Классный журнал

Журбин
Уединенность
24 февраля 2016 10:30
Композитор Александр Журбин, будучи человеком, безусловно, творческим, в своей колонке объясняет, что одиночество художника — это совсем не то, что одиночество человека не творческого: все у художника не так, как у людей.
Всякий, кто любит одиночество, либо — дикий зверь, либо — Господь Бог.
Фрэнсис Бэкон

Каким бывает одиночество?
Крутым, как свидетельствует Ахмадулина («Ах, одиночество, как твой характер крут…»).
А каким еще?
Тут гигантское разнообразие.
Одиночество может быть жалкое и царственное, угрюмое и величественное, гордое и безысходное. Если поднапрячься, то можно вспомнить еще 30–40 определений одиночества, и все они будут высвечивать разные оттенки этого состояния.
Кто только не рассуждал об одиночестве — философы, писатели, художники, ученые, политики, музыканты…
Вот что, например, сказал великий Эйнштейн: «Я живу в одиночестве, которое болезненно в молодости, но прекрасно в годы зрелости и старости».
А уж поэты и писатели? Практически каждый поэт, от мала до велика, как-нибудь отметился и что-нибудь написал про это. Существуют толстые антологии стихов об одиночестве, если погуглить — миллионы строк, от Пушкина до Бродского, от Шекспира до Одена.
Самый великий роман XX века называется «Сто лет одиночества», и он настолько замусолен, что о нем и писать не хочется…
То же относится к музыке. Пьес под названием «Solitude» известно более 100.
Именно поэтому постараюсь сегодня обойтись без цитат. Слишком объемен и доступен материал, текст развертывается слишком легко и охотно, как говорил Аркадий Белинков (чье имя сегодня помнит только Дима Быков).
Попробуем порассуждать об одиночестве на материале собственных наблюдений.
Итак, я считаю, что есть две главные категории одиночества: одиночество добровольное и одиночество вынужденное.
То есть вот то самое гордое одиночество, которое упоминалось, есть одиночество добровольное.
Человек уходит в монастырь, в скит, становится отшельником, путешественником по пустыне, переплывает в одиночку океан, и множество других вариантов. Причем высшей стадией такого одиночества будет уход навсегда, до смерти, до кончины. Суицид — высшая стадия подобного ухода. Ухода окончательного и бесповоротного. Каждый умирает в одиночку, самоубийцы особенно. У одра умирающего часто стоят люди, самоубийца всегда один, публичное самоубийство — большая редкость (напоминаю про случай Роберта Бадда Дуайера, кто не помнит, наберите в интернете).
Самоубийство среди отшельников бывает редко. Чаще человек, не выдержав одиночества, возвращается в мир людей.
Уход в монастырь — это не уход в одиночество. Напротив — это, скорее, уход в коллектив, в некое обобществленное сознание. В монастыре иноки живут по два–четыре человека в келье, вместе едят, пьют, молятся. Никаким уединением здесь и не пахнет. Скорее, это нечто вроде армии. Или тюрьмы.
Скит — более жесткая форма, это тоже монастырь, только маленького размера, иногда на 10–12 человек. Там часто бывают уединенные жилища-кельи, где живут отшельники. Но, насколько я понимаю, все-таки едят они вместе, у них есть моменты общих собраний, решение каких-то хозяйственных или духовных проблем. До полного одиночества здесь тоже далеко.
Подчеркну: жить одному очень трудно. Чисто физически, отбросим все духовные и психологические проблемы. Питаться, мыться, выполнять всякие гигиенические процедуры, уж не говоря об одежде, обуви, лекарствах. В теплом климате или в холодном, но без людей вокруг, без инфраструктуры человек может прожить в полном одиночестве не больше недели. Примеры Робинзона Крузо или Федора Конюхова не в счет, это исключения. Потом: у Робинзона был Пятница, у Конюхова есть рация.
Существует, правда, совсем крайняя степень монашеского уединения — те, кто принимают великую схиму: они называются великосхимники, и степень их уединенности от мира близка к абсолюту. И все же и они не достигают крайней степени одиночества: все равно кто-то их кормит, кто-то дает одежду, кто-то убирает грязь.
Впрочем, лично я великосхимника никогда не видел, и ничего про это прочесть не удалось.
