Классный журнал

Восьмое путешествие Синдбада

01 марта 2016 10:30

Арам Овсепян очень хороший психиатр. И отличный писатель. Его одиночество — путешествие. То путешествие сказочное, умозрительное, то короткое, городское — прогулка до бара. Но вдруг путешествие становится полетом и, по неумолимой логике, падением. В бездну. Неизбежное и непоправимое падение. Психиатру и писателю это нравится. И написано так, что и вам это понравится.

«…И после этого я прибыл в город Багдад и отправился в свой квартал и, придя к себе домой, приветствовал родных, друзей и приятелей; и я радовался моему спасению и возвращению к родным, в мою страну, землю и город, и раздавал милостыню, и дарил и одевал вдов и сирот, и собирал моих друзей и любимых, и проводил так время за едой, питьем и развлечениями и забавами. <…> и забыл обо всем, что со мной случилось, и о бедствиях и ужасах, которые я вытерпел».

Все началось самым банальным образом. Мы затеяли ремонт, жена с детьми уехала на дачу, а я остался жить в единственной нетронутой комнате, куда были свалены вещи со всего дома. Предвкушая долгие недели тихих вечеров, проведенных за чтением и чревоугодием, я расчистил место для матраса среди башен книг, тюков с одеждой и ящиков с посудой. Рядом с постелью разложил свои припасы — несколько бутылок, шоколад, коробку сигар. За окном шумел дождь, ветер шевелил шторы и скрипел ветвями во дворе. Я зажег старинную лампу и почувствовал себя в чреве корабля, качающегося на волнах.

Перебрав пыльные стопки книг, я остановился на потрепанном томике «Сказок тысячи и одной ночи». Отхлебнув рому, я устроился на постели, раскрыл пожелтевшие страницы и прочитал: «О носильщик, знай, что моя история удивительна. Я расскажу тебе обо всем, что со мной было, и знай, что я достиг такого счастья и подобного места только после сильного утомления, великих трудов и многих ужасов…»

Проходили насыщенные работой дни. Нескончаемая череда пациентов, требующих полной мобилизации мысли, внимания и опыта, прервалась в пятницу вечером, и субботним утром я раскрыл глаза и понял, что сегодня мне нечего делать.

Ленивое ничегонеделание наскучивает достаточно быстро. Я привожу себя в порядок и отправляюсь на работу. Там сидит одинокий ординатор — воинствующий экзистенциалист, остервенело грызущий сочинения отцов психиатрии на немецком.

— А, доктор, — развязно протягивает он. — Чего это вы в выходной заявились?

— Да вот, сижу дома один. Тоска. Здесь хоть поработать можно.

Я прохожу к себе и некоторое время честно стараюсь сосредоточиться, но безуспешно. Постепенно я начинаю осознавать, что меня что-то гложет. Мне хочется поговорить. Я захожу в комнату врачей. Ординатор сидит, закинув ногу на ногу, и читает.

— Ну и что ты сегодня узнал? — спрашиваю я его учительским голосом.

— Да вот, изучаю феномен разрывной памяти Гудвина. Шикарная вещь.

— Бессмысленно все это, — вдруг срывается у меня с языка. — Что ни изучай, все равно в конце становишься ремесленником. Хорошо, если раз в месяц рутину нарушает один интересный случай. Все остальное — тоска и бессмыслица.

Ординатор прекрасно знает, что я — главный энтузиаст и вдохновитель молодых в этой клинике, поэтому с удивлением смотрит на меня. Наконец юный небожитель приходит к выводу.

— Ноогенный невроз, — пренебрежительно бросает он. — Я лично им страдаю с двадцати лет.

Я ругаю его в уме, обзывая циничным молокососом. Мне действительно одиноко, и я изнываю от желания рассказать об этом кому-то.

