Классный журнал

ПРИХОДИТСЯ признаться, что я целую неделю убегала от своей мечты. Ровно в тот момент, когда закончился отпуск и самолет сел в Шереметьево, пришла эсэмэска с предложением осознать и написать, что же это такое. Прочитав ее, я даже поморщилась, как от фальшивой ноты. Перед глазами вспыхнуло слово, написанное синим неоном в сентябрьском черном небе. Большая прописная «м», с яркой звездочкой над левым зубцом, «е», петелькой обнимающая «ч», школьная, правильная «т» и длинный змеиный хвостик на конце последней «а». Красивое слово, по глупости избитое, затасканное и изнасилованное советскими кафе и ресторанами, прачечными и пионерскими лагерями. На «Мечту» все понимающими материнскими глазами смотрит «Родина». Городскими сумасшедшими танцуют «Доброта» и «Природа», заплеванные радостными слоганами актеров, которые озвучивают рекламу. Я закрыла глаза. Какое страшное виденье!
 
Дверь в студию почему-то долго не открывалась, а когда открылась, я расстроилась еще больше. Студия, как и мечта, потеряла свое сакральное значение — ее превратили в склад. Среди барабанов, клавишей, гитар, колонок, пультов и проводов вульгарно расположилась потерявшая все свое былое великолепие кухонная мебель. Коробки с посудой, вещами и книгами заполняли оставшееся пространство. Единственным радостным пятном почему-то смотрелся новый оранжевый велосипед. Вздохнув, я поднялась наверх, в квартиру. Стало ясно, что ремонт здесь еще не закончен, как было обещано, и закончится неизвестно когда. О чем можно мечтать, когда видишь, что твою спальню покрасили в темно-болотный цвет, пол плохо отциклевали, в гостиной конь не валялся и надо все переделывать. И все считать. И за все платить. Или платить за то, что не можешь хорошо считать. Вздохнув, спускаюсь обратно в студию.
 
Попробуйте помечтать посреди этого хаоса, сидя за икеевским столом и думая: выбросить или не выбросить печенье, что лежит непонятно с какого времени в вазочке возле макбука? Наверное, лучше выбросить, потому что продукты здесь вообще не стоит держать — в подвальном помещении могут завестись крысы. Сосед-скульптор, из мастерской напротив, говорил, что к нему уже одна приходила. Вот ужас-то! А с другой стороны — в магазин идти нет сил. Что ему будет, печенью-то, хоть будет с чем чаю попить. Или все же выбросить? Где, кстати, мои куртки? Где постельное белье? Может, здесь?
 
Я начинаю открывать коробки одну за другой. Так, скатерти я нашла. На кой они здесь нужны? А, полотенца, отлично, пригодятся. А где мои концертные платья?? Послезавтра опять лететь. Где все? Я тупо смотрю на коробки. Неужели это никогда не закончится и я проведу оставшуюся жизнь в подземелье? Но, проходя мимо зеркала, понимаю, что вру. Никаких признаков страдания на моем лице не наблюдается. Напротив, это загорелое лицо почему-то очень довольное. Вот он, момент истины! Моя давняя, тайная, невысказанная мечта, простая и понятная для меня и обидная для моих близких, исполняется прямо сейчас. Ну простите меня, мои дорогие, я так давно мечтала пожить одна, ничего не готовить, никого не развлекать, ни под кого не подстраиваться и не испытывать постоянного гнета ответственности за то, как учится или не учится мой сын, что он будет есть на завтрак и что приготовить на обед. А еще надо позаниматься с ним музыкой, наверное, придется отлупить, найти нового репетитора по английскому, домработница не пришла, кровать не убрана, уроки он не делает, я сейчас сойду с ума. Ты не уделяешь мне внимания, я все делаю сам — это реплика с другой, как вы понимаете, стороны. У меня не получается правильно организовывать свой быт. Боюсь, я не очень хорошая мать и явно сомнительного качества жена. Утешаю себя тем, что, возможно, я хорошая артистка. В семье, правда, это никому не нужно.
 
