Классный журнал

Две реки текут в разные стороны…

Одна река Веры. Другая — безверия. В междуречье толпится народ. Думает, гадает, репу чешет: куда ему податься, по какой реке плыть? Все говорят, что счастье есть. Но где, на чьих берегах?

Одному мне думается, что жить — легко. И что нет ничего проще в этой жизни, чем поверить в Бога. Сказать Ему просто: «Ты мой. И не будет у меня больше никого, кроме Тебя. Куда Ты, туда и я. Поехали!»

И войти в первую реку.

Но, разглядывая знакомый народ в междуречье, понимаю я, что жить, несомненно, трудно. И поверить в Бога в этой жизни почти невозможно, да и не нужно, да и глупо. Всё мешает, все мешают, кругом враги, и есть масса иных возможностей приятно провести время.

И лучше тихо плыть по второй реке, где большинство, и не выпендриваться.

Жизнь, так или иначе, приключение. А я скажу просто, что жизнь с Богом — самое увлекательное приключение. С тайнами, кладами, сражениями, разбитым сердцем, горькой правдой, бегством от стыда и возвращением домой. И всегда-всегда Вера — это путешествие. То есть занятие для бездельников, которым неймется на одном месте или совесть неспокойна и тянет удариться в бега.

В самом начале июня в Вятке случается событие, которое хлыновские горожане именуют «вятской Пасхой». Впрочем, с тем же успехом его можно было бы назвать и «вятским Исходом» или «вятским столпотворением».

Каждый год 3 июня город в одночасье увеличивается в населении тысяч на тридцать. Утром закрываются для движения главные улицы, горожане обсыпают тротуары и балконы и ждут. Светопреставление начинается около полудня. Бьют колокола во всех церквах, и из Свято-Успенского Трифонова монастыря появляется процессия. Несут икону Николая Угодника. А за ней, словно просо из мешка, сыплется народ. Кто во что горазд — с рюкзаками, авоськами, детьми, женами и тещами, палками, палатками и ковриками, на тележках, инвалидных и детских колясках, в кибитках, в сапогах, в садовых калошах и босиком, со знаменами, иконами и колокольчиками. Все идут за иконой. И гул тысяч ног обрывает прежний ритм города. То есть вчера это была суета курятника. А сегодня — переселение муравейника, где есть четкая цель и общее усилие десятков тысяч душ.

С удивлением и опаской глазеют хлыновцы с тротуаров и балконов на весь этот разношерстный и подозрительный в своем воодушевлении люд. Не машут вслед платками и косынками, не роняют слез, не играют «Прощаний славянок», не суют пирожков в дорогу, редко кто пожелает «Спаси и сохрани». Молча стоят, вытаращив глаза. Им, похоже, страшновато. Они же смотрят в зеркало. Но себя не узнают.

А народ с домиками за спиной переходит мост через реку Вятку и оставляет город.

Так начинается Великорецкий крестный ход. Путешествие из Вятки в Царство Небесное. Это недалеко. Всего 150 км пешего хода через леса, поля, луга, болота, села, скиты, городища, сквозь комариные засады, дождь, пыль, жару, кровь, пот и боль. Впереди святитель Николай. Если бы не он, все мероприятие не имело бы ровным счетом никакого смысла.


Что такое крестный ход? Организованное шествие верующих из пункта А в пункт Б. Внутренний смысл — повторение пути Иисуса Христа. То есть пути Бога, вочеловечившегося, распятого, страдавшего и воскресшего. Тут и ежу понятно: повторить подобное человеку невозможно. Но народ упорно старается. Отсюда подозрение, что все мероприятие носит клинический характер. Проще говоря, со стороны это похоже на сумасшедший дом на выезде.

Но оставлю-ка я в стороне подобные рассуждения. Что на что похоже, кто больше дурак и зачем ослу такие длинные уши. По большому счету это скучно. На каждого рассуждающего обязательно найдется рассуждающий умник от противного. И бьются они лбами до треска и искр из глаз.

А я умным быть побаиваюсь. Умный болеет часто оттого, что знает: вода в реке холодная. И не идет. И простужается от сквозняков на берегу.

А вы меня спросите.

Верю ли я, что, пройдя крестным ходом, повторю путь самого Христа?

Верю.

В себе ли я?

Какая вам разница…

Любопытствуете?

Как бы помягче выразиться… Плевал я на ваше любопытство…

Хотите понять?

Это уже лучше. Пойдемте вместе.

Обещаю, станете умирать — не брошу. Но и мешать не буду. Потому что в умирании отчасти и есть смысл Хода.

Обнадежил…

Исторически ВКХ сложился следующим примечательным образом. Через три года после Куликовской битвы хлыновскому кресть янину Семену Агалакову из деревни Крутицы было явление иконы святителя Николая. За какие заслуги, спрашивается? Да ни за какие. Нет данных, что крестьянин Агалаков участвовал в битве с Мамаем. Про него вообще нет никаких данных, кроме фамилии и места жительства.

