Классный журнал

ЕЛЕ ВЗГРОМОЗДЯСЬ на широкий неровный подоконник — немудрено для восьми с половиной лет, — сидела в темноте, машинально растягивая веревочки на вязаном свитере. Была полночь, для своих уже давно спала, но что-то мне не спалось, совсем, и эта елка во дворе, которую нарядили соседи, не давала покоя, невысокая, с яркими огоньками, уж не помню, светили ли они; сейчас понимаю — вряд ли, ведь куда-то их нужно было подключить. Но тогда они наверняка светили и так таинственно заманивали, что не могла отвести глаз. Ни души вокруг, и только крупные легкие хлопья не переставали падать; поджавши колени, я долго вглядывалась, пытаясь рассмотреть еще что-то, никак не получалось: то ли я запаздывала, то ли что-то ловко ускользало.
 
Я быстро схватила альбом для рисования, ручку с изгрызенным наконечником и начала неразборчиво бормотать и записывать одну за другой четырехстопные… А впрочем, что я там понимала, ни хорея, ни ямба тогда я не знала, впрочем, как и не знаю сейчас, но что я знала точно, так это то, что на этот раз образы нужно было материализовать, хотя бы на листке, а в голове моей оживала картинка сказочного города перед большим Рождественским праздником: веселье, суета, как сейчас помню, была странная, подозрительно недетская фраза «жизнь счастьем мертва» — и что я хотела сказать?..
 
И еще мне представлялся одинокий, никому не нужный бездомный мальчик, которого никто не принимал к себе — он был слишком грязным и пахло от него плохо. После отчаянных попыток погреться и череды унижений мальчуган притеплился где-то на лавочке, закутавшись в старую чужую тунику, задремал и замерз. Вот такая вот получилась история у восьмилетней девочки, странно — казалось бы, праздник же…
 
Наутро, когда я прочитала свое творение, дед снял очки, закусил рифленую дужку и задумчиво на меня посмотрел, потом встал и полез зачем-то в свой огромный, как мне тогда казалось, книжный шкаф, через несколько минут он положил передо мной тонкую книгу с рисунками. На ней высвечивались золотистые загогулинки, которые мне сложно было читать, я сделала усилие и протянула вслух: «Федор Михайлович Достоевский. Мальчик у Христа на елке».
 
Я сразу открыла книжку, и первое, что меня поразило, — это определенное сходство карандашно-романтичного иллюстрирования и моих детских размытых образов, даже цветовая гамма была настолько точной, что я решила на всякий случай понюхать книгу, ведь, может, она и пахла именно так, как, я себе представляла, пахнет Рождественская ночь…
 
Каждый год примерно в это время перед моим любимым праздником на каком-нибудь подоконнике на меня обязательно наваливается приятная и в то же время терзающая хандра, события стекаются в некий завершающий этап, круги замыкаются, для того чтобы начались новые. Люди уходят серыми толпами и приходят качественными единицами, события, столь важные когда-то, перестают иметь значение и вызывают лишь философскую улыбку, и то фальшивое, что было недостижимым, при достижении перестает блестеть, а неприметное и простое обретает новое чистое сияние.
 
И каждый раз, когда кажется, что ты уже все понял, оказывается, что главное лишь предстоит постичь. Новые образы, уже не такие чистые и наивные, но иногда все же карандашно-романтичные, одолевают с новой силой, и все это особенно остро в эти несколько дней перед самым праздником. Когда, казалось бы, чего грустить.
 
И есть еще кое-что… И связано это, наверное, и с тем, что родилась я совсем близко к Новому году и Рождеству. Это зашифрованные подарки в виде испытаний на вшивость, а иногда и просто подарки, которые порой очень трудно принять, иногда, кажется, лучше бы ничего не менялось и не знать бы совсем, кто есть кто, но проходит время, и понимаешь: это только кажется. И тот же дед, с которым я делилась сокровенными недетскими мыслями и наивными стихами, часто говорил: «Очень хорошо, я очень рад…» Чему тут радоваться, думала я, одно расстройство, да и только, а теперь вот понимаю, к чему он так. Ведь, не поняв и не испытав коварства и несправедливости, так и не поймешь всю глубину и многогранность человеческой сущности, а главное, и сам не пройдешь испытание. А пройдя, понимаешь: хоть и тяжело было, но ты остался чист, устоял, сохранил лицо, не опустился и отпустил.
 
И вот сидишь ты в морозную, зябнешь на подоконнике, поджимая ноги, думаешь о своем, рисуешь кружочки на запотевшем, и тут на тебе — форточка закряхтела, ворвался могучий вихрь, а с ним обязательно что-то очень свежее, неизведанное, поначалу даже сомнительное, но точно твое…
 
P.S.
То самое стихотворение (Москва, 1997 год)
 
 
ОСЛЕПЛЕННЫЕ СЧАСТЬЕМ
 
Новогодняя ночь.
Все сомнения прочь.
Все ждут торжества.
Жизнь счастьем мертва.
Все прекрасно в домах —
Не опишешь в томах.
Лишь за домом взгляни,
На иную жизнь посмотри.
Тропинка пуста,
Не видно даже куста.
Лишь чьи-то шаги
Совсем легонько слышны.
Это мальчик босой
По тропинке пустой
В новогоднюю ночь
От веселия прочь
Идет, не зная куда,
Лишь пригреться б туда.
И крохотные ручки
Со временем немеют,
Но сердечко молодое
Бьется, не робеет,
Босые ножки
Касаются земли,
Но радость жизни
Не ведают они,
И знает он,
Что дома не ждут,
Лишь грустные мысли,
Что вот-вот отойдут,
Открывается дверь —
Выходит тепло,
И чья-то девчонка
Глядит на него,
Она удивлена:
Почему он не в наряде?
Почему он не мечтает?
И ликует в отраде?
Почему он во дворе,
А не дома пирует?
Почему он во дворе,
Ведь его же продует?
Почему так удивленно
Он смотрит на нее?
Почему с такой надеждой
Чего-то ждет от нее?
Но чей-то взрослый голос
Прервал ее мысли,
И надежды его
В безнадежности повисли.
Мама позвала к себе
Маленькую дочку,
Не взглянув на малыша,
Что замерзал в эту ночку.
И топает он дальше
И не может понять,
Почему это счастье
Ему не поймать.
Двое прохожих промчались
Мимо него,
Суетясь о проблемах,
Что важнее всего.
Нес один елку
В крупной руке,
Не замечая мальчугана,
Что был вдалеке.
Бедный мальчишка
Брел по тропинке
И что-то бормотал,
Но без запинки.
И вдруг он увидел
Яркий огонь,
С надеждою сжал он
Крепко ладонь.
Побежал он туда,
Добежал он, как смог,
И чей-то голос
Ему в этом помог.
Увидел он елку,
Что была вдалеке,
И что-то разжалось,
Что было в руке.
Загадал он желание:
Быть с мамою в ласке.
Быть с мамою в ласке,
Что царит в небесах.
Все словно посветлело
В его ясных глазах.
Так и случилось,
Все преобразилось,
Ведь в Рождественскую ночь
Все вправду возможно,
Для чистого сердца
Все будет можно.