Классный журнал

ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ — это всегда что-то само собой разумеющееся, что-то фоновое, из учебника «Родная речь» для третьего класса или из никогда не прочитанных книжек Пришвина, Тургенева или Бианки, стихов Некрасова и Твардовского — в общем, то, что проходят в школе, но как-то без особого акцента: есть она и есть. Тем, кому повезло побывать в армии, правда, знакомо выражение «я научу тебя родину любить», но даже в исполнении старшего прапорщика Половинко, двухметрового румяного уроженца города Винница, оно звучало всегда абстрактно, немного обидно и абсолютно бессмысленно: я-то знал, что родину я лично любил, даже находясь в Мурманской области, и без его уроков. Хотя, отдавая должное педагогическому таланту прапорщика Половинко, научить он действительно мог кого угодно чему надо быстро и навсегда. А вот в какой момент появляется любовь к родине, когда ты чувствуешь, что «влюбился», — большой вопрос, в отличие от других, основных объектов проявления этого чувства. Например, с женщиной все хоть и многообразней, но проще. Бывает так, что полюбил с первого взгляда или со второго, или она с виду вроде ничего особенного, но как засмеется — сразу глаз не оторвать, или она, к примеру, врач в халате и в очках (очки для любви особенно важны, кстати) или актриса по телевизору. Или ты замутил с ней вроде бы от нечего делать и как-то тебе казалось, что ничего особого не происходит, но вдруг через полгода понимаешь: жить без нее не могу. В общем, момент всегда более-менее понятен — а с родиной совсем не так.
 
Но ты же не мог родиться, уже любя родину, правильно? С какой стати? Просто потому, что ты тут появился на свет? Есть, кстати, люди, которые с виду вроде бы родину совсем не любят: и ругают и ее, и народ, населяющий ее безграничные просторы, и постоянно они в Майами, или в Киеве, или в Израиле, и все тут не так, как должно быть, и фильмы про этот кошмар снимают, и блоги пишут, и интервью и дают, и берут. Может быть, они нашу родину в какой-то момент разлюбили? В какой тогда? Когда детство кончилось? Когда умер кто-то близкий? Мне кажется, не разлюбляли, это просто такая форма любви к родине — своего рода патриотический мазохизм, но на самом-то деле у них все то же самое: и Пришвин с Тургеневым, и даже Маяковский. И родину они тоже любят и тоже не знают, с какого момента.
 
Я, конечно, тоже не помню точно, когда я полюбил родину, но зато четко помню ситуацию, когда я это абсолютно ясно почувствовал и даже получил удовольствие. С женщинами в этом смысле опять же как-то все яснее помнится: вот он — счастливый момент, когда ты понимаешь, что только что снизошло на тебя великое чувство, и оно взаимно, и можно, в принципе, уже и взлетать и даже, если позволяет обстановка, расстегивать ремни.
 
Было это в начале 2008 года, как раз после Нового года, в Исламабаде. Пакистан был моим четвертым, и последним, зарубежным местом работы в большой международной табачной компании. Трудился я в Пакистане в качестве ответственного за связи с общественностью и органами власти и к тому времени провел в этом неоднозначном месте уже около восьми месяцев. В Пакистане, как, впрочем, и во всех других странах, где мне удалось побывать, живут прекрасные, гостеприимные, абсолютно нормальные люди. Уклад их жизни, конечно, сильно отличается от привычного мне «международного стандарта», который в том или ином виде всегда присутствовал там, где я жил раньше, — и в Швейцарии, и в Гонконге, и в Индонезии. Ну, например, и в Исламабаде, и в Карачи, где я проводил большую часть времени, есть, конечно, рестораны, задуманные для иностранцев, но большая проблема с безопасностью отбивает желание их посещать: примерно раз в полгода-год такие заведения взрывают, целясь именно в иностранцев, имея в виду, конечно, в первую очередь граждан США, но по понятным причинам паспорт перед терактом не спрашивая. Первые месяца три-четыре в Пакистане я жил в гостинице, но долго жить в отеле — не очень, если ты, конечно, не одержим какой-нибудь идеей, которая делает однообразный быт неважным: не пишешь гениальную книгу в Ницце, не играешь в казино в Лас-Вегасе или не готовишь государственный переворот в Сомали. Надоедает прежде всего отсутствие каких бы то ни было изменений: в отличие от ресторанов, отели меню не меняют в принципе, твой маршрут в любую точку отеля отработан до сантиметра, а на бассейн уже противно смотреть. Так что в конце лета 2007 года я переехал в дом в, по местным стандартам, загородном районе премиум-класса. Дом был со всеми удобствами: там был бассейн, правда, воду в него налить так и не пришлось, был обязательный дизельный генератор (с электричеством в Пакистане так себе); за бассейном и хозяйственными постройками располагался огромный участок, заросший бурьяном, размером с футбольное поле. Метрах в трехстах от дома, на противоположной стороне этого поля, располагался собачий питомник: выращивать и дрессировать служебных собак было увлечением хозяина дома и моего арендодателя Асада Ансари, бизнесмена, поставлявшего то ли зерно, то ли удобрения по госконтрактам. Питомник очень любил навещать мой единственный друг Барик, по национальности джек-рассел-терьер, пес с таким шилом в одном месте, что для него не составляло проблем, к примеру, часа три подряд пытаться запрыгнуть на дерево, если на нем находилась кошка. Только в радость. Барик очень любил навещать питомник, делал это каждый день; проходя вдоль клеток с запертыми овчарками и лабрадорами, он по-старшепрапорщицки облаивал коллег, пусть и с высоты своего небольшого роста.
 
