Классный журнал

103. Мы пришли в обшарпанный отельчик, к которому я подвозил Филю после «Зумы».
— Я хочу видеть Настю. Ты позволишь подняться с тобой в номер? — спросил я.
— Может, тебе лучше подождать здесь? Она спустится. Если захочет.
— А если вы сбежите?
— Тогда пошли.
Снаружи отельчик казался невысоким. Меня удивило, что в лифте было девять кнопок. Филя нажал девятую.

104. Стены, окна, потолки были сплошь в разного рода следах. Очевидно, постояльцы неустанно ходили по ним ногами и руками. Проливали на них кофе и вино. Роняли чемоданы и бутерброды. Майонезом вниз.
— Переехал бы куда-нибудь поприличнее, — морщился я, идя за Филей по коридору. Пахло пылью, винными пятнами и слегка гарью. Как будто где-то далеко в подвале понемногу начинался пожар. — Деньги же есть.
— Когда селился, не было. А теперь лень переезжать. Нормально тут. Четыре звезды.

105. Номер 904 мало чем отличался от коридора. Такие же стены, потолок, окна. Запах. На полу валялось что-то мягкое и пёстрое. То ли журнал, то ли купальник. Я подумал, что скоро придётся постоянно носить очки. И что не могу представить Нас­тю в этой конуре. Её в ней и не было.
— Где она? — спросил Филя. Себя. А потом меня:
— Где она?
— Погулять вышла? — беспомощно произнёс я. — Позвони ей.
Он уже набирал. Долго слушал гудки. Отправил смс. Подождал ответа. Держал телефон крепко, как пистолет. Кажется, готов был из него застрелиться. Или застрелить меня. Или её. В общем, переживал. Постоял так минут семь. Вздрогнул, словно очнулся. Прошептал:
— Она ушла. К тебе.
— Ну почему сразу ко мне, — поскромничал я. — По магазинам, думаю. Это интереснее. А ко мне что? Это как в музей. Где мумии.
— Всё ясно, — не слушал он. — Всё.
— Зайди к ней домой. Где она живёт? Квартиру снимает? Или типа общаги что-нибудь в их школе? Поедем вместе. Если хочешь.
— Ну нет. Не вместе. Врозь.
— Ну я пойду, — сказал я. Потому что подумал, вдруг она правда ко мне ушла. А меня там нет.
— Давай выпьем, пап. — Он вдруг обнял меня. Туго. Уткнулся мне в шею под левым ухом. Моим, нашим длинным влажным носом. Я испугался, не стал ли он с горя геем. Он вздохнул, разомкнул объятия. Не стал. Отошёл.
— Ну разве что по одной, — согласился я, посмотрев на часы. Действительно, давно пора было выпить.
В мини-баре нашлись игрушечные бутылки водки, вис­ки, джина, вина. Чего-то ещё. Филя открыл всё. Вылил их содержимое в ведёрко для льда. Размешал карандашом. И начал медленно пить. Сделал восемь медленных глубоких глотков. Поставил ведёрко на стол. Уставился в окно. На мокрый серый воздух.

106. В ведёрке было пусто. Мне не осталось.
— Лети в Москву. Если что нужно будет, звони. Помогу. Пока. — Я направился к выходу. Зачем-то добавил:
— Ты не один.
Филя не шелохнулся. Решив, что он не понял, я пояснил:
— Я с тобой.
Он опять не понял. Когда я шёл по коридору, мне вслед кто-то засмеялся. Не он.

107. Настя ждала меня на том же месте, где вчера ждал её я. Она молча поднялась мне навстречу. Я сказал какую-то глупость. Или не сказал, а сразу сделал. Не помню. Но точно повёл себя не на уровне. А момент был исторический. Вроде конца света.

108. Она что-то сказала. Насмешливо. Я не расслышал. Подумал, что скоро постоянно придётся носить не только очки. Но и слуховой аппарат.

109. Я взял её за руку. Ожидал, что меня ударит каким-нибудь особенным током. Ударило. Перехватило дыхание. Отпустило. Опять ударило. Забилось сердце. Вспомнилось детство. Или отрочество. Будка во дворе школы. Трансформаторная. На ней жестяная, тронутая ржавчиной табличка. Со скуластым черепом, молнией и надписью «не влезай убьёт». И несгибаемая нескончаемая эрекция. На что бы я ни смотрел. На Клаву ли Пречистенко из седьмого «б». На молодую ли учительницу истории. На старую ли учительницу математики. На Собацкую ли, имя которой забыл. Из моего класса. На Мишу ли Лобзика, тоже из моего. На картину ли в кабинете географии «Грачи прилетели». На этот ли череп на будке. У меня на всё стоял. Он. И его совершенно некуда было деть.
Такое же сильное напряжение я ощутил и теперь. Триллион вольт. Мне казалось, я уже гораздо лучше знал, что с этим делать. Накопил большой опыт. Но как-то растерялся вначале.

110. А потом ничего. Пошло. Поехало. Мы поднялись ко мне. Она говорила. Я не слышал. Не знал, с чего начать. Хотел всё сразу. Приходилось поэтапно. Я как слепой трогал, щупал, сжимал, гладил её всю. Пальцами, ладонями, членом, губами, ногами, зубами, носом, языком… Все её твёрдые и мягкие, горячие и прохладные места. Сухие и мокрые. Все родинки и волосинки. Всё горькое в ней и сладкое, всё кислое и солёное. И снова сладкое.
Я раздевал её и одевал. Несколько раз. В разной последовательности. Не спешил. Знал, что делать с моим электричеством. И с её тоже.

111. Мы разрядились одновременно. Молния пронзила мой череп. Озарила её внутренности. Я осторожно целовал её нежную печень. Желудок и пищевод. И сердце. Иногда путая их со своими.
Всё стихло. В ней и во мне.

