Классный журнал

Вечноизгнанный

11 мая 2016 11:30

Пилигрим, постигший все уровни и измерения чужбины; писатель, ставший ювелирным мастером слова и на родном, и на чужом языке, — среди колумнистов этого номера «РП», посвященного «чужим», уж кто-кто, а он был бы безупречно органичен. Владимир Владимирович Набоков как живой.

Одна из функций всех моих романов — доказать, что роман как таковой не существует вообще. Книга, которую я создаю, — дело личное и частное. Когда я работаю над ней, я не преследую никаких целей, кроме одной — создать книгу. Я работаю трудно, работаю долго над словом, пока оно в конце концов не подарит мне ощущение абсолютной власти над ним и чувство удовольствия. Если читателю, в свою очередь, приходится потрудиться — еще лучше. Искусство дается трудно. Легкое искусство — это то, что вы видите на современных художественных выставках ремесленных поделок и бессмысленной мазни.

Я с отвращением отношусь к бульварному чтиву и к популярным музыкальным ансамблям, презираю музыку притонов и ночлежек, не воспринимаю научную фантастику с девками и громилами, со всякими там «suspense» и «suspensory». Меня с души воротит от дешевых фильмов — в них калеки насилуют под столом монашек, голые девки трутся грудями о смуглые тела отвратных молодых самцов. И, положа руку на сердце, не думаю, что я чаще высмеиваю эту макулатуру, чем другие писатели, которые, как и я, верят, что хороший смех — самое лучшее средство для борьбы с вредителями.

Современные книги, которые вызывают во мне отвращение с первого раза: исповедальные истории о сексуальных меньшинствах, жалобы гомосексуалистов, антиамериканские просовьетнамские проповеди, плутовские анекдоты для подростков, приперченные непристойностями. Это отличный пример навязываемой классификации: книги валяются унылыми грудами, их названия не запоминаются, их авторы безлики, неотличимы один от другого. Что же касается влияния, оказанного на меня кем-то из писателей, могу сказать, что никто конкретно — ни живой, ни мертвый — на меня влияния не оказал, я никогда не был членом какого бы то ни было клуба, не примыкал ни к какому направлению. На самом деле я не принадлежу ни одному континенту. Я курсирующий над Атлантикой челнок; до чего же синее там небо, мое собственное небо, вдали от классификаций и безмозглых простаков!

Хорошо известный тип художника, вечного изгнанника, даже если он и не покидал родных мест, — фигура, с которой я ощущаю духовную близость; в более конкретном смысле «изгнание» для художника означает лишь одно — запрет на его книги. Все мои книги, включая самую первую, которую я написал сорок три года назад на изъеденном молью диванчике в немецких меблирашках, запрещены в стране, где я родился. Это потеря для России, а не для меня.

Конечно, существует некая усредненная реальность, которую мы все осознаем, но это не есть истинная реальность: это реальность общих идей, условных форм банальной обыденности, передовицы на злободневную тему. Парадоксально, но единственно реальные, аутентичные миры — те, что кажутся нам необычными. Обыденная реальность начинает разлагаться, от нее исходит зловоние, как только художник перестает своим творчеством одушевлять субъективно осознанный им материал.

Вы используете слово «жизнь» так, что я не могу задействовать все его мерцающее смысловое многообразие. Чья жизнь? Какая жизнь? Жизнь не существует без притяжательного местоимения. Жизнь Ленина отличается, скажем, от жизни Джеймса Джойса так же, как пригоршня камней отличается от бриллианта голубой воды, хотя они оба жили в изгнании в Швейцарии и оба очень много писали. Или возьмем судьбы Оскара Уайльда и Льюиса Кэрролла — один щеголял своим пороком и оказался за решеткой, другой таил свой маленький, но гораздо более тяжкий грех за дверями фотолаборатории с проявителями, а в результате стал великим детским писателем всех времен и народов. Я не несу ответственности за эти фарсы из подлинной жизни. Моя собственная жизнь была несравненно счастливее и здоровее, чем жизнь Чингис-хана, который, говорят, был отцом первого Набока, мелкого татарского хана двенадцатого века, женившегося на русской девице, — а в те годы русская культура достигла своего расцвета.