Бывший муж, ругая меня и нерадивых строителей, забрал ребенка на время, пока не кончится ремонт. Любимый благоразумно решил пережить этот hell у мамы. Так что никаких обязанностей, ранних подъемов, домработниц, репетиторов и недовольных лиц. Один, совсем один. Ура!!! Можно завтракать в ресторанчике на углу, смотреть на улицу и читать, мечтать, писать, сочинять, наблюдать, красота-то какая!
 
Я радостно заваливаюсь на узкую кушетку, которая перекочевала сюда из детской, с тех пор как старший сын вырос и уехал в Канаду. Тогда же в студии обосновался старый письменный стол, символ его детства и моей первой молодости.
 
Скатерть неожиданно оказалась очень нужной вещью в хозяйстве — ее можно постелить вместо простыни. И еще одну скатерть вместо пододеяльника. Сверху — плед. Отлично получилось! Здесь тепло. О, я кое-что нашла! Огромная старая перьевая подушка без наволочки, господи, ей лет, кажется, больше, чем мне, наверняка мама ее привезла еще из Минска. На ней очень удобно возлежать полусидя, как умирающий Некрасов. Раньше почему-то все советские люди спали на таких огромных квадратных подушках, а когда удавалось вырваться за границу, брезгливо ругали жлобов буржуев, у которых подушки были длинные и худые, как топ-модели. Нет, я никогда не мечтала уехать, хотя, кажется, об этом мечтали все нормальные люди. Потому что, несмотря на худые подушки и чистые, уютные домики пионерского лагеря в восточногерманском городе Ростоке, несмотря на бешеное внимание немецких мальчиков, вдруг лавиной свалившееся на меня в 14 лет, я понимала, что что-то с нами, советскими детьми, не так. Какие-то мы не такие. Зажатые, что ли. Неуверенные в себе на их фоне. Не так одетые. Смущаемся постоянно. Потому что стыдно, что пялишься открыв рот на джинсы и куртки, в которые одеты немецкие подростки, в магазине с тоской вспоминаешь наши пустые полки, а хуже всего осознание того, что ведь это недостойно. Недостойно нормального человека хотеть все то, что надето на Андреа, моей немецкой лагерной подружке, включая ее рюкзак, блокнот, ручку и даже носки. Унизительно мечтать все это получить. Зависть — страшно унизительное чувство. Чувствуя себя вторым сортом, я страдала. Мечта не может иметь очертания джинсов и сандалий, мечта — это другое. Вернувшись, я начала мечтать о другом. Я даже сама не понимала, о чем именно. О другой жизни, в которой нет места ссорам родителей, где нет школы, уроков, подъема в семь утра, давки в автобусе и вечного синдрома невыученных уроков.
 
Удивительно, но джинсы небесно-голубого цвета мне достались сами собой от подружки и соседки Ларисы, которая из них выросла, фактически так и не носив. Ларискина мама работала в ОВИРе, и работа эта являлась неким порталом, соединяющим два мира. Оттуда невероятным образом появлялись жвачка, шмотки и даже АНАНАС! Видимо, джинсы, несмотря на унизительность, все же были мечтой, потому что я вдруг развеселилась и научилась играть на гитаре, чем снискала огромное уважение мальчиков. Следующий сезон в пионерском лагере был убойным. В Ларискиных индийских джинсах фирмы «Милтонс», с прической «ветерок», гитарой и бардовским репертуаром я поняла, что держу публику в руках. Это было ощущение невероятной свободы! Такой, что и не снилась немецким детям. Мероприятий в лагере было много, пела я все время, научилась играть «Лестницу в небо» и «Шизгару». Когда закончилась смена, у меня были покрытые красным лаком, обгрызенные ногти, выгоревшие светлые волосы и вши. За славу пришлось заплатить очередным унижением. На санстанции, где меня с головы до ног облили какой-то страшно вонючей жидкостью, мама виновато объясняла медсестре: «У них же в лагере все общее, и расчески, и носки».
 