112. Захотелось курить. Впервые в жизни.
— У тебя случайно сигарет нету? — спросил я. То есть продолжил говорить глупости. Но слышать стал лучше.
— Не курю, — ответила она. По голосу было слышно, как она запредельно счастлива. Вероятно, оттого, что не курила. И от хорошего секса со мной. От всего такого. Хорошего. Таким же счастливым голосом она сказала:
— Как ты мог так унизить меня? Ты правда думаешь, что меня можно купить? Дьордь попросил меня пофлиртовать с тобой пару недель. Считать это консумацией, анимацией… Чем угодно. Я, конечно, послала его. Тебя тоже послать? Ты за кого меня принимаешь?
— За самую прекрасную девушку в мире.
— И сколько я стою, по-твоему? — Она внезапно оделась. Я глазом не успел моргнуть. Одежды, впрочем, было немного. Джинсы, рубаха, что-то нижнее, какие-то кеды. Королева. Императрица.
Я стал тоже одеваться. Чтоб, если что, догнать её.
— Не провожай меня… — насмешливо сказала она.
— А что мне было думать? Вспомни, ты должна была прийти сюда, вот в этот самый номер. К Ивану. Это я Иван. Тот самый Иван. А тебя через Дьордя пригласили. Как ты думаешь, для чего? Ты не пришла, конечно, но пришла другая. От того же венгра. За деньги.
— Это всё не так. Это знакомство. Без обязательств. Надо было мне прийти. Ты бы понял, что это другое. Но тут Фил приехал. Неожиданно. Стал требовать, чтоб я к тебе с ним пошла. Чтоб ты нам деньги дал. Чтоб мы поженились. Я, конечно, не знала, что отец Фила и тот Иван, к которому меня Дьордь направил, одно и то же. Вот судьба. И так, и так я шла к тебе… А у Дьордя разные есть. Я другая. Он просто друг. Близкий друг.
— Твой друг тебя продал.
— Знаю. За сколько?
— Коммерческая тайна. Тебе он сколько предложил?
— Я не взяла.
— Сколько не взяла?
— Десять тысяч.
— Вот так друг! Вор! Мобстер!
— То есть ты намного больше ему обещал?
— Обещал? Дал! Гораздо больше.

113. Настя была в восторге. Ей льстило, что я так дорого её ценю.
— Я пришла, чтобы попробовать тебя.
— И как прошла дегустация?
— Надеялась, что не понравишься. Что потянуло к тебе просто любопытство. У меня никогда не было такого… Ну… Никого за сорок. И таких богатых.
— И как тебе? Деньги с плесенью?
— К сожалению, понравился.
— В следующий раз попробуй меня под красное. Калифорнийское. Ещё лучше будет.
— Следующего раза не будет. — Она уже открывала дверь.
— Почему?
— Тебе следовало начать иначе. Не с денег. Не с Дьордя. С меня.
— Всё поправимо, — попытался я перевести разговор в философскую плоскость. От отчаяния.
— Не всё.

114. Я держал дверь.
— Останься.
— Пусти.
Она разозлилась. Я тоже. Атомы, из которых мы состояли, столкнувшись, начали разлетаться. В разные стороны. С физикой не поспоришь.
— Иди, — сказал я.
— Так я и знала, — воскликнула она.

115. Оставшись один, я спел песню. Короткую, но весёлую. О любви. Немного потанцевал. Проголодался. В дверь позвонили. Я был уверен, что она вернётся. Найдёт предлог. Всё-таки я разбирался в женщинах. Открыл дверь. Там стоял Филя.
— Это ты? — спросил он меня.
— Зависит от контекста.
— Ты! Я видел Настю. Она выходила. От тебя? От тебя! Ехидна. И ты ехидна!
— Иди отсюда.
— Уйду. Но сначала дело. Вариант пока один. Через сочинских вышел на местных. Банда небольшая. Но дерзкая. Гагаузы. Народ такой. Та кафешка, кстати, где ты булки жрал, их точка. Там и получу. Через три дня. Два «Чезета». Бесшумные. Почти без отдачи. Десять патронов. За всё восемь штук. Предлагаю расходы поровну.
— Ты о чём? Свихнулся совсем! Да за торговлю оружием…
— Никакой торговли. Для личного пользования. Для дуэли.
— Какой дуэли? О чём ты?
— Нашей с тобой дуэли. С двадцати шагов. Из «Чезетов». Оружие тебе подходит? Выбор, в принципе, за тобой. Но не всё достать можно. Учти.
— Бред. Пьяный бред.
— Я трезв. И рассудителен.
— Ты при мне выпил весь бар.
— Мини! Позвольте вам заметить — мини-бар.
— Давай завтра обсудим.
— Ты не понял. Никаких завтра. Если откажешься, я тебя выслежу и убью. Подло. Из-за угла. Какой отец хочет, чтоб его сын стал подлецом? Вот именно. Лучше соглашайся. Через три дня. Это пятнадцатое будет. Правильно? С утра я стволы вы­куплю. А днём можно и стреляться. Давай в два. Или в три для верности. Вот именно. Пятнадцатого в пятнадцать. Чтоб легче запомнить. Приезжай в Парк Хэмпстед. Встретимся у тен­нисных кортов. Я там место за прудом знаю. Тихое. Там и разберёмся. Я всё решил. У тебя нет выбора. Кроме права выбора оружия.
— На всякий случай напоминаю. Я в спецназе ГРУ служил. А ты где стрелять учился? В компьютерных играх? Типа «Гитлер, умри»?
— Спецназ! Когда это было! Ты с тех пор ничего, кроме мыла и денег, в руках не держал. Разберёмся.
— Ещё раз! Иди отсюда. Хочешь, я тебе миллион дам? Только забудь навсегда обо мне. И о Насте.
— Не нужен мне твой миллион. Мне и Настя не нужна. После тебя. Лучше выпить дай.
— Вот бар. Бери.

116. Филя применил ту же технологию, что и у себя в номере. Только размешал пластиковой соломинкой для коктейлей. Мини-бар был у меня побогаче. Пил он поэтому несколько дольше. С двумя перерывами. Посмотрел в ведёрко. Произнёс:
— Вот и оно! Дно! Ничего больше нет…
— Иди поспи. Утро вечера…
— Нет, это ты иди… Поспи… Суёшь мне свой поганый миллион! Откупиться хочешь? Привык от всего откупаться. От ментов, от таможни. От меня. От Размазова. От проблем. Туда миллион, сюда миллион. Готово дело! Нет, папаша! Не в этот раз! От судьбы не откупишься.

117. Он как-то через силу оглядел меня. Сказал с удовольствием:
— Стареешь. Возле губ складка. Мешки под глазами. Седой. Плешивый. И седина какая-то неблагородная. Собачья. С кожей что-то. Пятна. Живот вон свисает. Цвет лица — онкологический. Так себе портретик получается.
Про живот он зря. Перебор. Обидел. Захотелось его убить.
— Я приду. Пятнадцатого в пятнадцать. В Хэмпстед Парк. А теперь пошёл вон, — проговорил я с расстановкой.
— Вот и хорошо. Увидимся. Разберёмся.
Уходя, Филя умудрился споткнуться. Ударился головой о дверную ручку. Почесался. Исчез.

