Классный журнал

Владимир Ильич очинил карандаш остренько, как любил, и вывел на листе бумаги заглавие: «Развитие капитализма в России». В слове «Россия» он сделал пожирней точку над «i», отчего грифель сломался. Присланных матушкой, Марией Александровной, карандашей KOH-I-NOOR HARDTMUTH N6 оставалось совсем мало, они были чересчур мягкие и часто ломались, их следовало беречь, ибо здесь, в Шушенском, не то что хорошего карандаша, но и простых чернил взять было негде. Очинив карандаш сызнова, он походил по комнате и, вернувшись к бюро, продолжил писать: «Рынок есть категория товарного хозяйства, которое в своем развитии превращается в капиталистическое хозяйство и только при этом последнем приобретает полное господство и всеобщую распространеннос…». На этом месте тонко заточенный грифель опять хрустнул. «Ах ты, …», — молвил в сердцах Владимир Ильич.
 
Он перечитал написанное, заметно поскучнел и отложил карандаш вовсе. Оделся, взял со стены присланное братом ружье Auguste Francotte, свистнул ирландского сеттера Женьку, сунул в карман десяток патронов на зайца, однако, подумав, отложил половину. Патроны и карандаши в Шушенском следовало беречь. Тут, в ссылке, господин Ульянов жил исключительно охотой, тушеной зайчатиной с блинами и сметаной, что готовила жена хозяина, а также литературными трудами.
 
Однако литератор литератору — рознь. Сошли сюда, в Шушенское, к примеру, Пушкина, так он с красотищи этой сибирской с тайгою да Енисеем и Саянами да со скуки таких поэм насочиняет! А господин Ульянов — литератор иного роду, ему с его трудами по экономике пейзаж ни к чему. Цифры ему нужны. И факты. Сестре пишет: «Присылай мне побольше всяких проявлений литературы: для начала хоть каталогов, проспектов и т.п.». Мыслей-то у него много, а цифр и фактов нету. А без них ведь книжку давно задуманную — «Развитие капитализма в России» — не написать. Хотя, если честно, писать-то Владимир Ильич не шибко любил. Мыслить — да! Ходить по комнате, заложивши пальцы за жилетку, и диктовать свои мысли секретарю, а вот пером или там карандашом по бумаге — увольте. Но поскольку в селе Шушенском невозможно было нанять хорошую секретаршу, равно как и плохую, писать приходилось собственноручно. Вот же мука!
 
Он брел с двустволкою на плече, не углубляясь в тайгу, опушками, ибо снега в тайге было много, а на опушках снег почти стаял. Было седьмое мая 1898 года. Дважды пес поднимал зайцев, однако майские зайцы были тощи и линялы настолько, что жаль было тратить патроны. Женька недоумевал, заглядывая в глаза хозяину, и был явно расстроен. Однако на обратном пути, когда стало смеркаться, они повстречали отличную лису, которую Владимир Ильич уложил одним выстрелом. В гастрономических целях лиса, разумеется, не годится, однако шкуру он отдаст хозяину дома, Аполлону Долмантьевичу, в счет уплаты долга за постой.
 
Подойдя к дому, он заметил свет в своей половине. Кто-то зажег керосиновую лампу, пока его не было. Сам он лампой пользовался редко, потому что керосин приходилось экономить тоже. Это не могли быть жандармы, иначе во дворе бы стояли их кони. Владимир Ильич распахнул дверь и первым делом увидал Елизавету Васильевну, будущую свою тещу. Елизавета Васильевна обернулась к нему, всплеснула руками: «Володенька! Как вас разнесло-то!» Это вместо «здравствуйте». Да, заячье рагу, блины со сметанкой и свежий воздух — чего ж не поправиться? А вот и невеста его из горницы выглянула.
 
— Володенька!
 
— Наденька!
 
Хотел обнять невесту, однако Елизавета Васильевна глядит строго, молвит:
— Дети мои, надеюсь, брак между вами будет заключен скоро, по полной православной форме.
 
Наденька писала, что приедет к нему в ссылку, однако в письмах не было ни слова про будущую тещу. Ах ты…
 
— Всенепременно, Елизавета Васильевна, по полной православной форме, — молвил Владимир Ильич, отвязал от пояса мертвую лису и бросил к ногам невесты. — Вот и приданое!
 
Потом они пили чай, Наденька распаковывала вещи. Вот книги, которые он заказывал, карандаши, бумага, а вот посылочка от матушки, Марии Александровны.
 
— Посылочка? — переспросил Владимир Ильич. — В ссылочку? Посылочка в ссылочку! — повторил он шутку и громко захохотал.
 
Он хохотал долго, без остановки, Наденька с Елизаветой Васильевной смотрели на него тревожно, потом стали улыбаться и вскоре тоже хохотали до слез.
 
— Шерстяные чулки из Рассказово, — сказала Наденька, утирая слезы, —очень теплые.
 
— Рассказово? — переспросил Владимир Ильич.
 
— Ну да, это село такое в Тамбовской губернии, там весь народ — от мала до велика — чулки шерстяные вяжет.
 
— Пойдем-ка со мной, — молвил Владимир Ильич, увлекая Наденьку в спальню под пристальным взором Елизаветы Васильевны.
 
Он подвел невесту к бюро, подал ей лист бумаги, очинил карандаш.
 
— Пиши! — Владимир Ильич принялся ходить по комнате, заложив пальцы за жилетку. — «Здесь же следует упомянуть промышленное село Рассказово Тамбовской губернии, в котором нет двора, где бы не вязали чулки из шерсти». Развитие капитализма в России стало обрастать фактами.
 
