Классный журнал

О надежде в повседневной жизни всуе обычно не думаешь. Она, надежда, возникает вдруг, внезапно, когда от тебя мало что зависит. Когда ты беспомощен. Вот тогда вспоминается надежда, которая, как известно, умирает последней.

Началось это неожиданно, и ничто, как говорится в романах, не предвещало беды. Я сидел на кнехте на носу корабля с книжкой, рядом с сияющей на солнце рындой. Вокруг спокойно дышал Тихий океан. Надо мной было чистое небо, а подо мной — Марианская впадина. За завтраком в кают-компании по громкой связи нам сообщали погоду, а также температуру воды за бортом и глубину под килем. В самолете ведь тоже зачем-то сообщают высоту, на которой он летит. Зачем? Эти знания, как правило, не оставляют никаких надежд.

«Под килем одиннадцать тысяч шестьсот пятьдесят три метра», — равнодушно извещал радист. Я попытался представить себе эту цифру по вертикали и в воде. Не смог. Самолеты, по-моему, летают ниже. Можно, конечно, представить это расстояние, но по горизонтали и на суше. Скажем, от МКАД до Переделкино приблизительно столько же. Но чтобы все это под тобой и в воде?..

В общем, ничто, как уже было отмечено, не предвещало беды. Да ее и не могло быть никак, когда вместе с тобой еще триста единиц плавсостава, включая 150 женщин-рыбообработчиц. И ты находишься на крупнейшей плавбазе, которая — город с заводом.

Сами рыбу ловили, сами обрабатывали, сами закатывали в банки, чтобы они, банки, раскатились по всей необъятной советской родине. Чтобы в каждом ее глухом уголке они могли украсить праздничный стол или просто стать закуской под водку. «Скумбрия в масле»!

Мы ловили ее под островом Хоккайдо в японских территориальных водах по лицензии, купленной, как говорили, за золото. Золотая рыбка. Японский рыбнадзор периодически поднимался на наше судно проверять ячейки сети. В надежде выискать рыбу другой породы. А она неминуемо попадала в сети, и ее использовали в личных целях.

У главного японца на рукаве была красная повязка с белым русским словом «КАМАНДИР». «Командира» боялись.

В общем, ничто не предвещало беды. Да какая, к черту, беда могла произойти в этом плавучем государстве, где были две параллельные улицы? Одна называлась улицей 8 Марта, а другая — 23 Февраля. На одной, естественно, жили женщины, на другой — мужчины.

Какая могла быть беда, кроме внематочной беременности? Какая беда, если на судне был даже врач-гинеколог? Если законные жены мужской части экипажа остались на Большой земле. И законные мужья женской — там же. Если гражданские браки заключались после прохождения Босфора по дороге на промысел и расторгались на обратном пути, спустя восемь месяцев, там же.

Какая беда могла произойти в плавучем городе в океане, где играли в волейбол на волейбольной площадке с той лишь разницей, что мячик был привязан к фалу, чтобы не улетел в Японию — крупную волейбольную державу — и не стал перебежчиком. Все члены команды были привязаны невидимым фалом друг к другу по этой же причине. Этим фалом была семья на Большой земле. По закону муж и жена не могли плавать вместе на одном судне.

Так что ничто не предвещало беды. Тем более все происходило, когда моему сыну исполнилось четыре месяца.

Тучи появились на горизонте — а горизонт там, где просторы бескрайние, круглый. Тучи стали стремительно лететь. Да-да, именно лететь со всех сторон к солнцу, которое было ровно в центре небесного купола. Сразу потемнело, и ветер не то чтобы нарастал — он родился мгновенно. Перекрывая его вой, капитан по громкой связи приказал всем срочно покинуть палубу и уйти в помещение. Держась за что попало и друг за друга, мы поползли к надстройке и без этого приказа. Просто все эти события произошли в одну минуту, параллельно друг другу, — минуту от солнца и тишины до темноты и урагана. Последним, что я видел, была дырка в черном небе, в которой светило солнце. Все. Его, солнца, нет. И надежда вдруг зашевелилась где-то внутри. Надежда на что-то, что может нас спасти.