Я звоню другу и договариваюсь встретиться. Медленно шагаю по улицам, вдыхая осенние запахи. Дохожу до знакомой пивной и дожидаюсь, пока в дверях покажется статная фигура. Он входит, и я с огорчением отмечаю, что он так же вял и молчалив, как всегда в последнее время. Рассматриваю с щемящим чувством давно ставшее родным лицо. Глубокие продольные морщины на лбу. Скорбная складка под бровью («Симптом Верагута», — машинально отмечаю я). Беспокойные пальцы, обгрызенные ногти. За пару лет умный, живой, деятельный человек превратился в тень себя самого, а я, квалифицированный психиатр и его ближайший друг, ничем не смог помочь. Чувствуя, что сейчас не время для нытья, я завожу отвлеченный разговор. После получасового монолога, прерываемого формальными ответами в стиле «я давно знал, что так будет» и «ничего ты не понимаешь», я начинаю испытывать чувство вины, когда чувствуешь, что ты пристаешь с жалобами на жизнь к человеку, который гораздо несчастнее тебя. Последнюю кружку мы допиваем в сопровождаемом вздохами молчании.

Я звоню знакомой девушке. Ну как знакомой — более чем знакомой. Прямо говорю, что хочу поплакаться. Она, как всегда, спешит на выручку.

— Все в порядке?

— Нет, — поспешно отвечаю я. — Собственно, об этом я и хотел поговорить.

— Так, — деловито говорит она, вперивая в меня пристальный взгляд. — Выкладывай.

— Да нечего выкладывать. Тоска заела. Наши уехали, остался один.

— Это намек? — интересуется она, поднимая бровь.

— Да нет, — отмахиваюсь я. — Самая настоящая тоска. Бессмысленность жизни. Сижу в пустом доме, бьюсь об стены. Все время думаю о собственной никчемности.

— Ты-ы-ы?! — возмущается она, округляя глаза. — Не смей! Я не знаю другого человека, который живет такой полной жизнью.

— Полагаешь? Если ты имеешь в виду мою медицинскую деятельность, то ее ценность весьма спорна. От моих научных статей веет затхлой провинциальностью. Мои потуги сделать жизнь своих близких лучше нужны только мне самому. И вообще, мои дни проходят в серости и унынии.

— Нет, ты положительно явился, чтобы вывести меня из себя. Ты крутой психотерапевт. Ты писатель, которого печатают. Сколько раз в этом году ты путешествовал — шесть или семь? В конце концов, у тебя замечательная жена и фантастические дети. Знаешь, по-моему, тебе просто нечего делать!

Она возмущается искренне, и я замечаю, что у нее усталое лицо и опухшие глаза. Я накрываю ее ладонь своей и говорю:

— Ладно, не бери в голову. Лучше расскажи, сама-то как.

Старые, обшарпанные столы, отполированные тысячами локтей. Сигаретный дым, щиплющий глаза, в меру громкая музыка. Задумчивая долговязая фигура другого из моих друзей. Я рассказываю ему о своем одиночестве. Чувства и мысли скрипят и не облекаются в слова. Его голова мерно кивает в ответ, но я вижу, как он покусывает губы и стреляет глазами по сторонам — ему самому есть о чем рассказать. Он достает третью сигарету. Я умолкаю, чтобы перевести дух.

— Ты лучше слушай сюда, — сразу же говорит он. — Я же был на конференции в Москве недавно. Короче, в первый же день в выставочном зале встречаю девушку…

Одиночество — как песок, думаю я, оставаясь один и заказывая рому. Ты погружаешь руку в самую глубину своей души, зачерпываешь песок ладонью и поднимаешь к свету. И у собеседника есть только один короткий миг, чтобы успеть рассмотреть его, прежде чем он заструится между пальцами и утечет.

Вваливаются двое молодых ребят. Шумные, стройные, гибкие, они сразу же притягивают взгляды всех сидящих женщин. Они из нашей футбольной команды. Замечая меня, подсаживаются к столику.

— Здорово, доктор. Вот это сюрприз — мы и не знали, что ты ходишь в такие места, — удивляется первый.

— А чего это ты один? — интересуется второй.

— Да вот, проводил всех, а сам остался. Спешить некуда, дома все равно никого нет, — говорю я. При этом мне кажется, что я вру, чтобы не признаваться, что вот уже много часов сижу тут один.

Они уже навеселе и рассказывают мне о своих любовных похождениях. Рассказы односложные и циничные. Я продолжаю пить ром. Скоро им становится скучно, и они решают пойти в более оживленное место. Мне уже все равно, и я иду с ними.