118. Я подождал. Подождал. Настя не вернулась. Лёг спать. Проснулся. В два часа ночи. От желания петь и танцевать. Спел. Шёпотом, чтоб не разбудить соседей. Аккуратно сплясал. Подумал, как прикольно быть влюблённым. Вспомнил, что голоден. Заказал сэндвич с тунцом. Пока ждал, позвонил Танцевой:
— Извините, что поздно. Срочный вопрос. Завтра нужен переводчик. К пяти чтоб был в офисе. С какого языка? Неважно. Позвоните Насте. Ну той, вывихнутой. Из школы экономики. Напрямую. Она и есть переводчик. А вы думали кто? Не через Дьордя. Обещайте тысячу фунтов в день. Тысячу. Да. Вам по буквам, что ли? Фунтов, фунтов. Мы же в Англии. Стерлингов, да. Дешевле найти можно. Конечно. Но не нужно. Настю нужно. Только про меня не говорите. Скажите, что представляете «Нест­ле». Или «Би Пи». Поубойнее что-нибудь. Приведите её к пяти. Аванс дайте. А то не поверит. Спокойной ночи. Я? Нет, Виктория, я не в порядке. Я в полном беспорядке.

119. Принесли сэндвич. Почему-то с ростбифом. Съел. Начал засыпать. Принесли с тунцом. Извинились, что перепутали. Отказался. Сэндвич унесли. Но отделаться от тунца не удалось. Он приснился. Как будто ловлю его в горячем и бурлящем, как джакузи, море. Руками ловлю. А он не ловится. Лоснящийся, скользкий. С глупым рыбьим лицом. Схвачу, прижму, а он вырывается.

120. Мне, кстати, сны никогда не снились. Пока в Лондон не переехал. Тут стали сниться каждую ночь. Не люблю Лондон.

121. Утром проснулся в горячем поту. Обессиленный. Болели мышцы. Заказал много кофе. Усталым голосом борца с тунцом. Кое-как пришёл в себя. Подумал, что быть влюблённым не так уж и весело. Нестерпимо хотелось видеть Настю. Хотя бы видеть. Ужас охватывал от мысли, что Танцева не справится с заданием. Ну а если справится? Хорошо ли это? Что хорошего в том, что тебе почти пятьдесят, а кому-то двадцать? Ничего. Это скверно само по себе. Без всякой любви. А уж с любовью — прямо невыносимо.

122. Танцева не звонила. Могла не справиться. Могла не найти. Вдруг Настя уже в самолёте. Летит в Гомель. Или с Дьордем. В его сутенёрской конторе. Или с Негробовым. Жирным, хохочущим, жрущим. Он жрёт тунца и трахает её одновременно. Воображение разыгрывалось. А если она с этим… как его… ну… который мой сын… Я вспомнил о дуэли. Может быть, жить мне оставалось два с половиной дня. Два с половиной дня без Насти. Тогда я уволю Танцеву.

123. Танцева позвонила.
— Наконец-то, — сказал я.
— Иван Карлович, Пётр Петрович просит о встрече в ближайшие дни.
— Размазов? Он в Лондоне?
— Ещё нет. В Стамбуле. Получил важную информацию. Готов встречаться, где вам удобно. В Стамбуле, Москве, здесь…
— Вот ему приспичило. А чего он? Не сказал?
— Нет.
— Странно. Обычно он является без звонка. Пусть прилетает. Сюда. Встреча в офисе. — Я задумался. Моя гибель на дуэли могла бы избавить меня от общения с Пьеро. — Пятнадцатого. Вечером. Часов в шесть.
— Хорошо.
— Что хорошо? Это всё?
— Всё.
— Как всё? Я вас просил привести Настю, а вы Размазова привели.
— Встречаюсь с ней через двадцать минут. Доложу по результату.
— Ага. Ну что ж. Удачи.

124. Потянулись минуты. Двадцать бесконечных минут. Позвонил Танцевой:
— Она пришла?
Меня опять ударило тем же током. Прямо в ухо. Стало ясно, она была там.
— Да, — ответила Виктория.
— И что?
— Я не успела… ещё рано. — Танцевой было неловко.
— Понял. Жду.

125. Я принялся смотреть телевизор. Копаться в интернете. Мировые новости не отвлекли меня. Все они были о чём-то неглавном. Человечество было занято всякой фигнёй. Один я делал важное дело. Любил.

126. Ждать не смог. Если Танцева не договорится? Куплю у Дьордя настин адрес? Подстерегу её у дома? И что? Выпрошу прощение? Поражу остроумием? Изнасилую? Куплю? А если она уедет? Куда? Зачем? И всё же. Если. Нельзя ждать. Надо действовать. Я бросился в офис.
Ни Виктории, ни Насти там не было. Была Джулия. Ненужная, бесполезная.
— Где они? Где Виктория? Где Настя? — спрашивал я Джулию. На англо-русском. Она тужилась, но не понимала. Лицо у неё было, как у тунца. Показывала пальцем вниз. Говорила:
— Виктория… — И много других слов. Мне не знакомых.
— Тупая чухонка! — обратился я к ней, перейдя полностью на родную речь. — Ну что толку от тебя? Чурка. Плохо работаешь. Хотел тебе зарплату повысить. Вот хрен тебе, а не зарплата.
Показал ей кукиш. Она засмеялась.

127. Явилась Танцева. Увидев Джулию, рассматривающую мой кукиш, застыла в дверях.
— Иван Карлович…
— Виктория. Где вы ходите? Почему не на рабочем месте? Где Настя? — Я продолжал держать кулак у лица секретарши.
— Мы встретились в холле. В «Старбаксе». Если бы мы говорили здесь, она вряд ли бы поверила, что это «Би Пи».
Я огляделся. Так и было. Бедновато. Голые фанерные стены. Подержанная мебель. Джулия. Все атрибуты экономкласса.
— В холле на первом этаже есть бутик. Там в витрине выставлена стеклянная лошадь. На дыбах. Или вздыбленная? Короче, на двух ногах. Задних. Шикарная. Купите. И поставьте вот сюда. В угол, — приказал я Танцевой. — Сами могли бы давно догадаться. Чем плакаться на бедность. Инициативу надо проявлять. Цветы купите. Или пальму. Картинку какую-нибудь. Диван кожаный. Только не из ската.
— Я не плачусь, — возразила Танцева. — Вы приняли решение экономить. Я…
— Что с переводчицей?
— Она придёт. К пяти. Как вы поручали. Аванс выдан.
Я разжал кукиш. Джулия перестала смеяться.
— Виктория… Вы лучшая… Прошу вас, чтоб пальма, лошадь и диван до пяти. Чтоб всё на уровне. Вина купите. И фруктов.

128. Без пяти пять я был на пределе. Вдруг не придёт? Вдруг опять вывихнет ногу? То есть не опять, потому что в тот раз ничего не вывихнула. Вдруг опять Филя? Или Дьордь? Влезут, запутают всё.
— Я люблю тебя, — сказал я ей без пяти пять.
Ровно в пять она вошла.

