Классный журнал

СУЩЕСТВУЕТ ПОВЕРЬЕ, что те хирурги, у которых не бывает осложнений во время операций, — «хорошие» и «от Бога», а те, у кого осложнения бывают, — «купили диплом», «шарлатаны» и «коновалы». Нет, конечно, бывают и такие, я не спорю. Но лично я к хирургу, у которого никогда в жизни не было осложнений во время операций, лечиться не пойду ни за что. Потому что он либо обманывает, либо никогда скальпеля в руках не держал. Причем первое гораздо страшнее второго. Да, в моей сегодняшней колонке речь пойдет о «долге откровенности» и о том, из чего врачу нельзя делать тайну, даже если очень хочется.
 
Нам, докторам, принято очень сильно доверять. В моем понимании высшая степень доверия — это когда кто-то спит, а я, дежурный хирург, которого пациент первый раз в жизни увидел полчаса назад, ему, с добровольного его согласия, очень острым ножом разрезаю живот. Если это не стопроцентное доверие, то что же тогда?
 
И чем больше доверие к хирургу, тем страшнее брать на себя ответственность за совершенную ошибку. Тем страшнее врачу признаться пациенту, что ошибка произошла именно по его, врача, вине и других объяснений, к сожалению, нет. В этом случае оставаться кристально честным перед пациентом и самим собой бывает очень нелегко, ведь помимо личных эмоциональных переживаний, чувства вины и сомнений в собственной профпригодности на карту часто бывает поставлена карьера, а значит, и жизнь врача.

Но делать из этого тайну и скрывать врачебные ошибки — еще большее преступление.
 
Мы, врачи, вообще крайне уязвимая категория людей. Даже вне медицины нам очень много чего нельзя, и нас практически всегда можно за что-то «привлечь» и в наказание отстранить от дела всей нашей жизни — медицины.
 
Например, в Великобритании врач практически стопроцентно теряет свою медицинскую лицензию, если его поймают за рулем в нетрезвом состоянии, тогда как инженер или программист, скорее всего, отделается денежным штрафом или потерей водительских прав на двенадцать месяцев.
 
«При чем тут медицинская лицензия и какая у нее связь с правилами дорожного движения?» — спросите вы. Я вам отвечу: ни при каких обстоятельствах нельзя врачу позорить медицинскую профессию, нарушая закон. Даже вне операционной, даже все стен госпиталя. Нельзя. Врач не заканчивается за воротами больничного двора.
 
Лично на моей, ныне безупречной, медицинской лицензии по молодости целых пять лет висело предупреждение Генерального медицинского совета, которое гласило примерно следующее: «Вышеозначенному доктору вынесено строгое предупреждение, чтобы он в дальнейшем не нарушал правила вождения автомобиля, не подвергал жизнь других людей опасности и не порочил тем самым профессию врача».
 
И тут, в моем весьма поучительном случае, «алкоголем за рулем» даже и не пахло! Боже упаси! Я не вожу машину, даже выпив один маленький бокал пива, — это принципиально.
 
Ну подумаешь, увлекся педалью газа на трехсполовинойлитровом «ягуаре» на автомагистрали М5 — и что с того? А вот то. Трибунал. Долгие объяснения перед комиссией Медицинского совета, слова искреннего раскаяния и взгляд, устремленный в паркет. Но главное — реальный страх потерять свою профессию. Ведь в ней — все.
 
Пять лет подряд любой пациент, нашедший мою медицинскую лицензию в Регистре специалистов, мог увидеть то самое мое предупреждение и, возможно, совершенно обоснованно мог даже сформировать мнение обо мне как о беспечном ездоке (и по совместительству — хирурге) и отмороженном лихаче, которому и закон-то не писан ни на дороге, ни в операционной. И поди потом докажи, объяснись.
 
Или бывает иногда — и любой настоящий хирург меня поймет — ни с того ни с сего такая черная полоса начинается — прямо хоть волком вой. У девушки после кесарева сечения на пятые сутки сепсис, а у образцово-показательной лапароскопии по поводу эндометриоза — подозрение на повреждение мочевого пузыря. И виноват, конечно, оперировавший хирург. Потому что до того, как он взял в руки скальпель, не было ни сепсиса, ни дырки в мочевом пузыре. Да, были другие проблемы, но кто о них сейчас вспомнит? И к такому хирургу, который виноват в произошедшем несчастье, все, начиная от пациентов и до коллег, начинают присматриваться и задавать себе и друг другу вопрос: «А можно ли ему продолжать оперировать или он что-то неправильно делает?»
 
И всегда в такой прекрасный момент хочется сказать в сердцах: да что вы, в самом деле? У кого осложнений не бывает? К тому же у меня ничего подобного целый год не было! Целый год ни одного осложнения!
 
И тут раз — на следующее утро вам опять сообщают: у вашей миомэктомии, мистер великий хирург, на седьмой день все швы на животе разошлись. Ну, для полного счастья этого как раз не хватало.
 
Плакать бесполезно, хотя очень хочется. Доказывать всем, что ты на самом деле чудесный оператор, восемь раз в день моешь руки с мылом, и вообще, просто лучший специалист по эндометриозу по эту сторону Темзы, — тоже сомнительно. А то, что у пациентки сахарный диабет и индекс массы тела зашкаливает, конечно, объясняет происходящее в некотором роде, но увы — пациенту от этого не легче. Пациент хочет узнать: почему именно с ним такое произошло и кто во всем этом виноват?
 
Сложнее всего объяснить пациенту, что да, виноват именно ты, что дырку в мочевом пузыре сделал ты и швы на животе разошлись после твоего «вышивания крестиком». И можно, конечно, заметить как бы невзначай, что все эти осложнения случаются в серьезной хирургии сплошь и рядом. Но пациентке с дыркой в мочевом пузыре статистика уже не особо важна, потому что осложнение это уже произошло в данном случае стопроцентно. Нужно просто сказать: «Простите меня. Случился хирургический инцидент. Я был вашим хирургом и готов принять ответственность за все, что произошло».
 
Иногда прощают. Иногда нет. Но в любом случае врач должен предоставить пациенту исчерпывающую информацию о том, что именно случилось на операции и почему так вышло. И рассказать все без утайки. Так будет правильно и честно. Даже если потом трибунал, суд и потеря лицензии. Такая уж профессия — быть врачом, и риски, с этой профессией связанные…
 
А потом нужно продолжать лечить больного, лечить и восстанавливать его веру в тебя как во врача, который все знает про «Primum non nocere».
 
А тем временем начинается служебное расследование, многочисленные письменные объяснения и свидетельские показания других участников операции. Задача всего этого разбирательства, как правило, не найти крайнего, а попытаться понять, что нужно сделать в следующий раз, чтобы это не повторилось. Отправить хирурга на стажировку и повышение квалификации? Поменять протокол предоперационного обследования? Позвать уролога и общего хирурга на помощь, если ожидается сложная хирургическая операция? Ну и, конечно, проверить, не было ли тут халатности врача…
 
А утром — опять в операционную, где уже другая пациентка смотрит на тебя как на последнюю надежду, перед тем как погрузиться в наркоз, и опять операция, и опять в животе ужас и кошмар, непонятно, где мочеточник, а где маточная артерия, потому что все слилось в один эндометриоидный конгломерат. А у тебя только лапароскоп, биполяр и иголка с ниткой… И не дай бог еще одно осложнение. Надеюсь, черная полоса позади… Наверное, жить, вывернувшись наизнанку, не делать тайны из своих ошибок и отвечать за жизнь спящих и доверившихся тебе людей — это и есть высшее предназначение врача.
 
Скальпель, пожалуйста…