Оживленное место — круглосуточный ресторан с живой музыкой и дешевой кухней, ловушка для наивных туристов. Как раз рядом с нами сидит большая группа гостей столицы. Пока мои спутники, хохоча и подкалывая друг друга, изучают меню, я рассматриваю наших соседей.

Это компания разодетых в яркие свитера мужчин и женщин. Им весело, они активно жестикулируют и громко смеются. Среди них выделяется одна девушка. Правильнее даже сказать, что она царит за столом. Увлеченно рассказывает что-то, блестя глазами, слушает, вся обратившись во внимание, смеется, встряхивая длинными темными волосами и обнажая крупные белые зубы.

Я смотрю на нее, завороженный красотой. Темные, глубокие глаза, высокий лоб, припухлый, подвижный рот идеальных очертаний, милая складка, появляющаяся вокруг губ, когда она улыбается. Хорошо сложенная, истинно женская фигура, размашистые и гибкие движения, наполненные удовлетворением от собственного существования.

Ребята замечают мой взгляд и толкают друг друга локтем.

— Хороша, — говорит один.

— Так себе, — откликается второй.

— Ты как был дураком, так им и остался, — беззлобно возражает первый.— По внимательном рассмотрении я скажу больше — она божественна. Но только, док, зря ты смотришь. Она нам не по зубам.

Я вопросительно смотрю на него. Я — примерный муж, ничего не смыслящий в таких делах.

— Смотри. Идеальный маникюр — в чужом городе — в два часа ночи. На шее — нитка настоящего жемчуга. Манеры… Нет, к ней так просто не подкатишь. Ты для нее слишком порядочен, а мы — слишком юны. А кроме этого она, похоже, с тем чуваком в красном свитере. Так что расслабься.

Мне смешно, что это втолковывает мне — светилу психиатрии — рабочий авторемонтной мастерской, на пятнадцать лет младше меня. Но он прав. Тем не менее я решаю попробовать. Мы говорим громче, я вхожу в роль умника и впариваю ребятам что-то про Кьеркегора. Блеснув интеллектом, выставляю напоказ свое остроумие. Но отпущенные шутки не вызывают улыбки на ее лице. Несколько минут спустя я ловлю на себе ее взгляд — ровный, оценивающий. Секунда, и она отворачивается с ненапускным равнодушием.

Я чувствую унизительное бессилие. Сидеть в ожидании еще одного пренебрежительного взгляда? Нет, говорю я себе, и кровь приливает к голове от стыда. Тогда уйти? Но уйти — это значит никогда больше не увидеть этих искрящихся солнцем глаз. И как я смогу жить, зная, что никогда не поцелую эти завораживающие губы?

Мозг лихорадочно перебирает варианты, но я и так знаю, что решения нет. Я выхожу на улицу. Случайный прохожий — вот кто я для нее, убеждаю я себя. А кто она для меня? Будь я в ту самую секунду занят чем-то — развязавшимся шнурком ли или плоским, сто раз слышанным анекдотом, — я бы мог ее просто не увидеть. А теперь мне нестерпимо думать, что она может существовать отдельно от меня.

Запоздалые прохожие, кутаясь в куртки и плащи, проходят мимо быстрым шагом. Я надеваю наушники и включаю песню на исландском. Незнакомые слова утешающе гладят по голове, а мощные пласты мелодии ложатся на свежую рану прохладным бальзамом, слой за слоем покрывая боль и унижение. В голове слышны чужие голоса. «Утешение внутри», — говорит один. «Это ложь, не верь ей», — вкрадчиво убеждает женский голос. «Никто, кроме тебя, не сможет», — шепчут другие, и эхо откликается: «Никто… кроме… тебя… тебя… тебя».

— Ты же сам прекрасно знаешь, — громко и отчетливо говорит новый голос, и меня прошибает страх — настолько он реалистичен. Я встряхиваю головой, отгоняя наваждение.