129. Мы смотрели друг на друга. Довольно долго. Молча. Она насмешливо. Я строго. Это серьёзное дело — любовь.

130. — Что будем переводить? — спросила она. Голосом, влажным от желания.
— Я люблю тебя, — сказал я. Теперь уже вслух.
— Редкие слова. Перевести непросто. Но попробую.
Она приблизилась. Поцеловала меня. Четырьмя поцелуями. Два длинных, два коротких. Не верилось, что это происходит со мной. Что это мой язык она ласкает своим. Что хорошего в моём языке?
— Всё правильно? — спросил кто-то из нас. То ли она, то ли я. Я не понял, кто. Никто не ответил. Никто не был уверен, что всё правильно.

131. Мой кабинет не был оборудован для любви. Мы примостились кое-как на столе. Она полулёжа. Я полустоя. Стол был холодный и скользкий. И высоковат. И скрипел. С него валились маркеры, счета от Ферштейна. Ещё какая-то офисная чепуха. Гранаты. Которые фрукты. Сначала было неудобно. Ускорились, набрали темп. Наступила невесомость. Мы взлетели. Летели долго. На высоте стали задыхаться и потеть. Бредили, кричали. И сгорели где-то в верхних слоях атмосферы.

132. Потом плавно, как пепел, падали на землю. Вернее, на стол. Остывали. Отделялись друг от друга. Застёгивались.
— Три желания. Любые три. О чём мечтала. Чего хочешь больше всего в жизни. Исполняю. Немедленно, — предложил я.
— Не горячись. Давай одно, — улыбнулась она.
— Три. Никаких компромиссов.
— Тогда поехали.

133. Мы вышли в приёмную. Джулия под новой пальмой сидела в позе вздыбленной лошади. Виктория шикала на каких-то афрочучмеков.
— Они ко мне? — поинтересовался я.
— Нет, не к вам, — ответила Танцева.
— К вам?
— Нет. Они зашли послушать.
— Что послушать?
— То, что было слышно из вашего кабинета, — зло сказала Танцева. Насте. Почему-то. Настя покраснела. Было видно, что она горда собой. И, может быть, мной.
— А что с Джулией? Чего она такая?
— Она тоже всё слышала. Слышимость здесь, сами знаете…
— Надо было обшить. Звукоизоляцией. Инициативу надо проявлять.
— Режим экономии отменяется? — спросила Танцева. Снова почему-то у Насти. Снова зло.
— Не надо экономить на здоровье сотрудников. Я здоровье Джулии имею в виду.
— Хорошо. Ещё один момент, — понизила голос Виктория. — Ольга Гольц хочет с вами встретиться. Требует. Я бы ей не отказывала. Всё равно придёт.
— Вот как. Окей. Пятнадцатого в шесть вечера, — сказал я.
— Разрешите напомнить, на это время у нас Пётр Петрович.
— Тем более. Ровно в шесть. И пусть не опаздывает.
Настя и я проследовали к выходу. Толпа слушателей разошлась. В задумчивости.

134. — Куда едем? Где исполняются твои желания? — Мы усаживались в кеб.
— Салон «Мазерати». На Пикадилли, — ответила Настя.
— Неслабо! — подумал я. И сказал: — Отлично.
Купил ей «мазерати». Исполнил первое желание. Мы были в двух шагах от Олд Бонд Стрит. Как раз от той её оконечности, где «Булгари», «Тиффани» и «Харри Винстон». «Только не туда за второй мечтой, — загадал я. — Только не бриллианты. А если она ещё и о квартире мечтает? С видом на Холланд Парк? Беда!» Вспомнил ободряющие присказки. Что отдал, то твоё. Не имей сто рублей, а имей сто друзей. Скупой платит дважды… Не помогло.
Настя была счастлива. Она обнимала сверкающий автомобиль. Болтала с продавцами. Прокатилась по салону. Посидела на всех местах. Обняла меня:
— Спасибо! Ты волшебник.
Я натянуто улыбался. Прикидывал, будет ли уместно поторговаться насчёт второго желания. Ну не пятьдесят карат, а, скажем, пять. Семь. Но не пятьдесят. Или влюблённые волшебники так не поступают? И зря. Ведь если бы золотая рыбка вовремя деликатно одёрнула размечтавшуюся старуху…
— Второе моё желание исполнится в «Дабл Импрессо», — сказала Настя.
— Интересная мысль!

135. В кофейне она попросила меня заказать маффины с черникой и пирог со сливочным кремом. И есть их руками.
Сам хозяин принёс сладкое. Пятнадцатого он принесёт два пистолета. Для Фили. Который хочет меня убить. Его улыбка казалась теперь двусмысленной. Плотоядной. Он ловко резал пирог. Огромным ножом. Кондитер с повадками мясника.
— Поделишься? — Настя переложила с моей тарелки на свою не самый жирный кусок. — Поцелуй меня. Нет, не вытирай губы.
Я её поцеловал. Через стол. Насте шёл сливочный крем. Странно было так часто целоваться. Да ещё и на людях. Да ещё и перепачканными ртами. Ну ей двадцать, понятно. Но мне-то почему всё время хотелось целоваться? Мой суровый жизненный опыт сделал меня чётким во всём. И в сексе тоже. Чёткий секс. Без сантиментов. Без иллюзий и опозданий. Без вздохов и поцелуев. Почти без слов. Но что-то нарушилось. Я дал течь. Распустил слюни.

136. — Спасибо, — сказала она. — Ты выполнил второе моё желание. Когда я увидела тебя здесь в первый раз, ты был весь в сахарной пудре. И заварном креме. Так захотелось тебя поцеловать.
— Сказала бы сразу… А третье какое?
— Третьего нет. И не будет. Всё, о чём я мечтала, сбылось. У меня есть «мазерати». Цвета морской волны. И ты.
От сердца отлегло. Никаких бриллиантов и квартир. Неожиданная экономия. Снижение издержек. Так и до прибылей недалеко. Настя понравилась мне окончательно. Полностью.

137. Я сказал:
— Ты мне нравишься понятно почему. А я тебе зачем? Что-то тебе во мне нравится? Что?
Она быстро ответила. Будто ждала вопрос. И знала ответ.
— Мне нравятся твои длинные тонкие пальцы. Твои глаза. Они непонятного цвета. И светятся. Мне нравится твой голос. Манера говорить. Мне нравится, что у тебя почти нет живота. Мне нравятся твои губы. Твои деньги. Они у тебя красивые. У многих деньги большие, но некрасивые. А твои как надо. Но больше всего мне нравится он. Твой он. В общем, он самый. Как его назвать? Пенис?
— Дурацкое слово, — поморщился я. — Как название болезни.
— Как же? Если не матом.
— Да как-нибудь.
— Ну как? Ну не членом же.
— Кандидатом в члены.
— Трудно выговаривать. Шалун? Малыш?
— Какой же он малыш? — обиделся я. — Он взрослый дядя давно.
— Дядя! Окей. Пусть будет дядя. Дядя Ваня.
— Согласен.
— Я люблю дядю Ваню. Он высокий и стройный. Интеллигентный. Не то что толстые лохматые коротышки. Или куд­рявые качки. Мне нравится играть с дядей Ваней. Дразнить его. И напрягать. Заманивать в ловушку. И долго не выпускать.
— Я тебя хочу.
— И я.
— Меня?
— Нет. Его.