Однако, как повествует сказание о явлении иконы, «некото рый благоговейный муж, проходя по домашней потребности близ Великой реки, увидел в лесу, в стороне от своего пути, свет как бы от множества горящих свечей, остановился в испуге, но от страха не решился подойти к таинственному месту и пошел дальше. Когда же возвращался домой, снова на том же месте увидел сияние светозарных лучей, почувствовал непреодолимое желание подойти к тому месту и, осенив себя крестным знамением, пробрался через лесную чащу и увидел там у небольшого источника образ святителя Николая, свет же скрылся».

Икону принесли в село, и начались исцеления, а за исцелениями — поклонение образу, и на поклон потянулся народ к месту явления, на берег реки Великой. Ниточка за иголочкой. Овцы за пастухом. Говорят, к святому месту ноги сами идут, а сердце служит компасом.

Великорецкий образ ждала громкая всероссийская слава.
Путешествовать по стране он начал сразу. Из села ушел в Вятку, с обещанием каждый год возвращаться в Великорецкое на один день.

Отсюда и родился Ход в первых числах июня. А из Вятки ходил в Москву. А дальше и идти некуда. Царь Иоанн, который Грозный, в Симоновом монастыре его встречал лично. Один из приделов храма Покрова на Рву (Василия Блаженного) освящен в честь Николая Великорецкого. Другими словами, все ясно и определенно. Николай Угодник — наше все.

Традиция неоспорима и канонична, как «Отче наш» до первой ложки супа. Хождение же народа к святому месту, однажды зародившись, больше не останавливалось. И чтобы не утомлять пересказом подробностей, даю ссылку на Уильяма нашего Шекспира, то есть на Салтыкова нашего Щедрина с красочными портретами народных характеров ВКХ середины XIX века.

Ходить пешком по Отечеству в поисках Бога мы всегда умели. И даже советская власть с ее дурным безбожным характером ничего поделать с этим не смогла. «Мы их душили-душили…»

А им хоть кол на голове теши. Украдкой, по-партизански, в обход, по одному или по двое, прикидываясь грибниками и туристами, но люди шли и шли к Николаю. Хотя сама икона, таинственно явившись в XIV веке, так же таинственно исчезла в двадцатом. Никто не знает ее судьбы после 1917 года. Традиция хождения прерывалась только на Великую Отечественную войну. И ровно 25 лет назад возродилась в прежнем виде.

По маршруту, разработанному еще в XVIII веке.

См. Салтыкова-Щедрина.

Господь пасет мя и ничтоже мя лишит.

Теперь о главном. Все вышеописанное умещается в начальную фразу 22-го псалма Псалтири. В вольном переводе: Бог знает своих и ведет их, как поводырь слепых, и они ни в чем не знают нужды. Человек ищет Бога. Бог выходит ему навстречу. Вот тебе и счастье. Вернее, путь к нему.

Почему же в жизни все не так просто? И нужды людской, как ни крути, целые моря и океаны? Я ответ знаю, но умничать боюсь…

Чтобы дорогу осилить, человеку нужна опора.

Путник по дороге находит себе палку. В сказках для таких случаев предлагают специнвентарь — клубок ниток. Крестоходцу опорой является молитва.

Собственно, только ее присутствием он отличается от соплеменников, которые в сказки не верят и Бога вспоминают вдруг, в нужде, накрытые горем или ужасом.

Без молитвы на Ходу делать нечего. Пустая трата времени и сил.
Сказать честно, никто из нас молиться не умеет. Но молятся все. Как только из ворот монастыря выходят. Тихо или громко, хором или по очереди, навзрыд, бормоча под нос, чеканя шаг, истерически, гармонически, акустически, иерихонскими трубами сокрушая невидимых врагов или безмолвно. Молятся Богу, Богородице, Николаю, всем святым. И, когда находишься в этой разноголосице, нет-нет да и становится страшно. Потому что понимаешь: это так душа болит в человеке, от неустроенности, одиночества, тесноты жизни, кромешной глупости. Тошно ей в человеке, потерялась она, вот и кричит на все лады: «Ау-ау»…

А брось звать и кричать, точно никуда не дойдешь.

Каждый крестоходец несет в себе потаенную надежду.

У каждого есть заветное желание, с которым он пускается в путешествие. Каждый идет с тем, чтобы просить. За себя, за родных, за близких. За идею, мечту и Царство. Просит благополучия, разрешения, избавления. Милости просит и радости. Даже когда не знает, чего просить, все равно просит.

Вот идет бедолага-черносотенец. Чистый мученик. У него еще перед выходом порвали все стяги и лозунги. Поскольку запрещены на Ходу игры в идеологию. И вот он идет по жаре в черной униформе, словно закованный в латы. Хромает, дышит с трудом, но несет флаг без древка на вытянутых руках.

— За что страдаешь, брат?

— За царя.

Я больше и не спрашиваю. А он вдруг проникается ко мне участием и сообщает:

— Потерпим, брат. А когда придем к власти, будем жидов резать…
Я смотрю на него сбоку и думаю без всякого раздражения: «Смертушка ты моя, конечно, потерпим…»

На привале за селом Загарье падает в тень женщина. Ноги ее сбиты в кровь, живого места на ступнях нет — одни волдыри или лохмотья мозолей. И тут же двое ее маленьких детей.

