском у нас был оркестр пожарных, а в Черноморское…

— Хорошо! — говорит Швейцер. — Хорошо! В Черноморске скрипки — это хорошо.

— И Балаганов остановился, слушает…

— Он же из беспризорников, а тут девочка с белым бантом, играет на скрипке — хорошо!

— И Паниковский…

— Хорошо!

— А можно — панорама по окнам — музыкальная школа… и такой типичный учитель музыки…

— Здорово! — говорит Швейцер. — Сонька, вот дает, а! Сила!.. Скрипка и немножко нервно…

— Миша, — говорю я, — не надо учителя… Знаешь, не надо… Пусть Соня… ну, руководит… И на панораме — выезжаешь на нее со скрипкой…

— Молодец! — Швейцер сильно хлопает меня по плечу. — Молодец, не зря приехал! Конечно, Соня, ей приятно будет!

Первый раз я увидел Соню, когда она поступала во ВГИК. Она пришла на экзамен со скрипкой.

Наконец появился Гердт. И тут же хочет ехать на Привоз.

— Вы говорите, нет малосольной скумбрии? Конечно, нет, но она будет. Она будет, если вы пойдете туда, куда я вас поведу!

Гердт на Привозе — это феерия! Как он ходит прихрамывая, приглядывается, принюхивается, что-то бабелевское появляется в нем… Он обходит рыбный павильон, находит совершенно незаметную дверь в стене и исчезает. Ненадолго. Выходит, сдержанно улыбаясь, а за ним два здоровенных парня, в руках у них два плоских ящичка и огромная вяленая рыба.

— Вот как это делается у нас в Одессе!

Вечером в номере Швейцеров накрыт стол. Народу много. Пришел Высоцкий. Конечно, его просят спеть. И он не отказывается. Гитара находится мгновенно. Но не все так просто… Стремительно распахивается дверь, на пороге женщина, грозная, гневная.

— Это что?! — Она чуть задыхается, она негодует. — Это что?! Месяц тут жил — орал, съехал, мы только вздохнуть успели — и что опять начинается! Которые не проживают — покиньте номер!

— Нелличка Яковлевна! — проникновенно говорит Соня. — Это же наши гости, мы давно не виделись…

— А мне…

— Такая милая, интеллигентная… Нелличка Яковлевна… Вот мы собрались… и вы с нами посидите… Вы же наша хозяйка…

— Я на работе! — Но милой и интеллигентной женщиной быть приятно, и коридорная смягчается.

— Только для вас, Софья Абрамовна… И возьмите тоном тише… Дайте Одессе спать!

— Не та Одесса, не та… — говорит Гердт. — Когда я приезжаю в Одессу, я всегда останавливаюсь в «Красной». Это уже традиция. А когда я вхожу в ресторан «Красной», оркестр играет «Семь-сорок». Это тоже традиция. И вот — приехал, спускаюсь в ресторан — и ничего. Как будто меня нет! Иду, выясняю, в чем дело. Горком запретил. Горком борется с одесситами! Нужны ж тут слова?

Вечер испорчен. Народ расходится.

Но как-то обидно, да и рано еще.

Решили спуститься в ресторан.

Ресторан полон. Но столик находится. Одесситы, молодые ребята, все в белых нейлоновых рубашках и модных тогда широких и очень коротких галстуках, смотрят на нас с любопытством. Играет оркестр.

— Нет, не та Одесса. — Гердт оглядывает зал. — Гибель культуры!

— Хочу станцевать мужской ковбойский танец! — заявляет вдруг Юрский, и в глазах его появляется веселое хулиганство. Мужской ковбойский танец! Он встает, наливает полстакана, выпивает картинно медленно и решительно идет к оркестру. О чем-то с ним говорит, что-то объясняет — и вступает аргентинское танго…

Сначала он стоит неподвижно. Заложив руки за спину, опустив голову. Потом медленно начинает. Это танец пантеры, сначала медленный, ленивый, с неожиданными остановками… В латиноамериканский мотив мягко вплетается «Яблочко».

— Ну, Командор! — восхищенно шепчет Куравлев. — Ну-у…

А Юрский уже рванул чечетку, рванул щедро, от души. Так пляшут от большого горя или от большой радости. Середины тут нет.

Зал встал.

— Силен! — Швейцер смотрит открыв рот, теребит седой ус.

Артист взмахнул руками, упал на колени, замер.

Тишина. А потом гром, обвал аплодисментов.

Артист встает и скромно раскланивается.

— Не надо оваций.

Замечательный был вечер. Редкий.

Мы идем по бульвару. Только что на студии Швейцер показывал мне материал. Материал хороший.

— А Сергей временами похож на Басова — интонациями, жестами. А чего ты Володю не взял? — спрашиваю.