138. Гагауз принёс счёт. Заныл телефон.
— У меня нет твоего номера. Кстати, — сказала Настя.
— А у меня твоего. Мы вообще знакомы? Пришли мне, пока говорю… Алло! Алло! Да, это я. Виктория? Это вы? Плохо слышно. Да. Так лучше. Не Виктория?!
Это была не Виктория. Хотя телефон предназначался только для неё. Я держал связь с внешним миром ­через Танцеву. Чтоб не подключаться. Чтоб никто не мог достать меня. Но всё, что я засекретил, раскрылось. Сначала Ольга пришла в мой офис. Потом Пьеро в отель. Теперь Марина звонила по номеру, который не должна была знать. Это была Марина.
— Здравствуй, Ваня. Отдыхаешь? Отвлеку тебя от твоей пассии? На секунду.
Я испуганно огляделся — не за соседним ли столиком она сидит.
— Да. Привет. Не отвлекаешь. Что случилось? Ты откуда звонишь?
— Из Москвы. Откуда ещё? Сколько лет твоей зазнобе? Четырнадцать?
— Ты именно это хотела узнать? Или ещё какой вопрос есть?
— Ванюш, твоя старая жена слишком хорошо тебя знает. По голосу слышу, ты на взводе. В хорошем смысле. Но я действительно по другому вопросу.
— Ну.
— Ты о нас подумал?
— Подумал. Только что. И позавчера. В полвосьмого.
— Всё ёрничаешь. Ладно я. Я старая. Ни на что не претендую. Но о Пашке хотя бы подумай! Ей-то ещё жить! А как? А на что?
— Не понял. Деньги я перевёл. Как всегда.
— Перевёл. Сегодня перевёл. А завтра как? Пашке голодать? Ты так радовался, когда она появилась на свет. Откуда в тебе взялась эта чёрствость? Ты буквально переродился!
— Яснее бы…
— Неужели то, что сказал Петя, правда? Как ты мог?
— Пьеро? Что он сказал?
— Правда? Правда? На что будет жить Пашка? Что с ней будет?
— Успокойся, хватит! Всё будет нормально.

139. Настя чересчур внимательно вчитывалась в меню. Я пережидал наступление Марины. Любуясь Настей.
— Ты ему всё продал! Так дёшево! Так тупо! Зачем? С чем мы все остались? Мы люди без будущего! — утверждала Марина.
— И собака, — добавил я.
— Что собака?
— Без будущего.
— Я серьёзно… а ты не… Нам надо. Надо не по телефону. Ты приедешь? Обсудить.
— Куда?
— В Москву?
— Конечно же, нет.
— Тогда я к тебе. Ты где?
— В Лондоне.
— Разве не в Ла Пасе? Все говорят, съехал. В Ла Пас.
— Это где такое?
— Не знаю. В Испании, кажется. Или в Бразилии. Ты не там?
— Я тут. В Лондоне.
— Оплатишь билет?
— Да.
— И проживание?
— Да.
— Пальто купишь?
— Да.
— А ещё что-нибудь?
— Да.
— Когда прилететь?
— Пятнадцатого. Будь в моём офисе. Восемнадцать ноль-ноль. Адрес Танцева скажет.
— Может, лучше в «Чиприани»? Я там не была никогда. Верка там пасту ела, ты не поверишь, с вялеными…
— Сначала офис. Потом «Чиприани». Может быть.
— Ладно. Ещё Эдик Пекан просил передать, что хочет увидеться.
— Пятнадцатого. В восемнадцать ноль-ноль. Там же.
— Он нам не помешает?
— Ничто нас не остановит.
— Правда? Ладно. Пашка, скажи ему, что скучаешь.
Пашка залаяла.
— Слышишь? Мы тебя любим. — Марина положила трубку.

140. Уходя, я внимательно оглядел прилавок. Не то чтобы я ожидал увидеть торчащие среди пирожных дуэльные пистолеты. Или брызги оружейного масла на кассовом аппарате. Просто хотел оценить качество маскировки. Идеальное! Но что-то всё же было не то. Что-то чувствовалось. Может, поэтому здесь всегда малолюдно? Что-то смотрело на меня из-под всей этой сдобы. В упор. В лоб.
— Не наелся? Ещё пару маффинов? — засмеялась Настя.
— А… Нет… Идём, — очнулся я.

141. С Настей было весело. Мы не расставались ни на минуту. Занимались любовью. Тратили мои красивые деньги. Говорили и не могли наговориться. Я узнал о ней всё. Море подробностей. Пустяков размером с вселенную. Моя голова не могла вместить столько информации. Пришлось выкинуть из памяти практически весь накопленный опыт. Я забыл, как продавать мыло. Забыл всех женщин, которых любил раньше. Забыл, кто такой Ван Гог. Стал наивным. Поглупел. До состояния счастья.

142. Наступила ночь. Накануне дуэли.
— Давай уедем. В Боливию, — предложил я.
Настя не ответила. Успела уснуть. Я осторожно высвободил правую руку из-под её головы. Встал, постоял. Размял ладонь. Сложил её пистолетом. Подвигал большим и указательным пальцами. Как будто снимая с предохранителя. И нажимая спуск. Надо было поупражняться. Давно не стрелял. А из «Чезета» никогда.
Что ж, придётся завтра идти. В Хэмпстед Парк. Очень не хотелось. Если я его кончу, это ещё полбеды. А если он меня? Обидно будет. Нет уж. Я его. Я его. Я.
Принял снотворное. Оно не подействовало. Но дало побочный эффект. Я вспомнил тот день. Когда не стало мамы. Не просто вспомнил. Прямо увидел всё. Вот так стоял у окна. Смот­рел на английский клён. На Гайд Парк. И видел.

