Классный журнал

Андрей Колесников: Дядя Ваня — это кто?
Натан Дубовицкий: Единица, эмигрировавшая из большинства. И стремящаяся к обетованному нулю. Я.

А.К.: Кто для тебя Путин — человек или все-таки нет?
Н.Д.: Путин, как Пушкин, — необозримый русский всечеловек. На фоне других мировых лидеров он выглядит джедаем, случайно попавшим на семинар по корпоративной бухгалтерии.
Он — последнее напоминание (и предостережение!), что история — это пространство героев и богов, а отнюдь не счетоводов и адвокатов.

А.К.: Как жить дальше?
Н.Д.: Если люди произошли от обезьян (что вряд ли, но — если…), то был, наверное, переходный период. Когда те обезьяны, что побойчее, уже стали людьми. А другие еще нет. А третьи нет и по каким-то причинам не могли. При этом они все жили вместе. Ели за одним столом. Вступали в браки. Защищали родину. И с виду были практически одинаковые. Но понемногу стали замечать между собой различия. И расходиться. Одни ушли в люди. Другие остались в обезьянах. То есть и те и другие решили, как жить. Сейчас история повторяется.
Есть выбор!

А.К.: Что делать на Украине?
Н.Д.: Смотря кому. Американцам — получше изучить быт и нравы туземцев. Европейцам — посчитать, сколько миллиардов евро в год дарить украинцам. Коломойскому и Пинчуку. Западенцам — спросить самих себя: «Ну что, сынку, помогли тебе твои ляхи?» Украинцам — услышать, что слова «руський» и «русский» — однокоренные.

А.К.: Ты зачем у Чехова название для повести взял?
Н.Д.: Это не повесть, а пьеса. В форме длинного рассказа. Или, так и быть, короткой повести. Я давно пьесу хотел написать. После главной моей книги, «Машинки и Велика», никакой новый роман невозможен. Нужно было сменить жанр. Стал думать, где бы выведать секрет написания хороших пьес. Шекспир никаких указаний на этот счет не оставил. Кроме него только на Чехова оставалась надежда. Долго изучал наследие Антон Палыча, пока в одном из его писем не обнаружил искомое. Секрет успеха его пьес, по мнению самого Чехова, состоит в том, что «они пошлы». «Эврика!» — сказал я. Чего-чего, а пошлости нам не занимать. Дальше — дело техники.

А.К.: Зачем все-таки у Чехова название взял?
Н.Д.: Я ж объяснил. Для пущей пошлости. Еще подумал: бывают же кавер-версии популярных песен. Почему бы не выдать кавер-версию популярной пьесы? В свое время Чехов сделал героями «Дяди Вани» людей, характерных для той эпохи. Интеллигентов. О ком бы он написал это произведение в наше время? О торговцах мылом, естественно. А также об их детях, сек­ретаршах, женах, любовницах, вдовах. Об их друзьях и адвокатах. Об их скуке и любви. Вот я и написал то, что написал бы Чехов, живи он сегодня.

А.К.: Твоего «Дядю Ваню» рецензировали такие разные люди, как Маргарита Симоньян, Сергей Минаев, Ксения Собчак, Кирилл Сереб­ренников… Кто сделал это точнее всех?
Н.Д.: Всем, кто был к «Дяде Ване» добр, я одинаково сильно благодарен. Очень сильно. Прочитал мой текст именно так, как я его написал, пожалуй, Кирилл. Но и другие прочитали правильно. Просто по-другому. Часто лучше. Смущает только, что многие отмечают, будто я пишу о подлецах и циниках. Вот что обидно. Потому что не так. Мои персонажи хорошие люди. Простодушные.

А.К.: Хорошие люди, которые плохо себя ведут?
Н.Д.: Почему плохо? Что плохого в том, чтобы сбежать в Лондон? Что плохого в любви к девушке своего сына? Что плохого в дележе наследства? В борьбе акционеров? В драке с другом? Все это скорее смешно, чем плохо.

А.К.: Твоя пьеса написана не тем языком, каким «Околоноля» или «Машинка…». Более простым, что ли.
Н.Д.: Когда делаешь драматургический текст, надо воображать театральный зал. Набитый случайными зрителями. Незаинтересованными, злыми. Гасят свет. Ты слышишь в темноте зала кашель, звонки смартфонов, хихиканье, шелест фольги. И понимаешь, что главное — не услышать храп. Что надо спешить. Сказать им всем что-то очень простое. И резкое. Типа сигнала будильника. Что дойдет до них сразу. И не даст уснуть.

А.К.: Есть мнение, что текст получился совсем поверхностным.
Н.Д.: Ну уж нет. Простым — да. Но не поверхностным. Слова — как лужи. С виду одинаковые, а глубина разная. Возьмем, например, простое слово «кровать» из моей пьесы и такое же слово «кровать» из любого романа Быкова. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сразу понять, что в моей кровати гораздо больше смыслов и эстетической энергии. Что у Быкова тупая мебель, то у меня ложе любви и смерти. Если присмотреться.

А.К.: Почему все женщины в твоих произведениях какие-то опасные?
Н.Д.: Потому что все женщины какие-то опасные. Им нельзя доверять. Поэтому миром правят мужчины. Так безопаснее.

А.К.: Женщины тоже правят. Кэтрин Эштон, Ангела Меркель…
Н.Д.: У Ангелы Меркель большой анимус. Ей можно.

А.К.: Большой что?
Н.Д.: Не то, что ты подумал.

А.К.: Ты женат?
Н.Д.: Да.

А.К.: Жене доверяешь?
Н.Д.: Нет.

А.К.: Как же ты с ней живешь?
Н.Д.: Я ее люблю.

А.К.: А к кому ты чувствуешь доверие?
Н.Д.: К стоматологу. Но не любовь.

А.К.: Что пожелаешь читателям «РП»?
Н.Д.: Ничего. У них все есть.
У всех все есть.