Классный журнал

 
СНАЧАЛА была машина. «Победа» серого цвета с мягкими диванами. Она принадлежала видному пожилому мужчине с похожим на Брежнева лицом и такими же густыми, темными, как у Брежнева, волосами. Мужчина был высок, широк в плечах и в кости в целом, у него была военная выправка, хотя я никогда не видела его в форме. В основном я видела его сидящим в трениках на диване, напротив телевизора, в проходной комнате, именуемой «гостиная». Он курил, называл мою подружку Ларису Ларисёнышем, смотрел телевизор и страстно комментировал футбол. Треники советских времен — это вам не рэперские адидасы сегодняшних дней. Те — темно-синие, из хлипкого отечественного трикотажа, с неизменно вытянутыми коленками — и прилагавшиеся к ним в комплекте драповые, на резиновой подошве, серые в клетку огромные тапки способны были любого мужчину послать в нокаут, превратить в ничто, вернее, в нечто бесформенное и пугающее, как домовой. Ефимыч — так звали мужчину — был отчимом моей подружки Ларисы. Именно ему принадлежала Любовь Ивановна, красавица-брюнетка с голубыми ясными глазами, она же мама моей подружки Ларисы, и машина «победа». Ефимыч был старше Любови Ивановны аж на целых двадцать лет, что в моих глазах отсылало его далеко-далёко, к библейским временам, прямо к Мафусаилу. Лариса как-то показала мне альбом, где молодой и довольно даже симпатичный отчим стоит на фоне разрушенного Берлина в обнимку с такими же молодыми и симпатичными солдатами. Медали ярко блестят на груди, улыбки у всех бесшабашные — ведь война закончилась, победа!
 
Я попыталась увидеть в Ефимыче в трениках того Володю в гимнастерке, но не смогла. Наверное, мешали тапки. Сложно было представить, что такая, как мне казалось, далекая война и Победа имели воплощение в этом конкретном человеке. Хотя становилось понятно, почему красавица Любовь Ивановна вышла за него замуж. Она видела в нем героя. А машина «победа», хоть была в летах, как и хозяин, выглядела очень респектабельно.
 
Неожиданно для себя я вдруг испытала чувство зависти, но не потому, что у Ларисы герой-отчим, а потому, что у меня тоже есть фотография улыбающегося молодого парня в гимнастерке и фуражке.
 
Но он не сидит на диване. Парню 22 года, и он очень похож на мою маму, что немудрено, потому что он ее отец. И мой дед. Фотография сделана в первый год войны. И все. В первый же год войны не стало этого улыбающегося, доброго, круглолицего парня. И у мамы, которой тогда было три года, не осталось никаких воспоминаний об отце, ничего, кроме этой фотографии. Она теперь висит у меня в комнате на стене. Рядом висит фотография другого, очень стильного молодого мужчины. Пиджак в тонкую полоску, светлые волнистые волосы, зачесанные наверх, улыбка, обнажающая белые зубы. Удлиненное лицо, нос, лоб, выражение глаз мне очень хорошо знакомы: я вижу все это каждый день, когда смотрюсь в зеркало. Потому что это мой другой дед, отец моего папы. Мне кажется, он безумно нравился женщинам. И остался в памяти таким же сердцеедом. Потому что не успел стать другим. Остепениться, завести огород, надеть треники и тапки. Погиб тоже в самый первый год войны. А после Победы у мальчика, который станет моим отцом, появились сестры и он стал называть папой другого хорошего человека, потому что совсем не помнил того, в пиджаке в тонкую полоску. Но я почему-то чувствовала огромную брешь в своей родословной, прямо за моей спиной, и чем дальше, тем больше. Мне невыразимо жаль было этих молодых парней, которые не дожили до моего появления на свет, и еще больше жаль себя, изначально лишенную любви, полагающейся мне по рождению. Слово «Победа» с того самого момента, когда я осознала, что это такое, стало сильно горчить на вкус.
 
Война и Победа были базисом, на котором строилось наше воспитание. Было все просто. Вот враг, вот наши солдаты-герои. Мы все хорошие, а они все плохие. Мы победили! Ура!!! Конечно, ура. Только не совсем ура. Как же те двое, молодые парни, которые ничего толком не успели? Как же остальные: моя бабушка, оставшаяся без мужа, моя прабабушка, оставшаяся без сына и мужа, мои мама и папа — безотцовщины? Как остальные люди? Так это необходимые жертвы, говорили нам. Они отдали свою жизнь за нас, чтобы мы жили счастливо. В раннем детстве я хотела поступить в Суворовское училище, стать воином и отомстить фашистам за своих парней. Врагам надо мстить. Став постарше, поехала первый раз в пионерский лагерь в Восточную Германию. Ну и где вы, враженьки? Чистенькие дедуськи, попивающие пиво, это вы? Где ваше звериное лицо? Скалится мне за Берлинской стеной? Может, у вас амнезия и вы забыли, что победа за нами? Почему вы тут так классно живете, с пивом и сосисками? Я оглядывалась вокруг в надежде хоть к чему-то придраться, но в Германии было красиво, чисто, уютно и спокойно. Не то что у нас, победителей.
 