143. Облака на южном горизонте белели, как вершины далёких гор. Как будто из русской глуши каким-то чудом стал вдруг виден Кавказ. Велосипед летел по покатой равнине. Я разогнал его до невыносимой скорости. Уже не очень понимал, как остановлюсь. Из-за облаков неожиданно выскочило солнце. Бросилось в глаза. Ослепило на секунду. Переднее колесо дёрнулось. Споткнулось о камень. Я перелетел через руль. Блеснул на солнце потом лица. Рухнул в рожь.
Распластался. Зарылся носом в землю. Долго лежал неподвижно. Боялся, что движение причинит боль. Ощутил блаженство последнего бессилия. Радость оттого, что сопротивление невозможно. Радость небытия. Отключённости.
Мне казалось, я быстро растворяюсь в земле. Легко смешиваюсь с ней. Потому что сделан из того же суглинка, что и она. С примесью соломы. Я исчезал. И исчез бы. Но меня подобрал почтальон. Которого подвозил тракторист. Пришлось жить.
О том, что мамы нет, мне сказали через неделю. Когда я сам немного оклемался. Не заплакал. Просто сразу вспомнил, как хорошо было лежать в земле. И захотел того блаженства. Небытия…

144. Если всё-таки он меня застрелит, то что? Растворим ли я в здешней почве? В парковых песках Хэмпстеда? Легко ли мне будет исчезать на этот раз?
Посмотрел на спящую Настю. Она была прекрасна. Надо будет сказать ей утром, что у меня в три деловая встреча. И позвонить Ферштейну, чтоб изменил завещание. Половину Нас­те. Остальное поровну между папой, Пашкой. И Филей? Да, и Филей. Пусть потом удивляется моему великодушию. Пусть все удивляются. А я выстрелю в воздух. Опущу пистолет. Буду стоять, улыбаться. Весёлая мишень. Пусть он меня убьёт. Пусть он.
Я осторожно откинул одеяло. Чтобы видеть Настю всю. Она спала на левом боку. Руки и ноги полусогнуты. Рот приоткрыт. Словно убегала от меня. Она была нестерпимо прекрасна. Мне стало радостно и стыдно. За что мне эта награда? Как будто я премирован по ошибке. Незаслуженно произведён в генералы. Я лёг рядом. Дядя Ваня подкрался к ней сзади. Тихо вошёл. Её тело узнало его. Она прижалась ко мне. «Вот как это бывает в последний раз», — пронеслось в моей голове.

145. Естественно, ни на какую дуэль я не пошёл. Испугался. Объяснил себе. Если ухлопаю Филю, то у меня будут неприятности. Муки совести, ищейки Скотленд-Ярда… А если он убьёт меня, неприятности будут у него. А он мой сын. Какой-никакой. Какой же отец желает сыну неприятностей? Никакой. Да и с чего я взял, что он серьёзно? Какие-то гагаузы через Сочи! Какие-то «Чезеты» из кондитерской! Корты в Хэмпстеде! Дуэлянт Филя! Чёрт знает что. Наврал. Опять наврал.

146. Настя долго и подробно рассказывала, как проснулась от оргазма. Это произвело на неё большое впечатление. То есть, получалось, я произвёл. По моему лицу блуждала ханжеская улыбка. Скромного труженика. Застенчивого героя. В американских фильмах такие персонажи обычно говорят: «Это моя работа». Или: «На моём месте каждый бы так поступил».
Мы весь день валялись в постели. И рядом с ней. Пять раз завтракали. Семь раз посмотрели один и тот же блок новостей CNN. Десять раз клип какого-то Ньюмэна.
— Хочешь развлечься? — спросил я.
— Почему нет? — сказала она.
— Ты точно совершеннолетняя?
— Мы идем в Сохо?
— Нет. В мой офис. Шоу может включать ненормативную лексику. Сцены насилия. Шокирующие импровизации.
— Пошли скорее.

147. Мы пришли в шесть сорок пять. Гости заждались.
— Они тут все переругались. А потом сговорились. Противно было слушать, — шепнула Танцева.
— Это и требовалось, — улыбнулся я.
— Может быть, немного полиции не помешало бы? Я позвоню.
— Не стоит. Обойдемся.

148. В переговорной находились… все. Марина, Размазов, Оля Гольц. Два Пирожиных. Эдик Пекан.
— Где Пашка? — удивился я, впервые в жизни увидев жену без собаки.
— Чтоб я Пашку в ихний карантин отдала? Ни за что. Ждёт. Там, в Москве. У Верки. Тоскует ужасно. Привет тебе передавала.
— Верка?
— Ну и Верка тоже.
Во время нашего разговора Марина разглядывала Настю.
— Это Настя, — сказал я.
— Ты должен позаботиться о Пашке. Я здесь только для этого. А как кого зовут, меня совершенно не интересует.
— Очень приятно. Пётр, — представился, поднимаясь из-за стола, Размазов. Он подошёл к Насте и кивнул. Затем повернулся ко мне:
— Надо один на один поговорить.
Странно. Он был мягок. Даже вял. Поменял тактику.
— Уже говорили. Давай теперь при всех. У вас же у всех один вопрос. Так?

149. Размазов стиснул зубы. Сжал кулаки. Сел на место. Показал пальцем на одного из Пирожиных. Тот поднялся. Открыл рот:
— Вот что…
— Представьтесь, — сказал я.
— Пирожин.
— Какой именно?
— Инвестор.
— А вы, стало быть, следователь? — обратился я к его брату.
— Следователь, — подтвердила Ольга. Он сидел рядом с ней.
Инвестор продолжил:
— Вот что мы имеем. Вы, уважаемый Иван Карлович, подписали в последнее время несколько документов. Сначала вы поддержали предложение Ольги Андреевны Гольц. О замене генерального директора торгового дома «Мы». Первый документ. Потом поддержали предложение Петра Петровича Размазова. О назначении обратно старого директора. Второй документ. Потом вы продали свою долю в бизнесе опять-таки Петру Петровичу. Третий документ. Казалось бы, разные документы. Порой взаимоисключающие. Но у них есть нечто общее. А именно. Ни один из них вы не имели права подписывать. Потому что…
— Потому что ты думаешь, что всех обманул! — закричал на меня Пьеро. Поменял тактику.
— Потому что, — повысил голос Пирожин. Дав дозвенеть стёклам шкафа, вздрогнувшим от крика. — Потому что две недели назад вы продали все принадлежащие вам акции…
— Кинул! Кинул, Ванька, сволочь! — сквозь стиснутые зубы кричал Пьеро.
— Продали принадлежащие вам акции Арсению Лепшинскому…
Размазов опять вскочил. Подошёл к Насте. Сказал ей:
— То, что Ванька меня кинул, понять могу. Он всегда был с гнильцой. Но вот на хрена Лепшинскому наше мыльное дело? Вот что в голове не укладывается. У него же уголь. Шахты. Терриконы. Мало ему? На хрена ему мыло-то, а?!
— Может, решил шахтёров своих отмыть? — предположила Ольга.

