Классный журнал

Марк Гарбер Марк
Гарбер

Малави та

09 февраля 2015 11:30
Бизнесмен Марк Гарбер стал крупнейшим инвестором африканской страны Малави и поклялся ее руководству, что больше никогда туда не поедет. А вот в «Русский пионер» писать будет и дальше. Для этого не нужно клясться на крови. Для этого нужно просто поглядеть Марку Гарберу в глаза.




ГРАНИЦА! Мое поколение было с раннего детства воспитано в атмосфере пиетета к этому святому для каждого советского человека понятию. Граница была всегда на замке, подобно некоему мифическому амбару.
 
Понятное дело, все добро было на нашей стороне — а вот снаружи роились полчища шпионов, диверсантов и провокаторов, норовивших проникнуть через эту самую границу в самую счастливую страну и устроить злые козни среди ее широких просторов и полноводных рек, большей частью молочных с кисельными берегами. Но наши отважные пограничники во главе с бесстрашным Карацупой и его легендарным псом Джульбарсом, поддерживаемые бравым Алешкой, который, как пелось в известной песне, отчаянно пылил, пресекали все козни иностранных агентов, и граница оставалась на замке, висевшем на закромах великой советской родины.
 
Такая вот идиллическая картинка существовала в голове среднестатистического школьника младших классов.
 
По мере взросления заграница становилась все более притягательной: таинственным образом привозимые оттуда вещи были много интереснее и ярче сделанных у нас, даже получивших знак качества. Первые шариковые ручки и жвачка, магнитофоны и, конечно же, джинсы и пластинки создавали в старших классах уже совершенно другие картины таинственного Зазеркалья. Отдельные люди там даже бывали, и рассказы их поражали воображение. Были и уезжавшие на ПМЖ (постоянное место жительства), но это была дорога в одну сторону — больше их уже никто не видел. А процедуре отъезда предшествовали унизительные исключения из пионеров и комсомольцев. И все же проблески были: Московский кинофестиваль был одной из таких возможностей, выставки и журналы, каким-то чудом распространявшиеся в СССР, письма уехавших и просто книги. Внутренняя иммиграция невероятно способствовала образовательному позыву — все ходили в театр и читали журнал «Иностранная литература», который героически печатал замечательные произведения зарубежных авторов. Даже короткий видеоряд заставки в абсолютно пропагандистской «Международной панораме» начинался музыкой Битлов и неоновыми рекламными огнями. Дальше можно было не смотреть — хватало, чтобы дорисовать все остальное. Было понятно, что шансов лично заглянуть хоть в щелочку за эту самую границу ничтожно мало, но это никоим образом сознание не корежило. Даже вопроса: а собственно, почему — не возникало. Теперь уже я полагаю, что в гомо советикус удалось практически полностью вытравить чувство свободы — вместо него был имплантирован ген тотального повиновения. Создание глиняных богов — големов двадцатого века, безусловно, относится к высшим достижениям человеческой инженерии тоталитарных режимов, и, как показала жизнь, ген этот передается следующим поколениям и активируется при произнесении внешних кодовых слов в определенном наборе. Между тем, возвращаясь в школьное и институтское прошлое, понимаю, что все запретительство в итоге родило острое чувство ненависти к этой насквозь лживой и лицемерной системе.
 
Мой первый выезд за рубеж все же состоялся в институте — мы ехали в стройотряд в ГДР. Надо было пройти уйму комиссий комитета комсомола института, района, комиссию старых большевиков райкома партии. Каждый раз моя фамилия в списке вызывала неподдельный интерес, и мне задавали какие-то очередные идиотские вопросы. Отвечать мне было несложно — я мог болтать весьма бегло на разные темы, — но дико противно.
 
Особенно славным было общение со старыми большевиками: группа маразматиков, с трудом вообще что-то понимавшая и еще хуже говорившая, впивалась в мозги молодой жертвы с упоением жрецов-каннибалов. Но в итоге удалось пройти и эту преграду. Мы фантастически провели время в Берлине — строили знаменитую клинику «Шарите». Пива и шнапса выпили немерено, клинику не разрушили (что странно) и были потрясены уровнем жизни в немецком государстве победившего социализма. По словам наших новых немецких друзей, по сравнению с их западными братьями жили они очень бедно. Но к тому моменту для меня все и так было понятно.
 
И вот неожиданно, как падение метеорита, пришла перестройка. Мы начали понемногу выезжать за границу.
 
Невозможно сейчас описать это новое чувство — свободы передвижения. Сначала оставались выездные визы, и преодоление проблем с их получением, минуя райкомы комсомола и партии, уже казалось чудом. Потом и их отменили, и мир открылся во всем своем многообразии.
 
Конечно, финансовые возможности были у всех разные, но сама мысль, что ты свободен передвигаться по миру, была восхитительной. К тому же тогда еще нас любили за этой самой границей. Слова «перестройка» и «Горбачев» были паролем, и ветер перемен пьяняще гулял по миру. Еще не было русской мафии и вставания с колен — казалось, что мы станем частью большого мира. Спасибо Михаилу Сергеевичу за эту возможность почувствовать себя полноправными свободными гражданами.
 
Как великое достижение воспринималась смена в будках пограничной охраны мужчин с каменным выражением лица на улыбчивых и доброжелательных девушек. Мы гордились российским паспортом, как когда-то Маяковский своим советским. В Шереметьеве при возвращении домой не ударяла энергетическая волна опасности и агрессивности.
 
Мне повезло: я успел много увидеть и поездить по миру — и по делам, и просто так. Как теперь становится ясно, это, увы, была очередная российская «оттепель».
 