Затворники-отшельники есть, конечно, и в других религиях. Вот, например, в буддизме желающий стать ламой проводит два полных цикла по три года и три месяца, как принято в тибетской традиции, в строгом затворничестве в Гималаях. После этого он становится ламой.
Добровольно отказался от жизни с людьми Гаутама Будда.
У евреев были также секты аскетов и анахоретов, а также секта ТЕРАПЕВТОВ, про которую мало что известно. Практически нет письменных источников. Известно, что они ели только ночью, не ели мяса, на праздники тихо пели и танцевали.
Да и сам Иисус НАЗАРЕТЯНИН (более известный как Иисус Христос, то есть Помазанник), вполне возможно, какое-то время своей жизни был отшельником-анахоретом (в те «темные годы» его биографии, от 12 до 30, о которых все Евангелия умалчивают). Франсуа Мориак, тонкий исследователь жизни Христа, пишет: «…В свободные часы Иисус любил уходить надолго в уединенные места, где среди тишины звучал в Нем небесный голос. Там, в одиночестве, на холмах Назарета, незаметно готовилось будущее мира…»
Впрочем, это лишь фантазия… На самом деле никто не знает, как проводил Христос эти годы…
Все, что было сказано об отшельниках, относится к верующим людям. Они уходят в одиночество добровольно, стараясь таким образом искупить свои грехи, отделиться от остального человечества и приблизиться к Богу. И таким образом гарантировать себе загробную жизнь в раю. Здесь нельзя не увидеть некое корыстолюбие: типа, я немного помучаюсь, но потом буду вечно кайфовать. Мне такая позиция не близка, но никого не осуждаю.
Какие еще причины, кроме религии, могут быть признаны уважительными для добровольного ухода в одиночество?
Это может быть связано с болезнью, душевной или физической, или личными семейными обстоятельствами, это может быть следствием какого-то профессионального исследования.
Все это было в человеческой истории.
Вот Сэлинджер, удивительный, пока толком не понятый казус мировой литературы. Успешный писатель, автор одного романа и девяти новелл, уходит в добровольное отшельничество, проводит так около 60 лет, так и умирает в возрасте 91 года. Насколько мне известно, ничего из написанного «в заточении» так и не опубликовано, и не ясно — или там гениальная проза, или записки сумасшедшего в буквальном смысле слова.
Есть еще похожая история с замечательным писателем Томасом Пинчоном, которым я одно время зачитывался: его много лет никто не видел, одно интервью он дал в самом начале пути, в 1969 году, тогда же появились его блеклые черно-белые фотографии, и всё — а книги продолжают выходить до сих пор.
Подобный миф творит себе и Пелевин. Я знаю нескольких людей, утверждающих, что они его родственники, живущих в разных городах и странах. Но на вопрос о писателе Пелевине они начинают как-то странно улыбаться и закатывать глаза. Что наводит на мысль: а жив ли он? И даже больше: а был ли он когда-нибудь? Но ведь книги исправно выходят (хотя они, на мой взгляд, катятся по наклонной плоскости, одна хуже другой).
Среди известных в России композиторов отшельником называли Исаака Шварца. Никогда с этим не соглашусь! Я имел счастье быть знакомым с Исааком Иосифовичем и могу засвидетельствовать, что он был человеком редкой витальной силы и очень любил общаться, разговаривать с людьми, сплетничать, рассказывать анекдоты — словом, был как все мы. Как говорил поэт:
…И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он…
Но когда Божественный глагол касался его чуткого слуха, он выдавал свои чудные мелодии, и здесь, наверное, дух Сиверской (не путать с ИВЕРСКОЙ БОГОМАТЕРЬЮ: Сиверская — это деревня под Ленинградом, где он жил) помогал. Впрочем, записывал он музыку все равно на «Мосфильме», а не в «широкошумных дубравах», среди проводов, микрофонов и мониторов. И никакого духа отшельника в нем вовсе не было.
Художников-отшельников было много, и сейчас их много. Все они художники второго класса.
А художники первого класса все-таки всегда были в центре событий, общались с королями и принцами, олигархами и премьер-министрами.
Исключения — Ван Гог (был слегка, а может, и не слегка безумен), Марк Ротко (на время запершийся в своем доме в Ист-Хэмптоне и тоже проявлявший признаки безумия), Гоген (до конца жизни отправившийся на Таити), — но и они не были одиноки.