Наш плавучий город со своей жизнью и тремястами человеческими душами превратился в точку. В рисовое зернышко в большом мешке. Что триста жизней для океана, в котором этих жизней миллиарды?! Что для океана триста надежд?!

«Всем в каюты, надеть спасательные жилеты, задраить иллюминаторы, опустить бронячки, туго завернуть барашки». Я кинулся к рундуку — спасательного жилета нет. Надежда появилась и исчезла. Я лег на свою верхнюю полку и открыл зачитанного до дыр судового библиотечного «Евгения Онегина». Надежда вновь появилась, приобретя мужское имя. «И страшно ей; и торопливо/ Татьяна силится бежать:/ Нельзя никак; нетерпеливо/ Метаясь хочет закричать:/ Не может…» Я лежал и думал, что если будет качать, то в положении лежа меньше будет тошнить. Но нас не качало. Нас просто клало на бок под углом 90 градусов. Когда положило первый раз, я вылетел из своей норки и упал на противоположную переборку. «Им овладело беспокойство,/ Охота к перемене мест/ (Весьма мучительное свойство,/ Не многих добровольный крест)». Потом судно встало. Кто-то прибежал и дал мне спасательный жилет. Дал еще одну надежду. Спасибо.

Выяснилось, что мы попали в глаз тайфуна «Джуди». У нас заклинило перо руля, нас гоняет по кругу, и главное — не встать боком к волне, иначе уже не под, а над нами будет двенадцать тысяч метров воды.
«Был вечер. Небо меркло. Воды / Струились тихо…» Если бы тихо, Александр Сергеевич. Если бы тихо…

Длилась эта история трое суток. Не помню, как они прошли. Закончилось все так же внезапно, как и началось. Утром светило яркое солнце и был полный штиль. Мы стояли на рейде рядом с островом Итуруп. Было видно траву, цветы, бабочек. Все хотели просто полежать на земле. Разрешение сойти на берег мог дать только «первый», то есть, конечно, никакой он не первый, но так на флоте называют или называли первого помощника капитана — помощника по политработе. Просить его об этом команда боялась, потому что если что не так, то на Большой земле он мог заложить законным мужьям и женам согрешивших. Он знал все и про всех. Человеческие надежды были в его руках. Все были как волейбольные мячики у него на фале. По этой причине послали «науку». «Наука» — что с нее возьмешь? Она московская, не местной, севастопольской, приписки. «Наукой» оказался я.

«Первый» внимательно выслушал мои аргументы: мол, народ устал, психологическая нагрузка, только пройтись по траве босиком… Ответ был прост: «Не положено!»

Я стоял на палубе и смотрел на осенний берег. Ко мне подошел боцман: «Повезло тебе, “наука”». — «Почему мне? — удивился я. — Нам». — «Я не про это… Можно всю жизнь проходить на разных судах, а такого шторма не увидеть. В моей, за сорок лет моря, такое впервые. Так что тебе повезло. Главное — никогда не терять надежду».

Для справки. Во время тайфуна «Джуди» погибло 45 японских судов-кальмаро­ловов с экипажами по 5—10 человек. Они наверняка тоже надеялись на лучшее. Но надежда от них отвернулась.

Я хотел забрать этого библиотечного «Евгения Онегина» себе. Я уже уложил вещи. Я спустился с трапа и… И я вернулся назад в свою каюту. И оставил библиотечную книгу в ней. Кто знает, может быть, «Евгений Онегин» поможет кому-нибудь еще приобрести надежду.

Будьте здоровы и держите себя в руках.

Колонка Андрея Бильжо "Как я попал в глаз «Джуди»" опубликована в журнале "Русский пионер" №46.

Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".