Я шагаю домой, и каждый шаг — это новое падение в бездну, из которой нет выхода, и постепенно мне начинает нравиться этот бесконечный полет в никуда. Я вспоминаю все хорошее, что было со мной недавно. Прекрасные переживания, но мне больно, что все это происходило без нее. Она не проходила со мной под сбивающим с ног ветром по острому скользкому гребню горы. Не купалась ночью в озере, рассматривая затейливую вязь ветвей на фоне черного неба. Не залезала вместе со мной на деревья, чтобы срывать тяжелые, вобравшие запахи лета яблоки. Не видела неповторимого калейдоскопа человеческих слабостей, проходивших перед моими глазами в течение моей чудесной работы. Не подставляла спину моим так и не излившимся ласкам. Не качалась вместе со мной на волнах в трюме старого парусника, читая сказки Шахерезады и потягивая ром. Я бережно несу израненное, отзывающееся болью на каждое движение сердце домой.

Ключ с трудом находит замочную скважину. Тишина. Я обволакиваюсь клубами сигарного дыма, ложусь прямо в одежде на постель и раскрываю книгу.

Колонка Арама Овсепяна опубликована в журнале "Русский пионер" №61. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".

Все статьи автора Читать все

13.04.2014
Полет 0
22.04.2013
Зверь 0

Арам Овсепян, психотерапевт, одиночество

Рекомендую

1 13655

Спионерить!

Оставить комментарий

Комментарии (1)

1.03.2016 12:25 Владимир Цивин
Обманет, бывает и счастье

«Безумный друг! Ты мог бы счастлив быть!..» -
«Зачем? Средь бурного ненастья
Мы, все равно, не можем сохранить
Неумирающего счастья!»
А.А. Блок

Мечтать о счастье и красе, способны и убогие,-
легко влюбляться могут все, любить, увы, немногие!
Да улыбается ведь легче и плачется,
хоть с сумою пусть ты, хоть пусть толстосум,-
когда не в количестве счастье, а в качестве,
и не умер в неумеренности ум.

Как чувствует крылья тут птица, прежде чем начинает летать,-
дано нам прощать научиться,
коли есть же лишь, кому прощать.
Пускай достается кесарю, всегда всего лишь кесарево,-
но что значат зло и ложь, как и все несовершенства мира,
перед чистотою рос, и пред высотою лиры?

Как жаль, что обжигает даже божественный огонь,
как жаль, вдруг видеть увяданья неизбежность,-
как жаль, что ждет здесь всех ретивый конь,
чтоб воспарить душою бренною в безбрежность!
Да лишь бы бескрылою силой, крылья любви не сожгло,-
позолоченное вдруг мило, ожесточенное зло!

Как красками мир покорен, так временам покорны они,-
но нет ведь невнятных времен, есть лишь похожие дни.
Мир в зыбкости красок немыслимых,
лиственной медью не зря занемог,-
как искренности же без истины,
нет мелодий трагедий без тревог.

Да таков уж здесь дан черед, вслед за листьями снег идет,-
озолотило ли кого зло, любовь ли вдруг сгубила,
иначе случиться бы могло, но так сложились силы.
Что ж, что жизни призрачно теченье,
тяготеньем тел к паденью,-
ярче чем и красочней паденье, тем мгновенье же нетленней.

Поет пусть печально, под ветра струны,-
но нежн изначально, ведь мир подлунный.
Уже предчувствуя последнюю заботу,
слетать неотвратимо в грязь,-
не зря ж лучей вдруг перенимет позолоту,
листвы таинственная вязь.

Да удастся ль в исчадья порока,
добродетель смиренья вдохнуть,-
коль на грани Бога и рока, истины неукоснительна ль суть?
Царь зверей, покоритель дорог, от того далекого стойбища,-
человек ведь, что велик как Бог,
может быть еще и чудовищем!

Но за рай себе, борясь упрямо, да в мудрости не веря власть,-
ведь тот, кто другому роет яму, рискует сам в нее попасть.
Стремиться к идеалу, да, но помнить, что в реальности,-
и счастье и судьба всегда, отнюдь не идеальности.
Как мечта, что здесь вдруг посетить нас смеет,-
идеал же, лишь действительность идеи.

Как прочит строчкам полновечность,
сплав прочный, истины и слова,
так чувству прочит быстротечность,-
инстинкта основного, основа.
Продукт корысти или сласти, не меркнут и в радости страсти,-
обманет, бывает и счастье.