150. — Оль, ты всё подкалываешь, а? Оль? — надулся
Пьеро.
— Как ты, так, Петь, и я. Ты меня тоже сильно подколол. Представляешь, Ванюш, — отвечала Ольга, — вот он, Пётр наш Петрович, друг-то наш. Хотел меня под статью подвести. И тебя, кстати. Да под какую! Что с тобой на пару Яшу утопила. Нормально?! Спасибо Коленьке. Спас меня. Да и тебя.
Ольга взяла за руку следователя. Крайне нежно. Следователь Ольгу поцеловал. Куда-то в рубиновое колье. Наверное, у неё там тоже эрогенная зона. Не знал.
— Представляешь, Ванюш! Влюбились друг в друга с первого допроса. Бывает же! — Ольга посматривала на Настю. С презрением. — Скажи только, Ванечка, ты зачем подписал-то тогда? Зачем скрыл, что ты уже не в деле? Ну сказал бы. Мы же друзья.
При последних словах она взглянула на Настю особенно едко.
— Ты же знаешь… — смутился я. — В том состоянии… я бы что угодно подписал… Не глядя.
— В каком таком состоянии? — Ольгин взгляд на Настю стал уже испепеляющим.
— В том. Сама знаешь, в каком.
— Ах, в том! Сама знаю, в каком? В том самом? Тогда ладно. Тогда прощаю. — Ольга торжествовала. Настя всё поняла. Коля не всё. — На меня ведь от Лепшинского тоже выходили… Но я что-то пожадничала. Сколько он тебе дал?

151. — Подойди поближе, — пригласил я. Она подошла. Я шепнул ей на ухо сумму.
— И всё? — удивилась Ольга.
— Всё.
— И ты согласился?
— Это хорошая цена.
— Ну не знаю.
— А мне зачем всё подписал? — спросил Размазов.
— Ты попросил. Я подписал.
— А почему не сказал? Что ты уже не акционер?
— Ты не спросил.
— Развёл, развёл, Карлыч…
— Какой Пирожин с тобой ко мне приходил?
— Я, — ответил следователь Коля. — Был с ним и братом заодно. Впутался в дело. Справедливости ради — егерь уже дал показания. На этого. — Он кивнул на Эдика. — А этот — на Ольгу.
— Мразь. Предатель, — вставила Ольга.
— То есть дело практически было раскрыто. Я вызвал Ольгу Андреевну на допрос. Чтоб её расколоть. Извини, Оленька. И до вас добраться. Извините. Рот открыл было. Да так с открытым ртом и остался. Влюбился. Вот так бывает, Иван Карлович. Дело пришлось закрыть. А как иначе? Если любовь?
— Это должностное преступление. Злоупотребление служебным, — возмутился инвестор Пирожин.
— Много ты понимаешь. Оленьку в обиду не дам!
— Коррупционер! Какая любовь? Она тебе половину своей доли отдала.
— Это после. А сначала любовь.

152. — Клевета! — заявил Эдик. — Не слушайте его, Иван Карлович. Он всё придумал, чтобы Ольгу у меня отбить. Рот открыл! Дело закрыл! Не было никакого дела. Ну был я тогда в Якутии. Только в другом месте.
— Допустим, допустим, — сказал я. — А то, что меня Пьеро заказал, придумал?
— Придумал.
— Козёл, — прокомментировал Размазов.
— Зачем?
— Чтоб вас побудить.
— К чему?
— К отъезду.
— Зачем?
— Она, Ольга… она велела… Побуди да побуди…
— Зачем?
— Чтоб вас ослабить. Отключить. И поссорить с Петром Петровичем. И ваши акции у вас выкупить. То есть постепенно. Сперва директора поменять. С вашей помощью. Новый директор поставил бы потоки под контроль. Товарные, денежные. Вы бы пока от текущей работы отвыкли. Перестали понимать происходящее. Потом убытки нарисовать. И не выплачивать вам долю. А через это акции Ольге продать. Побудить. Подешевле чтоб.
— Хватит врать уже! Если кто и рисовал убытки, так это как раз ваша шайка, — набросилась на Эдика Ольга. — Ты ровно ваш план пересказываешь. Ты с самого начала на Пьеро работал. Вспомни, Вань! Это ж Петька этого придурка тебе сосватал. Ты же, Петя, за безопасность отвечал? Ты охранников для всех нас подбирал. Если уж на то пошло, вы, вы, вы! Яшу убили! Ты, Эдик! И ты, Пьеро!
— Ну, ты, коза, полегче! Чего несёшь? — выпучил глаза Размазов.
— Она права, — встрял следователь. — Поэтому вы, Пётр Петрович, покультурнее выражайтесь. А если станете хамить, то ведь по-всякому может повернуться. Мотивы у вас были. Подозреваемый Пекан, действительно, ваш кадр. Наш с вами егерь вспомнит всё, что нужно. Хорошая у него память. Может лет на двадцать навспоминать. Для вас. Строгого ре­жима.
— Мало, Коля, я тебя в детстве колотил! — сказал инвес­тор. — Брат называется! Из-за таких, как ты, инвестиционного климата нет никакого. В стране. Силовик хренов.
— Кто бы мычал! — возразил следователь. — Кто меня подговаривал Иван Карлыча посадить? Не ты? Мать Тереза? Нет, брат! Ты, брат!
— Ничего не понимаю, — пискнула Марина.

153. Размазов утомился. Засопел. Хлопнул ладонью по столу. Приказал:
— Всё! Хватит! О чём договорились, вспомните! Вспомнили? Ольга, вспомнила?
Ольга ответила:
— Ну… Да… Помню.
— Пирожин, помнишь?
— Да, — сказал Пирожин.
— Помню, — сказал второй Пирожин.
— Марина?
— Ничего не понимаю.
— Эдик?
— Да.
Размазов подошёл ко мне. Заявил:
— Мы все обмануты. Мы все между собой договорились. И решили. Все. Ты компенсируешь моральный ущерб. Нам. И упущенную выгоду. Всем.
— Так, так, интересно, — сказал я.
— Сейчас последует сцена насилия? — шепнула мне Нас­тя. — Мне отвернуться?

154. Не то чтобы я это планировал. Но как было не оправдать её ожиданий? Мой удар пришёлся Размазову в глаз. Хотя целился я в нос. Пьеро среагировал, но поздно. Совсем увернуться не успел. Однако и моему замыслу молниеносного нокау­та не дал осуществиться. Ударил меня. Ногой в бок. Я закрылся, отступил. Начиналась долгая драка. Уж если суждена дуэль, то состоится обязательно.
Мне неплохо удавалось убегать. При том, что в небольшой переговорной бежать было особенно некуда. Кругом были люди и стулья. Но я как-то убегал.
Пьеро догонял. Бил. Как правило, мимо. Один раз попал в Пирожина. Причём в своего.

