Классный журнал

02 июня 2016 12:10
О чем пишет радиоведущий, в прошлом следователь Сергей Петров? Часто — о своей прошлой правоохранительной деятельности, иногда — о былом на радио. Но вот что мы подметили: Петров всегда пишет о любви. Невероятно, но факт: и сейчас о любви, хотя просили о чужих. Выходит, чужие и любимые совместимы? У Петрова — да.
В детстве все воспринимается правильнее. Без шелухи, без категорий. Чужие. Кто такие? Чужие — это враги. Фашисты — чужие, президент США Рейган — чужой, Маргарет Тэтчер — чужая, бабка твоего соседа, увидевшая, как ты загибаешь ее внуку руку за спину, верещащая: «Ах ты, ментовский выродок», стопроцентно чужая, паршивая, вражеская бабка. Ведь ты же все делал по справедливости, как учили, первым не лез, а она орет, и бельмо на ее глазу, потрясает над головой клюкой. Гитлер, Тэтчер, Рейган — в одном флаконе. И, возможно, Пол Пот.
 
И вот ты начинаешь взрослеть. Взрослея, учишься градировать. Ты надеваешь погоны и соотносишь себя с внешним миром, делишь его на своих и чужих осмысленно (а куда уж осмысленнее, если ты по одну сторону баррикад, а они по другую). Однако выясняется, что не все так просто. Что эти чужие, они не обязательно враги. Ну какой он враг, если ты не стал его арестовывать, покрытого наколками худого дядю, потому что особенно и не за что, а он, используя свои связи в преступном мире, находит украденную у твоего друга магнитолу?
 
— Возьмите, Сергей Павлович.
 
— Как ты ее нашел? Опера мне сказали, что перевернули все кругом, а ты вот так взял за один день и нашел?
 
— Вы сказали. Я нашел. Ничего личного.
 
Ладно бы это, об этом многие знают. Честные воры, они же честнее всех обывателей, вместе взятых, благородные рыцари тьмы. Но и другие есть ситуации, что знакомы любому менту (ладно-ладно, не любому, каждому второму сотруднику правоохранительных органов). Ты и она. Кабинет ли, место происшествия, сидишь (стоишь), допрашиваешь. Не воровка, не наркоманка, нет. Но все равно близкая им по духу, по манере поведения близкая, очков не носит, еще чуть-чуть — и там. Симпатичная при этом крайне. А явитесь-ка ко мне завтра, говоришь. И является, улыбаясь. И получается как-то, само собой получается, что явление выходит за сугубо кабинетные рамки, между нами случается э т о. Мы переспали. И не раз. И не только с ней. Какой ужас, какое падение нравов! Это же безобразие? Да. Но это восхитительное безобразие.
 
И ты движешься дальше, и только сплошные безобразия у тебя в голове. Милиция уже за спиной, новая жизнь, ты в ней, она в тебе. Москва.
 
Я помню самые первые ощущения от столицы. Приезжаешь к другу. Он тебя всюду возит. «Макдональдс» на Тверской, Красная площадь, Воробьевы горы, Патриаршие… Там выпили, там покурили, весело все, бары и дискотеки, нет в твоем городке таких баров и дискотек. Москва, где все кипит, все вращается. Москва-97, добрая, приветливая Москва. «Осень, осень, ну давай у листьев спросим…», «Давай, лама, давай…», «Ты помечтай, и вернется вновь наша школьная московская любовь…» — из каждого ларька. А в ларьках — шаурма. И улыбки приветливых восточных людей, улыбки с двойным дном, mAsiaFacker, серые булыжники площади Восстания.
 
Но визиты в гости и переезд — вещи противоположные. Ты приехал к доброй улыбчивой тете и ощутил, что тетя хоть и добрая, но больше деловая. И улыбка ее куда коварнее улыбок гостей из далеких кишлаков.
 
Нет до тебя дела твоей сестре в Марь­иной Роще, и друг твой занят своими делами. А высокие сталинские дома, которые ты наблюдал из окна дружеского автомобиля, кажутся серыми неприступными скалами.
 
Она может дать все и сразу, эта Моск­ва, — вспоминаешь ты слова своего бывшего начальника, — а может и сразу обобрать. И дай бог, что у тебя останутся деньги на обратный билет в плацкартный вагон.
 
