Классный журнал

Я ДОЛГО НЕ ЗНАЛА, кем и где работает отец. Несколько раз, когда я была совсем крохой, то видела, как случайные прохожие благодарили его на улицах, а некоторые даже кланялись ему в пояс. На мой вопрос, кто эти люди, он отвечал мрачно: «Мои воспитанники». Я не понимала, что это значит, но не расспрашивала — боялась его разозлить, предпочитала наблюдать. Подобострастно вел себя и наш сосед со второго этажа — «Юрка-мошенник», как за глаза называли его родители. Я была уверена, что отец — очень важный человек. Мама учила меня всем отвечать: «Папа — военный».
 
На самом деле отец не был военным. Когда мне стукнуло семнадцать, он рассказал, что работал на зоне, служил в колонии строгого режима. Меня это потрясло, но многое стало понятным. На папин характер это наложило страшный отпечаток: его можно было назвать каким угодно, но только не мягким человеком.
 
Зоновская тематика окружала меня с раннего детства. Дома висели громоздкие шкафы из ДСП, сделанные руками заключенных на «промке», промышленной зоне. На верхней полке хранился отцовский дипломат с ножами-выкидухами, которые он принес «оттуда». Мы с братом в детстве играли этими ножами: кидали их в деревянный пол нашей коммуналки. На окнах у нас дома висели страшные решетки, которые сварили там же, «у папы на работе», — мы жили на первом этаже у Летнего сада в квартире, которая, говорили, до войны принадлежала царскому повару.
 
Я много читала и выросла, стала эдакой нимфеткой в свои двенадцать. Один известный кинодеятель тогда хотел меня снять в русском кавере «Лолиты», но мать не дала, хоть отец и не имел ничего против такой легкой «порнушки». Но я выучила алфавит, еще когда не умела говорить, а только показывать пальцами. Чтобы пальцами показывал режиссер, я не хотела, поэтому от съемок отказалась. В тринадцать я принялась воплощать девичьи мечты в реальность и совершать журналистские телодвижения: стала ходить на отечественные рок-концерты, общаться с артистами и писать первые статейки. Вела рубрику в подростковом питерском глянце о малоизвестных знаменитостях. Проводила время с рокмузыкантами и всем врала, что мне уже восемнадцать. Чтобы мне верили, глаза я красила очень ярко. Кожаные штанцы добавляли мне уверенности, это было модно. Я взяла интервью у очень уж тогда известной Марины Хлебниковой в мажорном клубе «Голливудские ночи», что был на Невском проспекте. Поцеловалась с Дмитрием Нагиевым на сцене БКЗ в мыльной пене первого апреля и кричала, что хочу умереть от счастья. Подружилась с Геннадием Бачинским и Сергеем Стиллавиным. Чуткая мать видела, что юной мне до вселенской славы осталось рукой подать. И коварно решила мою свободу ограничить.
 
Мы уехали на юг России, где мама заставила меня поступить в Школу Щетинина — тогда это была экспериментальная площадка Министерства образования России. Конкурс был невероятный, несколько тысяч человек на место: это вам не Театральная академия. Об этой необычной Школе сняла фильм Наталья Бондарчук, писали известные журналисты. Споры об этом заведении не утихают по сей день. На стене главного корпуса красовалась огромная надпись: «Быть России вечно без ворога». Там градусник на батарее не нагреешь — патриотическое воспитание с подъемом в 4 утра, пробежки по горам, русская народная хореография, сборы по вечерам у костра. Эзотерическая каша в головах благодаря регулярной «промывке мозгов» от генерального директора, Михаила Петровича. Анекдоты рассказывать нельзя, а если не можешь удержаться, следует называть короткую смешную историю «притчей». Современную музыку слушать запрещено: вместо Земфиры — «Мы так давно, мы так давно не отдыхали…». Невероятные физические нагрузки, эксплуатация детского труда — десятилетние казаки и казачки работают и на стройке, и в полях, дежурят (сами готовят еду и следят за чистотой). От всех болезней — стрептоцид и анальгин, поселковая медсестра приходит раз в неделю. Письма домой перлюстрируются, общение с родными не приветствуется. В каждой комнате по стукачу генерального директора, а в туалетах, говорят, прослушки. У парней многоярусные кровати, и с третьего этажа вечно кто-то падает. Идея казачества, в Школу наведывается атаман Краснодарского края. Построения, ребят учат махать шашками, дивчины тоже занимаются русским рукопашным боем по системе Кадочникова. Мы носим камуфляж, а за лесом у нас шикарный полигон. Закрытое учебное заведение. Интернат. Пусть и элитный. Но по сути — та же колония-поселение для трудных подростков.
 