155. Мы оба не блистали техникой боя. Но бились вдохновенно. Меня вдохновляла Настя. Странно, но и Размазова, кажется, тоже она. Засматривались на неё и Эдик, и два Пирожиных. Ещё немного, и они бы тоже ввязались в драку. Всё равно, на чьей стороне. Лишь бы она заметила.

156. Я ещё раз стукнул Размазова в тот же глаз. Настя заскучала. Сказала:
— Ну хватит.
Пирожины и Пекан сразу бросились нас разнимать.
Пьеро отдышался. И опять про старое:
— Моральный ущерб. С тебя, брат, полтинник. Долларов.
— Всего или только тебе? Просто любопытно, — спросил я.
— На всех.
— Уже легче. А как вы между собой делить будете? Не помочь? Могу попосредничать.
— Договорились мы. Сами разберёмся.
Взяла слово Марина:
— Ничего не понимаю. Почему мне только два миллиона? Нелогично. Я жена. Его жена. И миллионы тоже его. Почему же мне, его жене, только два его миллиона? А вам, посторонним людям, так много. Вы даже не родственники.
— Так ведь и не о завещании речь. При чём же тут родственники? Иван Карлович не умер. А всего лишь нанёс вам и нам ущерб. Вот если бы он умер, тогда да. Тогда родственники. Тогда жена. А если обманул, тогда другие… Мы же вам только что расчёты показывали, Марина Егоровна. Вы же, Марина Егоровна, с ними согласились, — сказал инвестор.

157. Марина обратилась ко мне:
— С расчётами я согласилась. Потому что не поняла. А с суммой не согласна. Ваня, я же вижу, в «Чиприани» мы не пойдём. Давай лучше разведёмся. И поделим имущество пополам.
— Твоё имущество? Или моё?
— Лучше твоё. Хотя я в этом ничего не понимаю.
— А меня, Иван Карлович, возьмите опять на работу. Я заглажу. Искуплю, — сказал Эдик. — На ту же зарплату. Если можно. С надбавкой за загранкомандировку.
— Предатель, — сказали одновременно Ольга и Пьеро.
— Куда же тебя командировать прикажешь? — спросил я.
— Как куда? Сюда, в Англию, к вам.
— Я скоро переезжаю. В Боливию.
— В Боливию? Тогда не знаю. Может быть, вам директор представительства в Лондоне понадобится?
— Представительства чего, Эдик?
— Представительства вас…
— Пошла пурга! Бред, — воскликнула Ольга. — Ваня, я при всех говорю — ничего мне от тебя не надо. Ты тогда в таком состоянии был… И я в таком же. Оба хороши. Так что без обид. Скажи Лепшинскому, что я по той же цене свою долю продам. Надоело всё…
— Правильно, Оленька, — поддержал её следователь Пирожин. — И если что надо будет, Иван Карлович, обращайтесь. Через Оленьку. Или вот мой прямой. И знайте — если что, егерь готов на всё. Только скажите.

158. Инвестор Пирожин засеменил перед Размазовым:
— Пётр Петрович, не молчите! План горит! Коалиция распадается! Соберитесь! Действуйте!
Пётр Петрович молчал. Не действовал.
— Вот наши условия, Иван Карлович, — не дождавшись, сказал инвестор. — Двадцать пять миллионов. И расстанемся друзь­ями. Иначе… иначе… Скажите ему, Пётр Петрович, что иначе…
Пьеро потрогал свежий синяк под глазом.
— Видели?! — взвизгнул инвестор. — Поняли?! Так будет с каждым! Вот так вот!

159. Размазов положил мне на плечо руку. Тяжёлую, как рельса. Заговорил. Одинаковые слова ложились через равные промежутки. Как шпалы.
— Карлыч… ты… правда… не… помнишь… как… мы… в… «Пльзене»… на… спор… отжались…
Я тоже положил ему на плечо руку.
— Помню. Помню, конечно…
Не узнал собственный голос.
— Вот… теперь… так… так хорошо. А то было плохо. Хорошо, что помнишь. А если бы не помнил, плохо. Жизнь, брат. Жизнь. Ты понял.
Мы обнялись. Настя захлопала в ладоши. Я сделал объявление:
— Дамы и господа! Предлагаю выпить.
— Есть повод? — удивилась Марина.
— Не только повод, но и причина. Мы с Настей… Любим друг друга. По крайней мере, я её точно…
— Это что, свадьба что ли? А развод? А раздел имущества где? — забеспокоилась Марина.
— Да ладно тебе, Мариш, не суетись, — оборвала её Ольга.
— Тебе-то хорошо говорить, — огрызнулась Марина. — Тебе-то после Яши всё отошло. А мне хоть бы половину! И то не факт! А как мне Пашку кормить? Чем?

160. Настя покраснела. Точнее, засветилась вся. Мы с ней встали во главе стола. Как жених и невеста.
— Не свадьба… Пока. Скорее помолвка, — пояснил я.
Танцева и Джулия внесли закуски и шампанское. Чокались непрерывно. Пили быстро. Спешили забыть, зачем собрались. И перенастроиться. Перенастроились.
— Горько, — заорал Размазов.
— Горько, — подхватила Марина, — ничего не понимаю.
— Горько, — закричали все хором.

161. Тот день был самым счастливым в моей жизни. В тот день застрелился мой сын Филя. Фил. В Хэмпстед Парке. Возле теннисных кортов. Но я узнал об этом только на следующее утро. Поэтому тот день — всё-таки! — был самым счастливым.
 
1162. Что ещё? Прошло полгода. Настя ушла от меня. Или я от неё. Трудно сказать наверняка. Фил после неудачной попытки самоубийства поправился. В последний момент что-то отвлекло его. Шум снаружи. Или мысль внутри. Он не помнит. Но он тогда дёрнулся. Пуля попала не в висок, а в ухо. И полетела дальше. Погибла ворона. Отстреленное ухо нашли на корте. Среди вороньих перьев и мячиков. Пришили. Не очень удачно. Но всё же Фил выглядит лучше, чем Ван Гог.

1163. Он иногда приезжает ко мне. За деньгами. Мы подолгу беседуем. Вспоминаем Настю. Странно, но у нас совершенно непохожие воспоминания. Как будто говорим о разных женщинах. У него своя Настя. У меня своя. Так что узнаём о ней много нового. Друг от друга. Поэтому нам вместе интересно. Говорим, и два её образа сливаются в один. Как в 3D. Красиво.

Конец

Повесть Натана Дубовицкого "Дядя Ваня" опубликована в журнале "Русский пионер" №44.

Новый номер уже в продаже.

Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".