Зато с мечтой я окончательно определилась. Хочу быть артисткой. Но говорить об этом никому нельзя, потому что одно дело пионерский лагерь, а совсем другое — артисты в телевизоре. Они совершенно на меня не похожи и поют то, что мне не очень нравится. Ленин, партия, комсомол. Правда, Антонов ничего. Песни красивые. А про «Лестницу в небо» или «Шизгару» я вообще молчу, это — космос. Ну и где мое место, спрашивается? Понятно, что места мне нигде нет, одна дорога в музыкальный вуз. А учитель музыки, говорит мама, профессия для женщины просто прекрасная. Наверное, это правда.
 
Тогда остается тайно предаваться мечтам, впадая в блаженно-сладкое состояние, похожее на влюбленность. Можно, когда никого нет дома, танцевать и петь перед зеркалом, выпуская наружу чувства, которые комком стоят в горле и которых так много, так много, что их нельзя вместить в сердце. Страдала ли я от того, что моя мечта никогда не сбудется? Нет, не страдала, потому что этого просто не могло быть никогда, по определению. До этой мечты у меня были еще две. Прочитав книгу Джеймса Вилларда Шульца «Моя жизнь среди индейцев», а чуть раньше всего Фенимора Купера, я безумно захотела тоже жить среди индейцев. Их простой, бесхитростной и интересной для меня жизнью. Прерии, леса, мустанги, бизоны и олени, бесшумная поступь в мягких мокасинах, бесстрастное гордое лицо. Лицо я, кстати, долго тренировала перед зеркалом, гордость еще куда ни шло, но бесстрастность не получалась вовсе. Было смешно. Вместо платья хотелось надеть замшевые штаны с бахромой, замшевую рубашку, ремень и мокасины, расшитые бисером. В голову — соколиные перья. С гордым лицом выйти во всем этом великолепии погулять на улицу Калиновского. То-то все обалдеют! Надо попросить Сережкиного папу, переводчика, он скоро должен ехать в Америку — может, привезет? Я уже могу отлично метать ножик в сосну.
 
Совсем недавно на Ютубе мне попался фильм о жизни индейцев Амазонки. Маленькое племя, живущее первобытно-общинным строем. На их лицах было достоинство, интеллект, чистота и бесхитростность. И что поразительно — счастье. Я вспомнила свою вторую мечту и улыбнулась. Желание поехать туда, оказывается, не пропало. Самая же первая мечта, которую я вынашивала целый третий класс, была, по мнению моей мамы, совсем идиотской. Скорее всего, толчок был дан фильмом «Сын полка» про мальчика Ваню Солнцева. Он в войну остался сиротой и всеми правдами и неправдами оказался в полку — воевал наравне со взрослыми. Мстил за убитых родителей. Когда война закончилась, его определили в суворовское училище. Я стала мечтать о такой жизни, полной опасностей, героизма, любви к людям и ненависти к врагам. Я буду защищать нашу страну, буду совершать подвиги! Мой папа — офицер!
 
— Мама! Отдай меня в суворовское училище!
 
Мама покрутила пальцем у виска.
 
— Девочек не принимают, уймись.
 
— Ну почему всегда так? — Я разозлилась не на шутку. — Да я ничего не боюсь, могу надавать по шее любому мальчишке!
 
Затаив обиду, в отместку стянула папин летный кожаный шлем со встроенными наушниками и проводами, свисающими с затылка. Выходя из дому в пальто и шапочке с помпоном, я брезгливо снимала с головы этот помпонистый девчачий атрибут, доставала из портфеля шлем, надевала его и гордо шла на остановку. В таком виде я счастливо проводила час в автобусе и с триумфом входила в школу. Мальчики понимали. А с другом Сережкой мы обсуждали, что если меня коротко постричь, так вообще никто не догадается, что я — девочка. А в баню можно не ходить, сказавшись больным. Потом я совершу столько подвигов, что, если, не дай бог, все же поймут, что я не мальчик, уже полюбят и не выгонят!
 