Не дают спокойно спать эти слова. Ведь Москва тебе действительно не дает. Так и хочется отковырнуть булыжник на площади Восстания и разбить стекло заведения Real McCoy, но толку?
 
Девицы ей вторят. Какие уж тут безобразия? Кто ты для этих девиц? Необычный, но все же дремучий провинциал. Не будет с ними безобразий, ты для них чужой.
 
Тебя спасает молодость. Ведь молодость — это дерзость и желание идти вперед. Молодость — это где-то сумасшествие. А побеждают, как известно, маньяки. Особенно в Москве.
 
И ничего не меняется в мировом масштабе. Все те же ларьки и та же шаурма. Просто песни из этих ларьков новые, и прерываются они периодически твоим голосом, ведь тебя взяли работать на радио, тебя слушают миллионы. И они, девицы, вспоминают о тебе, проявляются, как подснежники из апрельского сугроба. Поперло!
 
— Как дела, Сережа?
 
— Привет! Чем сегодня занимаешься?
 
— Когда же мы встретимся, Сергей, сколько можно динамить?
 
Никак, чем надо, никогда.
 
Теперь эти девицы стали чужими. Они тебе неинтересны.
 
А Москва уже своя. Проходит какое-то время, и появляется еще одна своя, потом другая. Ты приходишь к выводу, что чужие — это ненужные.
 
Это даже как-то страшно, ведь ты не рассуждал так никогда. И тут же успокаиваешь себя. Нет, приятель, ничего здесь нет страшного. Это просто цинично. А цинизм, как известно, людям нравится. Не открытый, конечно, завуалированный.
 
Ты прочно стоишь на ногах. У тебя все по полочкам. И вновь все непросто.
 
Достигнув чего-то необходимого, ты начинаешь беситься с жиру. Тебя внезапно озаряет, что чужой — это тот, кто рядом. Это даже не кризис среднего возраста, слишком красиво для такого состояния. Это — самая настоящая блажь! Тебя все не устраивает. Тебе мало. Ты начинаешь искать чего-то нового, и это новое находится быстро.
 
Появляется новая она. Появляется и говорит, какой ты интересный, нет человека интереснее на планете Земля. Ты — «Хазарский словарь» Милорада Павича, «Государство и анархия» Михаила Бакунина, «Imagine» Джона Леннона, читать тебя — не перечитать, слушать — не переслушать. Она, конечно, не совсем это говорит, но твой ретранслятор озвучивает все именно так: Павич, Бакунин, Леннон… И теперь все действительно стоит на своих местах. Чужих в твоей жизни нет. Нет в твоей жизни ненужных.
 
А потом туман рассеивается. И нет с вами означенной святой троицы. Какой еще Бакунин? Он вообще был? Это Карл Маркс какой-то. Леннон — вообще очкастый идиот. Павича не знаю. Их, как и тебя, здесь нет. Есть она, высокоинтеллектуальные песни исполнительницы Нюши, разговоры о работе и караван претензий, волокущий тебя по огромной пустыне жизни все дальше, не бойко, но задорно, под громкий, раздражающий слух лай.
 
Ретранслятор заклинивает, караван останавливается, собака уже не лает. Приехали, мать вашу! О боги! Лучше уж, думаешь, та, что без очков, из далекого прошлого. Воровка уж лучше, наркоманка и проститутка, Маргарет Тэтчер. В крайнем случае — Пол Пот.
 
Тебе открывается новая истина. Чужие еще ближе, чем могли быть. Чужой сидит в тебе, взбалмошный гадкий дурачок. Его нужно побороть, его нужно уничтожить. А самый эффективный метод борьбы с дураками — самоустранение от них. Искусством раздвоения не обладая, мысль о веревке презирая, ты назначаешь в дураки ту, что была рядом, и с чувством выполненного долга устраняешься. Все! Ее фирма в твоих услугах больше не нуждается.
 
Блажь раздавлена, ты успокоился, ты всех простил и понял: не нужно пытаться разглядеть в своих чужих. Ты, как человек бывалый, окружил себя только своими, и чрезвычайно узок этот круг, как и положено. А чужие — это враги, мать их фашистскую, и нет врагам места в твоей жизни. Так наступает мудрость, когда все ясно и понятно.
 