Предприниматель Пучкова — женщина во всех отношениях мягкая. И голосом, и статью, и носки у нее выходят пушистые, мягкие. А руки жесткие. Потому что носки вязать — работа мозолистая. А если сотню пар в сутки? Понятно, что не спицами вяжет. Вязальной машинкой. Заряжаете пряжу в машинку и двигаете каретку — туда-сюда, вжик-вжик! И так всю ночь. Потому что носки в основном по ночам вяжут. Днем-то хозяйство, дети, школа, а ночью вжик-вжик! В Рассказово по ночам из каждой форточки слышится: вжик-вжик, вжик-вжик! Ибо нет в этом городе дома, где б не вязали носки. Как и полтора века назад.
 
Сперва капитализм в Рассказово развивался по всем правилам. Мелкое товарное производство превратилось в мануфактуры, которые превратились в фабрики, которые, в свою очередь, превратились в большой комбинат. На этом комбинате трудилось все работоспособное население города, пока в начале девяностых комбинат не умер. Трудящимся выдавали зарплату пряжей, и трудящиеся, чтоб не помереть с голоду, стали вязать из этой пряжи носки и продавать их на рынке. История совершила круг, и капитализм в Рассказово стал развиваться сызнова. Трижды в неделю ближе к полуночи продовольственный рынок превращался в носочный. Трудящиеся выкладывали свои носки на прилавок под единственным фонарем, а в полночь приезжал поезд, на котором прибывали купцы из Тамбова, Москвы, ходили по рядам, щупали товар, закупали тюками и на рассвете отправлялись обратно все тем же поездом, а трудящиеся шли по домам — вязать носки дальше.
 
На судьбе Татьяны Пучковой, как и в ленинских трудах, история зарождения капитализма отразилась во всех подробностях. Сперва она вязала крючком, возила товар в Москву, продавала в подземных переходах. Накопив денег, купила вязальную машинку «Нева». Пластмассовые зубья машинки не были рассчитаны на промышленные объемы, и вскоре она сломалась. Однако к тому времени мастерица Пучкова успела накопить денег и купила железную машинку «Северянка», которая грохотала как товарняк на переезде, однако работала долго, но при этом рвала пряжу.
 
Нынче в доме Татьяны Пучковой четыре вязальные машинки — японские Brother. Муж в деле, сын тоже. Вжик-вжик! А когда большой заказ — она еще женщин нанимает. Потому что связать носки — это полдела. Их еще свалять надо, отстирать керосин, ибо пряжа в керосине вымочена, чтоб моль не ела, потом высушить, попарно сшить и расчесать. Только тогда они приобретут товарный вид. В общем, рыночные отношения времен раннего капитализма: наемные работники, разделение труда, постоянный поставщик пряжи, постоянный оптовый покупатель, постоянные заказчики.
 
А в генеральных заказчиках у нее — «Белый дом». В смысле районная администрация. Звонят как-то:
— Таня, прими заказ! Восемьсот пар мужских носков, надпись: «С любовью и теплом к людям. Олег Бетин». Японские машинки чем хороши — любую надпись изобразить можно. Бетин — это губернатор Тамбовской области. Избирательная кампания началась, в общем.
 
Звонок:
— Таня, прими заказ! Пятьсот пар мужских носков, надпись: «Союз полярников России».
 
— Теперь все полярники в моих носках ходят, — гордо молвит мастерица Пучкова.
 
Еще звонок:
— Таня, только никому не говори, но четвертого числа в Тамбов приезжает Путин. Заказ — шестьсот наборов, надпись: «Тамбовская область».
 
Набор — это пара мужских носков, пара женских, пара детских и шарф в придачу.
 
— Да где ж я до четвертого успею? — восклицает мастерица Пучкова. — Может, хотя б не шестьсот, а поменьше?
 
— Ты — успеешь!
 
А куда деваться? Всю свиту обуть надо. Заказ государственной важности! Потом еще космонавт Сергей Волков в ее носках в космос летал.
 
Или вот олимпийскую шапку заказали. К Играм в Сочи. Вязаную. Гигантскую. Семьдесят три килограмма шерсти ушло. Да на отворот пятнадцать кило. Один только помпон двое суток вязали. Подставку для шапки на заводе металлоконструкций варили. Когда везли — троллейбусные провода поднимали. Теперь эта шапка у входа на стадион в Тамбове стоит. Зачем? А кто ж его знает. Заказ государственной важности!
 
Пучкова — далеко не самый крутой предприниматель в Рассказово. Иные вон купили себе китайских круговых станков. Автоматических. По миллиону рублей! Производительность — десять минут носок! Только кнопку нажимай. Есть одна дама, так у нее аж двадцать таких станков! Очень красивые носки выходят, рисунок — какой хочешь. А главное — страшно дешевые. Правда, до первой стирки. Станки работают на полную мощность, их владельцы особняки себе строят, а рынок тем временем затоваривается, предложение превышает спрос, цены падают. Демпинг. В общем, сплошная экономика капитализма. А Пучкова с семьей так и живет в общежитии бывшего комбината. Ну, зато качество у нее отменное.
 
Вот уже пять лет подряд накануне Нового года выполняет заказ Кремля: вяжет варежки для главной елки страны. Для артистов. Для Снегурочки, зайчиков, Деда Мороза. Восемьдесят пар ежегодно. Серенькие с белой снежинкой. Нынче решилась спросить:
— Послушайте, а куда же деваются все прошлогодние?
 
— Как это куда? — озадачились вопросом на том конце провода. — Варежки ваши такие хорошие, теплые, мягкие.