У Ван Гога всегда был брат Тео, у Ротко — его жёны, у Гогена — его таитянские любовницы.
А вот Энди Уорхол — он как раз подтверждение моего тезиса: он был первоклассным мастером и общался только с высшим светом, одиночество ему было незнакомо, его всегда окружал целый рой молодых любовников.
Что уж говорить о Дали или Пикассо — великих мастерах самопиара! Блестящая имитация безумия когда надо и холодная расчетливая голова.
А одиночество — никогда!
Резюмируя эту часть, могу сказать: одиночество — тяжелая участь. И те, кто выбирают это сознательно, делают это по какой-то экстраординарной (или экстравагантной) причине: фанатичная вера, психическое расстройство, проблемы в личной жизни. Просто так уйти в полное одиночество — такого не бывает. Это — пытка. Без серьезных причин на такое не пойдешь.
А вот вынужденное одиночество — это мрачная история.
Например, тюрьма, одиночная камера.
Или карцер на военной службе.
Или когда самолет падает, ты выживаешь, но оказываешься на необитаемом острове, в пустыне или в тайге.
Но гораздо более распространенная причина вынужденного одиночества — старость.
Кому из нас не знакома ситуация, когда кто-то из стариков остался один? Когда папы уже нет, а мама живет еще долго?
Подобное случилось в моей семье. Папа ушел, а мама пережила его на 25 лет. И конечно, ей было очень непросто. Мы — я и мой брат — как могли старались скрасить ее дни. Но как подумаешь, что происходило, когда дверь за нами закрывалась и она оставалась одна… не пожелаю никому.
Удивительный клип мелькнул на днях в Ютюбе... Про старика, который известием о своей смерти заставил всех своих родных, чтобы они приехали к нему на Рождество.
Да, неизбежно, глядя на этот ролик, сердце заходится и набегает слеза… (Для тех, кто не видел, даю ссылку: http://2x2.su/rest/news/rolik-so-starikom-vstrechayuschim-rozhdestvo-rastr-87680.html.)
Вообще, жизнь одиноких людей — грустная тема. Даже тех, которые утверждают, что они так живут по собственной воле. И как бы ни хорохорились «убежденные холостяки», этакие вечные жеребцы, как бы ни развлекались «веселые вдовушки», а все-таки лучше, когда у тебя кто-то есть. Друг или подруга, тетя или племянник, кум или сват — но все-таки какая-то живая душа. Хотя бы собака или кошка! Но кто-нибудь! И чтобы всегда, а не иногда.
Нет, без цитат все-таки не обойтись.
Вот как по-разному относились к одиночеству великие.
Мягко: Бунин.
Что ж! Камин затоплю, буду пить...
Хорошо бы собаку купить.
Трагически: Мережковский.
Стремясь к блаженству и добру,
Влача томительные дни,
Мы все — одни, всегда — одни:
Я жил один, один умру.
Издевательски: Маяковский.
Единица! — Кому она нужна?!
Голос единицы тоньше писка.
Кто ее услышит? — Разве жена!
И то если не на базаре, а близко.
Все сказанное выше относится к людям. Обыкновенным людям. Человекам. Человечеству.
Но есть и другие люди. Назовем их Художниками. У них отношения с одиночеством совсем иные.
Об этом есть целая библиотека, миллиарды умных слов.
Но лучше всех выразил это Пушкин.
Обращаясь к Художнику, он твердо сказал:
Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум…
Тут уместно вспомнить строчки Евтушенко из его прекрасного стихотворения «Одиночество».
Спасибо женщинам, прекрасным и неверным,
за то, что это было все мгновенным,
за то, что их «прощай!» — не «до свиданья!»,
за то, что, в лживости так царственно горды,
даруют нам блаженные страданья
и одиночества прекрасные плоды.
Ведь творчество (если мы говорим о creative art, а не performing art) почти всегда происходит в одиночестве. Поэтому для Художника, для Творца одиночество не только возможно — оно необходимо.
«Творческий Человек» должен иметь жену, детей, имущество и т.д., но нужно также «приберечь для себя какую-нибудь клетушку, которая была бы целиком наша, всегда к нашим услугам, где мы располагали бы полной свободой, где было бы главное наше прибежище, где мы могли бы уединиться» и «вести внутренние беседы с собой и притом настолько доверительные, что к ним не должны иметь доступа ни наши родные, ни приятели, ни посторонние. Только так создается искусство».
