Классный журнал

Что интересно. «Чка» по-армянски значит «нет». Это я в армии услышал. Самое часто употребляемое слово. Того нет, сего нет. Как говорил Мессир: «Интересно у вас получается, чего ни возьмешь, ничего нет». Так вот, когда вместо «Времени» возникло «Времечко» (произносится «времеЧКА»), самого «Времени» как названия было «чка». Не было его то есть. Однако по порядку.

 

В недосягаемый и вожделенный мир телевидения я попал до банального просто и практически случайно. Одна моя сокурсница по журфаку, с которой я был знаком весьма поверхностно, мимоходом услышав о моих мечтаниях, проявила вдруг необъяснимое великодушие и написала на салфетке из буфета: «Владик, возьми мальчика на работу. Хороший», — и объяснила, куда и к кому идти. Таинственный Владик — как полагается классическому телевизионщику, в вельветовой куртке, фирменных джинсах и с усами — выкатился мне навстречу из стеклянных крутящихся дверей «Останкино», как счастливый шарик из лототрона, задушевно со мной поздоровался, потом позвал еще более классического телевизионного персонажа с дымящейся трубкой в зубах, и они хором задали мне один вопрос: «Наглым быть умеешь?» Разумеется, я с жаром ответил: «О, да!!!», не преминув добавить: «Для дела исключительно». Это решило мою судьбу. Я стал работать в программе «Время» помощником режиссера.

 

Однажды возле нашего с операторами столика в межстудийном холле в самый разгар веселого трепа остановился какой-то небольшого роста, одетый в костюм мышиного цвета лысоватый дедок в очках и ворчливым тоном, тыкая в воздух пальцем, стал отчитывать меня за то, что я сижу на подлокотнике кресла и тем самым наношу непоправимый урон государственной собственности. Я обалдел от таких нелепых нравоучений и хотел было уже вспылить, но вовремя увидел напрягшие­ся лица своих разбитных собеседников, делавших мне за спиной у «пенька» (как я про себя его обозвал) отчаянные знаки, и молча сполз с подлокотника. «Пенек» еще раз погрозил мне пальцем и, сказав: «Чтоб это было в последний раз», удалился в сопровож­дении молчаливой свиты. Мои операторы облегченно заржали и объяснили мне, что я был на волосок от гибели. Лысоватый сварливый дедок, действовавший в лучших традициях классического дворника, оказался не кем иным, как великим и ужасным Сергеем Георгиевичем Лапиным — всемогущим председателем Государственного комитета СССР по телевидению и радиовещанию. Это я уже потом узнал, что у него дома одна из самых больших частных библиотек, что он большой знаток классической музыки, истинный ценитель высокого искусства и при этом отчаянный антисемит. К тому же при нем женщинам в телерадиокомитете запрещалось носить брюки, мужчинам, работающим в эфире, усы и бороды и, что самое для многих неприятное, в одной системе нельзя было работать родственникам. Знакомившие­ся на работе пары, часто сближавшиеся настолько, что дело заканчивалось загсом, вынуждены были скрывать факт женитьбы и носить разные фамилии, чтобы, не дай бог, кого-то из них не уволили за семейственность.

 

Незабвенные времена Генерального секретаря ЦК КПСС, председателя Верховного Совета СССР товарища Лео­нида Ильича Брежнева были комическими и трагическими одновременно. Уже ближе к концу своего правления он стал маршалом Советского Союза и получил очередную Звезду Героя. Это случилось как раз накануне очередной годовщины Великой Победы. Был он уже не ходок, то есть передвигался с трудом, говорил невнятно, в час по чайной ложке. Новоиспеченный маршал встретился со своими однополчанами с Малой Земли. Уж что он там нес, как себя вел, долго ли обнимался и целовал взасос ветеранов, одному Богу известно. Целый день мы ждали распоряжений сверху. ТАСС передал, что историческая встреча состоялась, но «картинка» ни из каких источников не поступала. В свою очередь, наш главный редактор, легендарный Ю.А. Летунов, тоже ожидал указаний со Старой площади. Пауза затягивалась. Решение принимало Политбюро ЦК КПСС и никак не могло его принять. Уже прошел так называемый «орбитный» выпуск. Приближался прямой эфир основного выхода «Времени». Мы уже не знали, что и думать. Наконец стало известно, что после долгих дискуссий принято решение показывать встречу на фотографиях. Количество и последовательность снимков единогласно определены членами Политбюро. Ее нужно выполнять самым строжайшим образом. Как говорится, шаг в сторону — расстрел с занесением в личное дело. По специальному аппарату в редакцию из фотохроники ТАСС стали передавать нужные изображения. Но до 21 часа таким образом успевали прийти только два снимка. Полный же пакет из шести фотографий выезжал к нам на правительственной машине с мигалками и должен был поступить буквально за несколько минут до начала главного прямого эфира. Весь в предвкушении ответственной миссии, я вместе с нашим дежурным по фототеке привел все в боевую готовность. Разместил на столе нужного размера паспарту, ножницы, клей. За очень короткий промежуток времени мне предстояло подготовить фотографии к показу и стремглав нестись с ними в эфирную студию. Машину, волнуясь и постоянно поглядывая на часы, я поджидал у входа в телецентр. 20 минут до начала эфира. 15… 14… Наконец — вой сирены, визг тормозов, из машины мне протягивают пакет. Я бегу в фототеку. 12 минут до эфира. Спокойно, время еще есть... Мы вскрываем пакет, размечаем снимки по номерам, обрезаем их по краям, приклеиваем к паспарту. Для веса и надежности я кладу сверху стопку других фотографий да еще присаживаюсь сверху. Пусть приклеивается покрепче. 10 минут… Я еще успеваю пошутить: мол, на ком приходится сидеть! Все, пора! Встаю, снимаю груз, и у меня волосы начинают шевелиться на голове. Впопыхах я приложил две нужные фотографии глянцем друг к другу, и теперь, когда я пытаюсь их разъединить, обе они несут существенные потери. Наш дорогой Леонид Ильич сотоварищи оказывается безнадежным инвалидом с оторванными частями тела и покореженным лицом. Это — трагедия. Непоправимая, ломающая всю мою жизнь, лишающая меня будущего. В голове проносятся страшные картины моего позорного изгнания с работы, суровые лица коллег, рыдающая беременная жена на грани выкидыша. До эфира — пять с половиной минут. Я вдруг вспоминаю, что две фотографии должны были успеть прийти по бильдаппарату. Несусь в телетайпную. Боже мой, ну сделай хоть что-нибудь! Бросаюсь к аппарату. Надеюсь только на чудо. И оно свершается. Одна фотография уже в готовом виде лежит рядом. Это одна фотография из тех, поврежденных! На моих глазах аппарат медленно выдает второе фото. И снова — оно!!! Именно то, которое нужно! Совершенно случайно к этому времени успели прийти как раз те две фотографии из шести, которые были мне так жизненно необходимы. Рулетка жизни выдала мне счастливый выигрыш. За оставшиеся две минуты я успел приклеить нужные снимки, подхватить все необходимое и вовремя прибежать к эфирным пю­питрам. Рука не дрогнула. Честь была спасена. По крайней мере, мне так казалось. Естественно, после эфира, облегченно смеясь, я поведал коллегам о случившемся. Все поохали, повздыхали, тайком перекрестились и разъехались по домам.