Главное теперь — не впасть в детство.

Колонка Сергея Петрова опубликована в журнале "Русский пионер" №64. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
 
Все статьи автора Читать все
       
Оставить комментарий
 
Вам нужно войти, чтобы оставлять комментарии



Комментарии (1)

  • Владимир Цивин
    2.06.2016 16:27 Владимир Цивин
    Как тайный неразгаданный недуг

    Святая ночь на небосклон взошла,
    И день отрадный, день любезный
    Как золотой покров она свила,
    Покров, накинутый над бездной.
    И, как виденье, внешний мир ушел…
    И человек, как сирота бездомный,
    Стоит теперь, и немощен и гол,
    Лицом к лицу пред пропастию темной.
    На самого себя покинут он —
    Упразднен ум, и мысль осиротела —
    В душе своей, как в бездне, погружен,
    И нет извне опоры, ни предела…
    И чудится давно минувшим сном
    Ему теперь все светлое, живое…
    И в чуждом, неразгаданном, ночном
    Он узнает наследье родовое.
    Ф.И. Тютчев

    Так похожий на летящий, мир, во времени печальный плен,-
    легкий летний неспешащий, целый длинный Божий день,
    мелкий дождик моросящий, меланхолии лелея лень,-
    шмель на чашечке цветка, лошадь на лугу ромашковом,
    в белоснежных облачках, солнце, что в снегах барашковых,-
    лики лета, и легка, вдруг уж ноша наша тяжкая.

    Но, всё прозрачнее, невзрачностью означен,
    ведь свет сезонный же всегда неоднозначен,-
    вот темно-синей хмурью, озера рябь,
    словно в чью-то грусть оконце,-
    а рядом одуванчики горят, каждый золотым червонцем,
    так отчего различен их наряд, коль всё от ветра да солнца?

    По сравнению со вчерашнею, точно счастьем расцвела,
    одуванчиковой ржавчиною, очарована трава,-
    да, увы, надолго ль счастлива, с ней окажется она,
    распушится же заманчиво, и исчезнет желтизна,-
    лишь разлетится обманчиво, очарованной негой,
    вдруг серебро одуванчиков, пробой первого снега.

    Девочек одичание, недомыслие мальчиков,
    облетаясь нечаянно, все мы лишь одуванчики,-
    не так ли, спозаранку, вдруг наизнанку,
    пока выворачивается уж ночь,-
    с утра росам серебристым на полянке,
    себя жемчугом почувствовать не прочь?

    Как снежинки, лишь спешившись, постигают сугробов уют,-
    а не там, где в поспешности, высотой суетливо снуют,
    так умы, не по внешности, изнутри вышину узнают,-
    мелькнуло лето, что приснилось, ни потому ли так нежны,
    небес прозрачная игривость, и шелковистость желтизны,-
    им понимание и милость, уже дороже новизны.

    Так иль иначе, но уходит хорошее,
    жить нужно значит, а не ворошить прошлое,-
    заглядывание голых ветвей в окно,
    осенью, зимой или весной, не все ли равно,-
    ведь подразумевает здесь всегда одно:
    настанет лето, рано или поздно, все равно.

    И тучные черные тучи, и белые лебединые облака,
    и нежный снегопад сыпучий, и нудных дождей череда,-
    что может же быть в мире лучше, природы, родной навсегда!
    что радость в горести оков, есть горечь в гордости веков,-
    увы, но этот бренный мир таков,
    одновременно, ласков и суров.

    Так и луна, печалью желтой осветила,
    ночной случайный чей-то путь,-
    не просто же, чтоб улыбнуться сверху мило,
    но в будущее заглянуть,-
    и тайно, может быть, помочь ему учтиво,
    удачней сделаться чуть-чуть.

    Когда одарит радостью судьбина,
    и горести на миг померкнут вдруг,-
    то, в нас ли, иль вовне, ее причина,
    нам разбираться часто недосуг,-
    лишь только б ни таилась там кручина,
    как тайный неразгаданный недуг.
64 «Русский пионер» №64
(Май ‘2016 — Май 2016)
Тема: Чужие
Честное пионерское
Самое интересное
  • По популярности
  • По комментариям