Я там прожила больше года. «Год за два», — шутят те, кто там учился. Мясо и рыбу есть нельзя, якобы ты наполняешься агрессией убитых животных. Детей кормили паршивой ячкой, перловкой, сечкой… Хорошо, пекарня была своя! Парни, которые после Школы служили, говорили: армия —халява… вставать в шесть! Котлеты дают! Да и в тюрьме, по крайней мере, можешь думать, что хочешь. Говорить, что думаешь. В конце концов, подраться или послать человека на три буквы, если он тебя достал. Школа Щетинина не давала и этой свободы. Агрессию проявлять было запрещено. На вопрос, сколько тебе лет, нужно было отвечать: «Вечность». Покойный патриарх Алексий все же признал это заведение сектой — но у нас в стране именно в этом месте почему-то свобода. Свобода вероисповедания.
 
Я получила аттестат за 9 классов, вернулась домой и на какое-то время угомонилась. А папа не сразу, но стал мне другом. Да-да, мой драгоценный папочка — деспот, эгоист и самодур. Скорее всего, так вышло потому, что он ушел на пенсию и стал работать адвокатом. Однажды я рассказывала ему о Школе, размышляла вслух о свободе и несвободе, и он внимательно слушал, но потом не выдержал и перебил:
— Ты говоришь, год за два, доча, что в тюрьме лучше? Запомни, хуже тюрьмы — только тюрьма. Там ежедневно происходят тысячи нарушений! Это огромная, мощная, как спрут, система, где все завязано на «рука руку моет». Например, следователь. Это важный человек в непростой судьбе арестанта! Стоит ему шепнуть тюремному оперу пару ласковых, и тот сунет подозреваемого не в обычную «режимную» камеру, а в пресс-хату, где будут издеваться, выбивая показания. «Пять трупов приобщили к делу» — это не шутка, бывает и такое. В «прессе» сходят с ума, седеют за одну ночь — ты не представляешь, сколько изощренных пыток можно придумать, используя только кипятильник! Барыгу Райку прессовали год. Отбили ей голову, и в мозгу образовалась опухоль. Но она держалась, «каталась» между больничкой и своей камерой, а судья как будто не видела синяков на лице женщины и как будто не слышала ее рыданий. Напрасно я доезжал с ней до изолятора и требовал перевода в другую камеру, — издевательства продолжались. Показаний она не дала, доказательств у следствия было недостаточно, и через год суд Раису оправдал. Но ребенка она потом выносила чудом, перед родами ей делали трепанацию черепа. Говорит, святая Матрона помогла…
 
«В колонии с дочкой наобщаетесь, там кафе есть», «Надо было о детях думать, когда преступление совершали»… Именно от следователя зависит — дать разрешение на свидание с подозреваемым или нет. Возмутительно то, что люди, чья вина еще не доказана в соответствии с законом, то есть лица юридически невиновные, находятся в тяжелых тюремных условиях. Как правило, на меру пресечения смягчающие обстоятельства: наличие несовершеннолетних детей, прописка, постоянное место работы — редко как-то влияют. Если есть возможность заключить человека под арест, его скорее посадят, чем нет. Так следствие себя обезопасит от того, что обвиняемый скроется или «продолжит заниматься преступной деятельностью», но кто вернет человеку здоровье и потраченные нервы, если через год в зале суда его оправдают?
 
Мы часто рассуждали с отцом о судьбах ег о «подопечных», как он их называет. Однажды у меня появился чудесный замысел реформирования судебной системы. Сейчас судья — кастовая профессия, стать судьей трудно, деньгами, образованием и стажем не помочь. У судей хорошие зарплаты. Им трудно понять, что такое провести семь лет в местах лишения свободы. По моей задумке, в судьи надо выбирать людей с высшим юридическим образованием, которые отсидели примерно года четыре. Просто чтобы понимать, что ты делаешь, когда осуждаешь пожилую женщину на двенадцать лет. Конечно, такой неоднозначной реформы не допустят даже анархисты, а последствия ее непредсказуемы. Но в каждой шутке есть доля шутки, понимаете?
 
Свобода — это счастье в мелочах, и этих мелочей в любых местах лишения свободы очень не хватает. Свободы выключить свет, когда захотелось, поспать или поесть «не по режиму», свободы закричать во все горло, если хочется. Пойти себе по набережной, и чтобы не руки за спиной, а солнце в лицо. Свободы уйти от неприятных тебе людей, а не проводить с ними часы, дни, годы в одном тесном помещении. Видите, свобода — это не так уж и много. Она всегда с тобой. И если тебе этого не хватает, нужно еще, больше и чаще… Скорее всего, ты уже несвободен.

Колонка Марии Панкевич опубликована в журнале "Русский пионер" №56. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".