 

Меня дома ждала моя Наташа с почти девятимесячным пузиком. Я даже не стал ничего рассказывать… Утром раздался телефонный звонок. Я услышал знакомый голос и похолодел. «Это Голованов. С тобой будет говорить главный редактор». Летунов набросился на меня, как коршун на мышь. Он рвал и метал. Он требовал немедленного объяснения, раскаяния, покаяния и, скорее всего, увольнения. «Приезжайте сейчас же!» Я увидел испуганные глаза Наташи и твердо произнес: «Не могу. У меня жена вот-вот родит. Извините». Летунов бросил трубку. Меня спасла наша сменная работа. Когда я, как и полагается, пришел на выпуск после двух законных выходных, Юрий Александрович не стал возвращаться к этому инциденту.

 

В 1982 году свершилось то, что, казалось, не случится никогда. Верный ленинец, борец за мир во всем мире, дорогой и незабвенный Леонид Ильич Брежнев покинул этот бренный мир. Растерянность общества, всей страны привела к тому, что мы на какой-то период времени оказались в полной амнезии. Один за другим начали умирать генсеки. Менялись и у нас, правда по разным причинам, главные редакторы. Спустя какое-то время мне это надоело хуже горькой редьки. И, несмотря на то что я был уже ответственным выпус­кающим и моя карьера в программе «Время» могла продолжаться и продолжаться, я при малейшей возможности сбежал из Главной редакции информации в знаменитую «молодежку» Эдуарда Сагалаева. Сбежал навстречу всем грядущим переменам, в самую гущу новых телевизионных прорывов, к созданию независимых телекомпаний и по-настоящему революционных передач.

 

А 28 августа 1991 года «Времени» не стало. Кому-то это название показалось отрыжкой прошлого. Угар победы над августовскими путчистами повыбивал все табуретки и опоры из-под ног великого колосса — Союза Советских Социалистических Респуб­лик, и спустя три месяца с небольшим в результате Беловежских соглашений он отдал Богу душу. Зато наша первая независимая телевизионная компания «Авторское телевидение», бесстрашно проявившая себя при защите Белого дома, получила целый канал. Новый председатель Российской телерадиовещательной компании «Останкино» Егор Яковлев поручил команде АТВ вытащить из помойки 4-ю кнопку — пространство повторов и заплесневелых учебных программ. Генеральным директором был назначен Анатолий Малкин, главным редактором — ваш непокорный слуга, а главным режиссером — Дмитрий Дибров. Оставив у «Российских университетов» самые лучшие передачи, мы начали заполнять эфир нестандартными сериалами и оригинальным контентом.

 

Тогда-то Дима и привел к нам из «Мос­ковского комсомольца» Льва Новоженова. Поначалу он просто зачитывал в прямом эфире короткие житейские новости в духе своей газеты. Будучи уже зрелым и матерым журналистом, камер боялся как огня, и мы стояли за кадром наготове, чтобы в любой момент протереть пот с его лица, как хирургу во время операции. Дальше — больше. Появились рубрики и некое подобие корреспондентской сети. И вот наступил торжественный момент присвоения новому формату оригинального имени. Как сейчас помню, сидим мы с Дибровым и Новоженовым в кабинете у Малкина, голову ломаем. Я, как патриот своей родной программы, и говорю: «А чего думать-то? Вон “Время” заменили на какую-то хрень, давайте себе возьмем, чего добру пропадать?» Тут кто-то возражает: «Ну, какое мы “Время”. Маленькие мы еще, недоразвитые. Скорее уж пока еще не “Время”, а…». И тут все хором как закричат: «Времечко!» На том и порешили.

 

В 94-м «Времени» вернули историческое название. Зато у нас отняли четвертый канал, отдав его в частные руки Гусинского с его НТВ. Но это — совсем другая история. До «Времен» Владимира Владимировича оставалось шесть лет. Познера, я имею в виду…