Художник продолжает жить, преодолевая время и пространство. Во время университетских занятий я в первую очередь стараюсь выкорчевать идею, согласно которой художник — продукт культуры. На меня вот не повлияло ни мое окружение, ни время, ни общество. Как и на всякого настоящего писателя.

Колонка Владимира Набокова опубликована в журнале "Русский пионер" №64. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Владимир Набоков

Рекомендую

2 4036

Спионерить!

Оставить комментарий

Комментарии (2)

11.05.2016 12:58 Николай Подстрелов
Набоков - это ум, вкус, эрудиция и безупречный русский язык. Его "Лекции..." заставили меня в свое время перечитать половину русской и мировой классики по-новому. Но его снобизм просто невыносим! И самое грустное, что за снобизмом отчетливо проглядывает неуверенность в себе, комплекс. Почему, откуда, как это совмещается в человеке?
11.05.2016 18:05 Владимир Цивин
Участи играючи учась

Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется,-
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать…
Ф.И. Тютчев

Ими ль памятник, Поэт себе воздвиг,
из чувств, сомнений, совести и нервов,-
да и есть ли правда, в количестве книг,
коль дело, лишь в количестве шедевров,-
творениями с миром мерясь, обязаны мы постигать,
стихов пленительную прелесть, и их таинственную власть.

Пусть звучны все созвучия одинаково,
но Поэт в них найдет откровения,-
ведь в мире этом, созвучие всякое,
из какого-нибудь стихотворения,-
и, если телу есть пути, возможно, и полезнее,-
то духу к вечности ползти, по лезвию Поэзии.

Коснуться таинства вещей, что как игра кровей,
их истиннее и живей, стихов есть целью из целей,-
однако ведь не пропадет, Поэта гордый труд,
лишь коль его потомки вдруг, великим назовут,-
да, только, как, чем ярче луч, тем тень темней,
всегда, увы, умней чем ум, тем глупь глупей.

Поэзия же лишь скольжение, к изгибам смысловой глубины,
сквозь самозабвенное парение, по извивам звуковой волны,-
но, что с капель сильный ливень, и как с рассвета вдруг роса,
начинается пусть с линий, обычных, и эта краса,-
да всегда просвечивают же, словно сквозь мысли мир,
чрез нее очами вечности, лики великих лир.

Там, где бетоном да сталью, быль вдруг обрамлена,-
и где деревья бросают, на асфальт семена,
пускай безумству лишь страсти, в жертву жизнь отдана,-
она не мысли угодливой всходы,
ее не колеблют ни боги, ни годы,-
Поэзия - зов к единенью, природы!

Светло ломающая вещность косных фраз,
заставляя слово осознать самое себя,-
Поэзия взрыхляет же слежалый пласт,
чтобы ожила мыслями глубинными земля,-
витиеватой пусть строкою, но скользя по мелким местам,
стих ведь ровно столько и стоит, сколько глубины там!

Как ни различны обузы, в мире, нередко кургузом,
все объяснимы конфузы, разлукою с музыкой Музы,-
ведь пусть поднебесный мир, себя находит, снова и снова,
вдруг в монументальной мимолетности и вечности слова,-
но лишь чист, что мотылек, сквозь ритма числа,
стих летит на огонек, звука и смысла.

Да, увы, раскинув свой магический шатер,
среди эпох, невластных числам,-
здесь Поэт всегда, трагический актер,
играющий созвучьем слов и смыслов,-
но, пусть плодом невзгод и гением гонений,
Поэзия в сердцах взойдет, не вставших на колени.

Балагуря с бурей и борясь, дается лишь детству,
участи играючи учась, Поэзии действо,-
к ней нелегка дорога, но вечна лишь она,
поэтов разных много, Поэзия всего одна,-
всем воздав именам, чтя и практику ее, и ее теорию,
научиться бы нам, отличать Поэзию от ее истории!