Удивительным образом складывается некая универсальная картина: чем хуже живут граждане страны, чем коррумпированнее и бессовестнее ее руководство, тем сакральнее отношение к границе и ее пересечению. Почему-то в цивилизованных странах с этим нет проблем и в большинстве случаев, например в Европе, даже бумажек не надо заполнять. Мне запомнилось мое приключение в африканском государстве Малави. Славно оно несколькими вещами: это одно из беднейших африканских государств с самым высоким в мире уровнем заболеваемости СПИДом и поставщик большинства мировых аквариумных рыбок из одноименного озера Малави, куда мы с друзьями, собственно, и ехали нырять. Мы пересекали границу в выходные со стороны Мозамбика, и все пограничники в этот день отдыхали, и наш въездной список остался без внимания. Никаких признаков границы, кроме покореженной будки с открытым шлагбаумом и цветастым, но линялым флагом, не было. Мы замечательно поныряли, восхитились красотой природы и замечательными местными жителями (чем более людоедский режим, тем люди отзывчивее), и мне надо было улетать раньше времени по делам. Приехал в столичный аэропорт — двухэтажное строение, в котором один этаж занимали кабинеты пограничной, таможенной и полицейской служб.
 
При регистрации, в которой принимало участие множество местных жителей: оплата аэропортового сбора (тоже, кстати, верный признак «цивилизации»), получение за это квитанции, штамп на билет, отметка о штампе и так далее, — выяснилось, что у меня нет в паспорте въездной визы и я нелегал. При этом на руках у меня была копия нашей групповой визы с моей фамилией. Человек десять передавали меня из кабинета в кабинет с неизменной фотографией местного президента во всем африканском великолепии золотого шитья погон и обилия наград, пока наконец я не оказался в кабинете с его портретом в полный рост, занимавшим одну стену, и стоявшим рядом цветастым флагом. Я понял, что нахожусь у начальника. Первые же минуты разговора, бесконечно прерываемые заходящими без стука подчиненными и телефонными звонками, давали мне мало шансов на благополучный исход: я был явным нарушителем и, скорее всего, шпионом (видимо, пытавшимся выведать что-то про аквариумных рыб — просто в Малави больше нечего выведывать). Мои наивные аргументы и тыкание пальцем в строчку с фамилией в списке не возымели никакого действия. Перспектива провести пару лет в малавийской тюрьме мобилизовала творческую инициативу. Опыт общения с российскими коллегами моего визави подсказывал, что надо выбрать момент и начинать торг. Улучив мгновение, когда в комнате не осталось подчиненных, я предложил поставить мне визу задним числом в обмен на выплаченный штраф. Выяснилось, что задним числом в неподкупном Малави ничего не ставят, а штраф надо оформлять через суд. Тогда я предложил дать мне улететь, а деньги, которые я оставлю, можно внести потом как штраф. По изменившемуся и потеплевшему лицу начальника я понял, что нахожусь на правильном пути. Дальнейший диалог свелся к торгам о сумме штрафа, которая в итоге составила 300 долларов.
 
После этого я понял, что стал крупнейшим малавийским инвестором и пользуюсь любовью и поддержкой местного населения, в одно мгновение ставшего мне близким и понятным. И все же на челе начальника мелькала некая неуверенность. Я поинтересовался, в чем дело, и получил неожиданный ответ: если вдруг я вернусь в Малави — как я объясню, что у меня нет старой визы? И тут я поклялся, что никогда больше я не приеду в Малави, даже если мне этого очень захочется. Видимо, Константин Сергеевич Станиславский остался бы мной доволен: лицо начальника расплылось в искренней и открытой улыбке — он мне поверил. Для скрепления нашего мирного договора и добровольной досрочной экстрадиции из ящика стола была извлечена бутылка с местным виски, которое в иных условиях я бы не рискнул даже понюхать, но в сложившихся обстоятельствах вариантов не было, и я махнул стакан этого пойла, носившего гордое имя «виски», но не имевшего к этому славному напитку никакого отношения вообще. Сначала я даже подумал, что меня решили отравить и решить таким образом все проблемы сразу, но через мгновение спазмы в горле прошли и осталось страшное послевкусие, по сравнению с которым дихлофос — ароматный нектар. До сих пор воспоминание о малавийском виски вызывает острые приступы перистальтики.
 
Мы выпили по три стакана за вечную дружбу и взаимопонимание, и меня наконец-то повели к самолету. Я был последним пассажиром, взошедшим на борт. Мой новый друг проследил, чтобы дверь самолета за мной плотно закрыли и я не рванул назад в Малави. Я не рванул и с облегчением покинул страну аквариумных рыб.
 
Случались курьезные и грустные эпизоды на разных границах. Тем, кто много путешествует, хорошо знакомо почти классовое чувство ненависти к иностранному блюстителю границы, шлепающему штамп на девственной странице паспорта, когда есть еще куча места на предыдущих страницах.
 
С момента заграничной эмансипации прошло четверть века, и она воспринимается как данность. Родилось поколение, не понимающее, как можно ограничить выезд. Мне бы хотелось надеяться, что оно и дальше будет жить в этом приятном неведении и реформация советской жизни не вызовет из небытия милые уху советских партработников ОВИРы и комиссии старых большевиков.

Колонка Марка Гарбера опубликована в журнале "Русский пионер" №52. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
Все статьи автора Читать все
       
Оставить комментарий
 
Вам нужно войти, чтобы оставлять комментарии



Комментарии (0)

    Пока никто не написал
52 «Русский пионер» №52
(Февраль ‘2015 — Февраль 2015)
Тема: ЗАГРАНИЦА
Честное пионерское
Самое интересное
  • По популярности
  • По комментариям