Мы отдаем женщине запас силиконовых пластырей. От болеутоляющей таблетки она решительно отказывается.

— Как-нибудь дойду. Не знаю как… Но нельзя же себе так облегчать.
И улыбается из последних сил. Словно ждет, что я отменю это «нельзя». Хотя его никто и не назначал.

А до ночлега еще часов 6—7 пути, а до реки Великой еще целый завтрашний день. На что она надеется?

— Если дойду, то детей моих Бог вразумит… И моих ошибок они не совершат.

А в глазах кроме усталости — одна сплошная неуверенность.

На месте злачне, тамо всели мя, на воде покойне воспита мя.

Я ухватился за этот псалом, поскольку уверен: он про меня написан.

Бодро постукивая палкой об красную вятскую землю, я думал: вот, Бог дал мне жизнь, через папу и маму кормил, поил, воспитывал, ни в чем не ущемлял. Сам же оставался всегда в тени.

Первую четверть своего века я прожил в прекрасном неведении.
Есть Бог, нету Его… Все и так было хорошо. Семья, достаток, шевелюра на голове и мечты.

А потом вдруг… или не вдруг… но все изменилось.

Как это произошло, я не могу до конца объяснить. Однако случилось в точности то, что в следующем стихе написано.

Душу мою обрати, настави ее на стези правды имени ради Своего…
С душой шутки плохи. Она знает себе цену. То есть она изначально, с рождения, к Богу обращена и ждет встречи с Ним.

Одна беда — ты не догадываешься об этом. Или даже упорствуешь в противоположном стремлении. Но Бог никогда не отказывается от своего плана насчет тебя. Он работает. Совесть не спит, душа томится. Она ищет «единой на потребу» правды и требует, чтобы и ты, ее временный хозяин, времени не терял даром.

Вот так и случается обращение. От одной мысли: где Ты, Бог? И множества жизненных обстоятельств, исподволь готовивших тебя к главному путешествию.

Крестный ход — это экспедиция в поисках правды. Когда уже определенно известно, где она, и остается одно — дойти ногами. И удостовериться.

Успех напрямую зависит от того, насколько быстро ты себя растратишь. А лучше — потеряешь.

Усталость настигнет очень быстро. В день придется идти по 30—40 км. Спать ночью не более 3—4 часов. Боль придет обязательно. Жара измучит. Дождь вымочит до нитки. Сердце вдруг даст о себе знать. И все внутренние болячки немедленно запоют Лазаря. Экзальтированные братья и сестры во Христе вынесут мозг разговорами о конце света и небесных видениях. Бесноватые будут выть на весь Медынский лес. Кликуши зычными голосами предрекать гибель России. А в ответ вся собственная муть из сердца, доселе лежавшая неподвижно, полезет наружу.

И еще вдруг необыкновенно красивые люди будут плыть мимо тебя рекой.
И все это для того, чтобы увидеть наконец, почувствовать свою слабость, никчемность, беззащитность, пустоту, недостоинство и вместе с тем… аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мной еси, жезл Твой и палица Твоя, та мя утешиста…

От себя ушел — к Богу пришел. В своих глазах умалился — в Его глазах вырос. Остался без сил — продолжаешь идти Духом.

На третий день пути выползаешь на берег реки Великой и не веришь своим глазам. И ушам не веришь. Но откуда-то точно знаешь: если ты здесь, значит, Христос воскрес.

А дальше тебя венчают Царем на царство…

Уготовал еси предо мной трапезу супротив стужающим мне. Умастил еси елеом главу мою, и чаша твоя упоявающи мя, яко державна…

Случается, что целый народ принимает Христа как смысл своего существования. Тогда в нем проявляется Лик Божий. В красоте лиц женских, мужских, детских. Но со временем Лик этот затемняется, мутнеет, искажается и гаснет. Безверие разъедает людей, как рак. И тогда множатся кругом лица угрюмые, обозленные, пустые… Но Лик Божий не может исчезнуть окончательно. И вот однажды, откликаясь на таинственный зов, соберутся эти угрюмые вместе и пойдут по дорогам лесным, полевым, болотистым.

Перетерпят все: боль, тоску, усталость. И Лик снова проявится в них. Мелькнет, осветит, остановит в изумлении.

Необыкновенно красив русский народ, когда знает, зачем живет…
С горы последний раз виден Великорецкий монастырь. Мы возвращаемся в Хлынов. Туман стелется по земле, не дает очнуться от сна. Роса спит на стеблях травы. Никто ее не потревожит.

Утренний свет входит робко, на цыпочках.

Я лежу на земле, укрывшись плащ-палаткой, и разговариваю с Богом: «Ты все сделал для меня. Что же сделать мне для Тебя?»

И слышу ответ: «Всегда радуйся».

И милость Твоя поженет мя вся дни живота моего, и еже вселити ми ся в дом Господень, в долготу дний.