— Чего не взял? Это же Басов, ему бы очень быстро надоело просто сниматься, и он сам бы стал. А мне что делать… Нет, так не пойдет…

Платаны стоят по обеим сторонам, мы проходим бульвар, как колоннаду.

Миша останавливается:

— Платаны… Красивые деревья… А знаешь, когда я жил на Тишинке… Ну, давно… Там был тополь, огромный тополь… Я, когда бываю в тех местах, обязательно подхожу к нему, глажу корявый ствол: ничего, ничего, старик… мы живем…

Швейцер печален, он смотрит на порт, протягивает руку, захватывает горсть черноморской синевы.

— Значит, ничего?

— Не ничего — хорошо.

— Неохота снимать… Кризис жанра… Кризис жанра…. У тебя бывает так?

— Бывает. Конечно.

— Зачем это все? Синее море, белый пароход? Народ читает «Теленка» наизусть. Мне вон этот пацан целую тетрадку замечаний написал, целую двухкопеечную тетрадку… И в конце — знаешь что? Что вы хотите сказать вашим фильмом нашим зрителям!? Силен, да?

На повороте навстречу нам выезжает «Антилопа-Гну». На заднем сиденье сидит удивительный мальчик, мама сидит рядом. Мальчик кивает нам. Сдержанно.

— Вот счастливый человек, — говорит Швейцер. — Вот, оказывается, что нужно для счастья — проехаться в этой развалюхе, и так, чтобы вся Одесса видела!

— Значит, говоришь, ничего?

— Не ничего — хорошо!

Я наблюдаю превращение Швейцера. Только что он был печален, неуверен, но вдруг как-то распрямился, расправил усы — так едет полководец к ждущим его войскам… Сейчас приедем, и он, крупный, уверенный в себе, выйдет на площадку.

— Он долину озирает командирским взглядом! — как всегда, скажет Соня из Багрицкого.

— Ну-ка, выдай перед боем пожирнее пищу! — ответит ей Миша.

И все завертится. Завертится, как надо.

Все статьи автора Читать все

Рекомендую

1 5260

Спионерить!

Оставить комментарий

Комментарии (1)

15.06.2016 12:41 Владимир Цивин
Из жизни нежности не изжить

Так связан, съединен от века
Союзом кровного родства
Разумный гений человека
С творящей силой естества…
Скажи заветное он слово -
И миром новым естество
Всегда откликнуться готово
На голос родственный его.
Ф.И. Тютчев

Как поселившийся в плодовой плоти червь,
преобразует ее в нечто противоположное,-
отталкиваясь безотчетно от реальных черт,
сознание всегда стремится к невозможному,-
инстинктивно, неуклонно, маниакально,
истинный, так творит оно, мир виртуальный.

Но, как ни нежь прилежно в душе, в неизменности уз,
не удержишь однажды уже, безмятежности чувств,-
так иногда, как будто по-другому,
вдруг бродят грустно, сумерки по дому,-
как будто бегут облака в голубом,
богатом и бедном, как и любой дом.

Так плоть и дух, соединяясь в слове,
не зря же смысл и звук дают в итоге,-
не в каждой, может быть, душе, живет поэт,
но в каждой, Божий мир рождает отклик,-
и оттого, каков тот отраженный свет,
слагаются и стих, и жизнь, и облик.

Пускай безучастностью призрачной манит,
соблазнов и бедствий неизвестность,-
и жребием праздным, не раз пусть обманет,
победной обыденности бедность,-
да путь, и чрез чуждые чары, протянет,
лишь душ ведь зыбкая неизменность.

А раз уж беззаботная свобода, безответных далей,
увы, ведет любое время года, здесь всегда к печали,-
пускай сквозят в витиеватости узоров слов,
заманчивые знаки неразгаданных миров,-
и пусть нас, броского, не раз заманит юга нега,
для сердца росского, немыслим же и мир без снега.

Да ход весны, когда уже неудержим,
и душу ублажает влажный дым,-
мы разве же здесь холодами дорожим,
под небом, снова ставшим молодым,-
увы, не так уж и легко, что лес в глуши,
понять же сути человеческой души.

Безотчетность весеннего света, и обреченность осеннего,
меж капризных приятностей лета, и зимнего успокоения,-
как от песни, которой задето,
что-то в сердце, под настроение,-
от природы таинственной этой,
потом ведь нигде нет спасения!

Что вечности связующую нить,
из жизни нежности нельзя изжить,-
не потому ли, шепот рощи, на ропот похожий,
вдруг, точно на что-то, робко жалуется мне,-
как будто бы я тут, не просто обычный прохожий,
но большее значу, в нарождающемся дне?

Что ж, пускай ты не блистаешь, изнывая,
под знойным солнцем, яркой красотой,-
и пусть незамысловато называют,
тебя здесь просто Средней полосой,-
но вот в прозрении, вдруг проснуся я,
и назову тебя, Среднеруссия!