Это сказал не я, а Мишель Монтень.
На этом и закончу.
Колонка Александра Журбина опубликована в журнале "Русский пионер" №61. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
- Все статьи автора Читать все
-
-
10.07.2019Дело в походке 2
-
24.03.2019Carpe diem! 0
-
17.01.2019Дарственное 0
-
24.11.2018Театром и не пахло 1
-
16.05.2018Компромиссую 1
-
13.03.2018Соблазненные и покинутые 1
-
26.02.2018Уединенность 2
-
18.01.2018Снежность 2
-
18.10.2017Исповедь валютчика 1
-
29.05.2017Берегите их, поэтов 0
-
26.04.2017Обманщик с поворотом 0
-
29.03.2017По верхам 1
-
1
15747
Оставить комментарий
Комментарии (1)
- Честное пионерское
-
-
Андрей
Колесников1 1157Февраль. Анонс номера от главного редактора -
Андрей
Колесников1 6141Доброта. Анонс номера от главного редактора -
Андрей
Колесников1 8140Коллекционер. Анонс номера от главного редактора -
Полина
Кизилова8884Литературный загород -
Андрей
Колесников12565Атом. Будущее. Анонс номера от главного редактора
-
- Самое интересное
-
- По популярности
- По комментариям
Что ж, прощай. Я живу не в пустыне.
Ночь со мной и всегдашняя Русь.
Так спаси же меня от гордыни,
В остальном я сама разберусь.
А.А. Ахматова
Из всех земных наград, нет лучше для души,
неповторимый аромат, есть в роскоши глуши,-
да ни взмах зимы порой, дивною резною белизной,
и ни осени, вслед за листвой, мимолетный просиней покой,-
так нас здесь ни воскресит душой,
как вдруг солнечный разбой весной.
Ведь, когда Светило, чуть пятном туманным,
уж устало светит, на своем излете,-
по-над мокрыми просторами, над странным,
мельком капелек, в замедленном полете,-
нам вдруг время, представляется пространным,
а пространство, как во временном налете.
Не так ли, к теням тончайшим, привлекая вниманье,
тут и Ему, высокий смысл, в бессмыслице ловить,-
чтоб заточив навечно, вдруг в строки очарованье,
на миг всего, уныние и гнев свой позабыть,-
Поэта так, безумный мир приносит на закланье,
всего лишь, чтобы голод красоты чуть утолить.
Сонмы пролистнув сомнений, резвостью сквозя мгновенья,
в праздности, веков знамений, дерзость есть стихотворенья,-
но, что освобожденье отчуждением,
вдруг от мучительности отречения,-
пусть страстна, проповедь Поэта, и искусна,
да только вот судьба его, при этом, грустна.
Как желтый кружит лист, на желтую уже ложась основу,-
времен вдруг желтых смысл, завладевает коли жизнью снова,
стихом, досель невиданным, снискать ли здесь судьбы даров,-
лишь горечь незавидная, пускай Поэту от трудов,
но, что рябинам уж рубиновым, оставшись без листов,-
до холодов ему малиново, лишь слаще вкус плодов.
Ведя счет лишь слезам, заплачем разве мы,
что стлаться листам, на зиму на землю, печали жаль ли нам,-
по промозглой грязи скользя, мы же не ропщем,
есть раз осень, значит не зря, се ля ви, в общем,-
но Поэт ведь, как себя ни ценя, будь он гений иль бездарь,
без поэзии, раз прозе нельзя, обуздать должен бездну!
Да пускай не выдерживает даже природа сама,
порою человека без воображенья и ума,-
однако ни ум же и ни воображенье,
увы, никого не спасают от искушенья,-
так однажды застят, и Поэта, и лиру,
искушенье властью, над собою и миром.
Но право оно или нет, в жизненном расчете,
где всегда лишь выгода, пожалуй, на учете,-
во зле не прячась за чужое благодушие,
все ж одиночество честнее двоедушия,-
что в любой момент, якобы любимому,
нож свободно, вонзить честно в спину.
И лучшие чувства увядают, увы,
коль в удушающем двоедушье души,-
то, лунатиком, им свой вверяя шаг,
вдруг вслед за искушениями спеша,-
нам понять бы, что ни тело, ни душа,
вполне здесь, никому не принадлежат!