К счастью, на следующий год я прочитала про индейцев, а так как соколиных перьев было не достать, ходила в школу без головного убора вообще. Вот такими были мои самые заветные мечты. Потом я все же подросла, и моими книжками стали «Джейн Эйр», «Консуэло» и «Алые паруса». Теперь я мечтала стоять на обрыве возле маленького белого домика с красной черепичной крышей и, закрываясь рукой от яркого солнца, смотреть, не появились ли на горизонте алые паруса. Мама наконец вздохнула спокойно. Потом я росла. Бла-бла-бла, бла-бла-бла.
 
А дальше случилось невероятное. Мечта номер три сбылась. Я стала артисткой. Как это произошло, я не понимаю вовсе. Просто желание было таким сильным, что побуждало к действию. Чувства, о которых хотелось петь, рвались наружу. Я начала писать песни. Поле вокруг меня сгустилось, и из него начали материализовываться правильные слова, фразы, люди, события и обстоятельства. Мне кажется, только ленивый сейчас не читал книги или не слышал идеи, в которых подробно описывается, как нужно визуализировать свои мечты, как представлять в мельчайших подробностях то, что с тобой должно произойти, как молиться и просить, просить и просто верить. Может быть, и так. Но мне кажется, все зависит от силы твоего желания, от количества твоей личной жизненной энергии, которая движет тобой и заставляет обстоятельства меняться, а если не получается, не дает падать духом и пинает тебя в зад: вставай, ленивая скотина, утри свои жидкие сопли, найди другой путь, он окажется гораздо лучше. Если что-то не получается, нужно честно себя спросить: а действительно ли мне этого так хочется? Что я буду делать с тремя мужчинами сразу? Шутка:) Мечты на самом деле сбываются, и неправда, что разочаровывают. Разочаровывают мелкие желания, выдаваемые за мечты. Мечты — это все же нечто большее, чем новая сумочка, поездка в Канны или богатый муж. Это все может оказаться бонус-треком, прилагаемым к непосредственно мечте. Бедный студент, о котором вы мечтали и за которого вышли замуж по бескорыстной любви, может со временем разбогатеть, свозить вас в Канны и купить хоть десять сумочек. Он же потом, правда, может оборзеть, вас бросить и менять длинноногих девиц, как носки. Но это уже совсем другая история.
 
Меня иногда спрашивают юные корреспондентки: «О чем вы мечтаете?» Я не говорю правды. Настоящая мечта всегда выглядит глупо. Как я могу рассказать им, что вот уже третье лето я живу в маленьком белом домике с красной крышей и красивым садом, домике Ассоль из моей детской мечты? Как я могу рассказать, что каждое утро, открывая калитку и сбегая по крутой тропинке вниз, вхожу в теплую морскую воду и смотрю на море? А вдруг? А вдруг такое возможно? Неужели нельзя допустить в нашем мире существование человека, способного совершить такой поступок? Благородного, смелого и красивого. С лицом обветренным и ясным. Не старого пердуна. Владельца и капитана яхты.
 
И ничего страшного, что в образе совсем юной Ассоль на берегу буду стоять я, женщина трудной судьбы и не первой молодости. Ничего. Этого издали не заметно. К тому же у меня много других достоинств. Я буду ждать его, стройная, радостная и загорелая, со светлыми длинными волосами, развевающимися по ветру. Увидев мою улыбку, он тоже улыбнется и протянет руку. Счастливая, я поднимусь на яхту, и мы уплывем в дальние страны, в кругосветное путешествие, к жерлу вулкана, к индейцам Амазонки. Я стану писать очень интересные книги и рисовать потрясающие картины. И играть на рояле, как бог! Вернее, как богиня. А как же дети, спросите вы? Это же мечта, дурачки. К тому же мы не надолго уплывем, потом вернемся и заберем детей, котов, собак и бабушек. Вот мы такой дружной семьей и будем жить. И никакой школы!!!
 
Что еще я могу сказать в двенадцать часов ночи? Ты бредишь, дорогуша, накройся своей скатертью и спи! Все!