В доме, а вернее, вокруг меня всегда находилось еще несколько человек: два охранника, главный по хозяйству, жилистый улыбчивый крестьянин с бородой, как у Хоттабыча, лет 70, и сотрудник, ответственный за Барика. Его я нанял по просьбе владельца дома; это был хороший дружелюбный парень, но слегка плохо соображавший, ему нужна была постоянная работа, а платить 20 долларов в месяц для меня не было проблемой. Охранники по виду напоминали Усаму бен Ладена, правда, временами были одеты в синие робы и береты, но часто ходили и в традиционной одежде, столь любимой простыми моджахедами. Вооружены они были помповыми ружьями, но относились к оружию с безразличностью: могли, как мотыгу, оставить, прислонив к забору, и пойти, например, есть или молиться.
 
Развлечений в Пакистане было немного — у меня их было два. Во-первых, занялся игрой в теннис, тренировался два-три раза в неделю под руководством одного из лучших пакистанских теннисистов, Мехбуба Хана, который когда-то даже входил в мировую сотню. Забавно, но контакты почти всех перечисленных людей до сих пор есть у меня в телефоне, я искал их, чтобы вспомнить имена… Это к вопросу об опасности потерять контакты при смене номера…
 
Вторым развлечением было выпить в интересной компании — и я пытался ее себе организовать неоднократно, встречаясь с довольно интересными людьми: иногда были довольно мутные личности, работавшие кем-то по линии безопасности, бывшие военные, иногда попадались сотрудницы гуманитарных организаций — женщины не очень ухоженные, но с романтическими представлениями о жизни, временами пакистанцы-мажоры, отучившиеся в Лондоне, а один раз был даже сотрудник российского посольства, но он не пил и ему можно было тусить только до 23:00. В посольстве был режим строгий, меня, к примеру, дальше предбанника в родном учреждении не пустили и особого дружелюбия тоже не проявили. В результате через два-три месяца я был разочарован поисками дружбы и стал все чаще выпивать в компании самых близких мне людей: Барика, себя и телеканала «РТР-Планета». Выглядело это так: пятница, зимний вечер. На улице около нуля, в доме около +10, потому что газ опять накрылся и на обогреватели его не хватает. Приходится вместе с Бариком кучковаться вокруг электрического, но он не очень мощный, а дом довольно большой, метров 300 точно. Интернет медленный, новости прочитаны, из соцсетей тогда, по-моему, были только Одноклассники — а это вам не Фейсбук сегодняшний, особо не разгуляешься. Мой традиционный пятничный ужин — это целая вкусная курица, запеченная на гриле, что-то из овощей и доставленная специальным дилером за сто долларов бутылка водки «Столичная». Спиртное в Пакистане не продают, за исключением пива Murree’s и виски местного разлива, которые делают на экспорт и иногда они попадаются в дорогих отелях.
 
Возвращаясь к теме рассказа, подхожу, собственно, к теме момента любви. К родине. То ли вечер был особенно холодный, то ли общая обстановка и настроение не очень: это был, кажется, февраль 2008-го, я уже месяц как вернулся из новогоднего отпуска, а обстановка в стране тяжелая — перед самым Новым годом убили Беназир Бхутто, в стране серьезные беспорядки, у нас возмущенные граждане разграбили и сожгли две фабрики из четырех, погибли люди… В общем, сижу я в пятницу вечером со своими традиционными курицей и бутылкой, а по каналу «РТР-Планета», уж не знаю, как они это там планируют, идет ну совершенно бесконечная передача «Субботний вечер» — это такой убойный трэш, похожий по стилистике на «Голубой огонек», где главным хедлайнером выступает Николай Басков, а на перманентном разогреве у него транс-юмористы под названием «Новые русские бабки». Ну и еще много замечательных артистов участвует: Петросян, Роксана Бабаян, всех не помню.
 
Других вариантов нет — я периодически переключаю на CNN с BBC, новости посмотреть, но это не то… А на РТР под водку как-никак, а есть что с Бариком обсудить. В тот раз досидел я почти до утра, не помню, сколько было времени — то ли четыре, то ли пять, «Субботний вечер» затих, я уже изрядно пьян, светает… И вдруг на «РТР-Планете» включается гимн России и показывают развевающийся трехцветный флаг во весь экран. Я встал и именно в этот момент почувствовал, что где-то там есть вот эта огромная страна и там, в ней, живут наши, и этим хочется гордиться, а всем остальным, оглядев их победоносно, мысленно сказать: «Видали, б…я!» (обычно не ругаюсь, но тогда-то я выпил). В этот самый момент такую любовь к родине почувствовал, что, честно, заплакал. Дослушал гимн стоя и мысленно поблагодарил страну за то, что так неожиданно и вовремя поддержала, хотя особо и не в чем было. Дал себе слово всегда вставать, когда играет гимн России, при любых обстоятельствах, даже когда вроде и все сидят, и, счастливый, пошел спать.
 
На этом бы и закончил, но хочется сделать какой-нибудь философский вывод, но на нем не настаиваю, естественно, а просто для дискуссии. Любовь к родине честнее, чем к женщине, по одной причине: она бескорыстна, ведь родина тебя не может полюбить в ответ. Она не увидит твоих слез и не ответит взаимностью. Хотя, может быть, я не прав: если родина — это ты сам, это люди, которые живут рядом или, наоборот, далеко, то ответное чувство вполне возможно и становится понятней, кого любить. В том числе и женщину. О женщинах в следующий раз; конечно, я слукавил насчет простоты — там на самом-то деле все сложнее.