«Привет участникам освобождения города-героя Минска от немецко-фашистских захватчиков!» Такая перетяжка висела на моем пути в институт. Глумливый русский язык.
 
Как-то на заре музыкальной карьеры меня пригласили поиграть в пейнтбол. Учитывая мои милитаристские наклонности, попали в яблочко. Я радостно напялила камуфляж, даже не надев никакой защиты: было жарко. Итак, музыканты против бизнесменов. Начали! Ура!!!
 
Мужики тут же вытеснили меня с передовой практически в тыл.
 
В самый конец поля боя — охранять наш флаг, который стремились захватить враги. Из правил игры я толком ничего не поняла, да и зачем, раз я в такой заднице. Уныло потащилась на свое место сторожихи с винтовкой. Засела в кустах. Долгое время вообще ничего не было слышно, потом раздались крики, мат, затрещали сучья, задрожала земля. Было похоже, что по лесу бегает дикий кабан. Я вскинула автомат, спрятавшись за деревом. Сердце неожиданно забилось очень громко, сейчас меня услышат. Превратившись в туго натянутую струну, я держала палец на спусковом крючке, готовая выстрелить в любую секунду. Как только из-за кустов показалась чья-то фигура, я выстрелила. Фигура подпрыгнула, издав короткий приглушенный крик, повернулась ко мне лицом, и я со стыдом увидела Петровича, Преснякова-старшего, моего коллегу. Он был наш. Я подстрелила своего! Даже не осознав, что он одет в камуфляж моей команды: бизнесмены были в черном. Я же видела, что он не в черном, но то ли со страху, то ли в азарте, даже не задумавшись, пальнула. В это время из кустов повыскакивали еще двое, но уже в черном, мой меткий глаз не подвел, на черной груди распустились ярко-желтые цветы, символизирующие смерть. Убитые враги молча сели на пенек, пытаясь отдышаться. И тут меня настигла шальная пуля. Пуля попала в закрытое тонким хэбэ бедро, и только дворовое детство не дало завопить, закричать раненым зайцем. Я выскочила из-за сосны и разрядила весь магазин в несшегося на меня противника. Он удивленно остановился, похожий на загаженный голубями памятник.
 
— Да, недаром говорят, что бабы на войне — лютые звери. Хорошо, что я в защите, а то бы не выжил.
 
Я молча хватала ртом воздух.
 
Тут с криками «Победа!» прибежали камеры, журналисты, и оказалось, что мы, музыканты, победили, а я — главный герой, потому что не пустила оставшихся врагов к нашему флагу. Флаг как символ победы воткнули мне в руки, сфотографировали со всех сторон, вручили цветы.
 
— Каково чувствовать себя героем? Скажите, вы продумали тактику боя? — Журналисты радовались, что есть красивый, по их мнению, финал. Единственная женщина стоит с флагом и цветами в руке.
 
А мне было ужасно стыдно. И больно. Петрович так и не понял, кто его убил. Защиты на нем не было — скорее всего, ее на всех не хватило. Судя по тому, что я испытывала сама, больно было ужасно. И никакой тактики у меня не было, палила сдуру, ничего не понимая, даже после того, как подстрелили меня, что абсолютно против правил.
 
И вот стою здесь с флагом и цветами, соратники меня обнимают, молодец, говорят. Поулыбалась я криво и, хромая, пошла в туалет. На бедре был не просто синяк, а черняк. Черная роза — эмблема позора. Болело нестерпимо.
 
И стало мне вдруг ясно, что на войне ведь очень часто все происходит именно так — сдуру, со страху. Глупо, больно и некрасиво. Так что играть в войну мне больше не хочется. И мстить врагам тоже.
 
Хотя нет, вру. Есть у меня один враг. Лень. И с ней приходится вести войну. Уже долгие годы. С переменным успехом. И пока неизвестно, удастся ли мне воткнуть флаг победы в ее жирную задницу. Но я не сдаюсь. Гитлер капут. Хэндэ хох!