Классный журнал

57. Гагауз был рад за меня. Напевал за стойкой. Поглядывал на меня поощрительно. Подсчитывал трудовые фунты. Я попросил счёт. И влажную салфетку, чтобы вытереть липкие руки.
— Одну минуту, — сказал хозяин кафе.
— Здравствуй, папа, — сказал Филя, внезапно нависнув надо мной. От неожиданности я не подал ему руки и только окнул:
— О.
Мою руку он взял сам и крепко пожал. По его лицу было заметно, что он ощутил её липкость. Точнее, сладость. Но только шире улыбнулся и протараторил:
— Виктория сказала, что это твоё любимое место в городе. Что если долго здесь сидеть, то обязательно увидишь тебя. Вот мы и сидим тут с обеда. Хотели до закрытия. И завтра так же собирались. Но вот повезло… Я утром прилетел. Мы очень рады. Сразу тебя увидели. Вон там сидели, напротив входа. Ты не обратил внимания. А я говорю: «Пусть поест. Папа, когда поест, всегда добрый… Первые пять минут…»
Он засмеялся глухо. Широко открыв рот. Как будто зевал. Хозяин принёс влажную салфетку на блюдце. Я машинально подвинул блюдце сыну. Заботливый отец! Бля… Он понимающе кивнул. Вытер руку, которой поздоровался со мной. Мои руки так и остались в шоколаде.
— Можно присесть, — не спросил, а скомандовал сам себе Филя. Сел напротив меня и широким жестом подозвал кого-то из дальнего угла кофейни. — Познакомься, пап, это…

58. — Ну, Танцева. Ну, свинья. Выдала. Уволю, — громко подумал я. За этой громкой мыслью не расслышал имя девушки, с которой меня познакомил сын. Усевшейся рядом с Филей, кивнувшей мне с лёгкой насмешкой. Мне стало неловко за мои руки.
— Где счёт? — спросил я хозяина.
— Не беспокойтесь. Молодые люди позаботились обо всём, — ответил он.
— Не знал, что тебе подарить. Так что прими. Должен же я хоть раз что-то для тебя сделать. Ведь ты столько сделал для меня, — смущённо захихикал Филя.
— Это глупо, — заметил я.
— Ну не злись, пап.
— Платить, когда это не нужно, глупо. Являться без приглашения бестактно. Глупо.
— Знаю, прости, но что мне было делать? На факс ты не ответил. Ну прости. Прости за всё. Я хочу, чтобы ты был мной доволен. У нас всё серьёзно. Мы подали заявление. Настоящее. В ЗАГС. Венчаться хотим. У нас будет ребёнок. Ну хоть порадуйся за нас. — Филя входил в роль и говорил всё увереннее, всё убедительнее. С ним всегда так было. Начинал врать он сбивчиво, медленно, даже робко. Как будто самому себе. С себя начинал. Обманув же себя, вдохновлялся, ловил кураж. Смелел до отчаяния. И разгонялся, распалялся и уже нёсся на всех парах, врал без оглядки.
— Ну подумай, отец, ты скоро станешь дедушкой. У нас будет ребёнок…
— Ребёнок будет не у нас. А у вас. Если вообще будет, — резонно заметил я. — Если он не то же самое, что таджикское рекламное агентство. Или сожитель твоей матери. Не такой же фантом.
— Не надо так. Не надо. Это не так. Всё не так. Я твой сын. Другие отцы не бросают своих… Прощают. Я виноват. Но прощают. Вот Ершенко Валя, она вообще подругу застрелила. Вообще из отцовского ружья. А отец вообще её простил. И даже от суда отмазал. Вообще! А ты мне вообще не можешь простить каких-то таджиков, — завизжал Филя.
Я вспомнил, как ударил его об люстру. Я знал Игоря Ершенко. У него торговая сеть в Питере. Это всё была правда, про его дочь. Мне стало жалко Филю. Как всегда. У него был какой-то дар. Гипноза, что ли? Я не выдерживал и десятиминутного разговора с ним. Начинал размякать. И давал ему деньги. Или впадал в ярость. Два варианта защитной реакции. В тот вечер я выбрал второй.
— На каком вы месяце? — как можно грубее спросил я, поднимаясь, у насмешливой девушки. Она и не думала отвечать.
— Мы на втором. Пока незаметно, — торопливо ответил сын. Мой вопрос сбил его с ритма. Гипноз рассеялся.
Я направился к выходу.
— Значит, ты так… — снова повысил голос Филя. — По­шли, Настя. Без него проживём.
Его порывистые уходы не были для меня новостью. Так он доказывал своё бескорыстие и демонстрировал оскорблённую невинность. Повышал ставки. Брал паузу для перегруппировки. Они обогнали меня у дверей. Я спросил:
— Настя, вы из Белоруссии?
Она остановилась. Обернулась. Я был уверен, что она и на этот раз промолчит. Но она ответила:
— Из Гомеля. Да.
И вышла из кафе. Филя за ней. Они направились к стоянке такси.
— Откуда он знает? — расслышал я филин вопрос. Она промолчала.

59. Вернувшись в отель, я поставил телефон на зарядку. Позвонил Танцевой:
— Вы зачем Филе наводку дали?
— Какую наводку, Иван Карлович? Я и слов таких не знаю.
— Что у вас с голосом? Я вас разбудил? Про «Дабл Импрессо» зачем сказали ему?
— Разбудили, — ответила Танцева. — Он вчера звонил. И сегодня утром. Просил организовать встречу с вами. Собирался познакомить вас со своей девушкой. У них будет ребёнок. С женщиной. Расспрашивал о вас. Как вы тут живёте, что любите, чем занимаетесь. Я отвечала. Не могла же я сказать ему, что ничего о вас не знаю! Упомянула про кафе. Вы всегда любили сладкое.
Я почувствовал, что она улыбнулась.
— Он ваш сын, Иван Карлович. Он вас любит. Вы должны как-то нормализовать… всё это… — завела она свою старую песню.
— Я ничего никому не должен. Ничего никому. Больше с ним не общайтесь.
Она не ответила.
— Слышите? — гавкнул я.
— Слышу.
— Поняли?
— Поняла.
— Ещё вопрос. Вам известно значение слова «дьордь»?
Она помедлила. Вздохнула. Ответила:
— Это имя.
— Имя? Пишется с большой буквы?
— Вы шутите, Иван Карлович?
— Нет.
— С большой. Мадьярское имя.
— И всё?
— Нет… Не всё. Это имя одного парня. Который занимается девушками…
— Мы все занимаемся девушками.
— Я имела в виду как бизнесом. Специализируется на поставках из Восточной Европы. Я с ним сотрудничаю. Для вас. А что?
— Есть его телефон?
— Конечно.
— Пришлите.
— Да, сейчас. Что-нибудь не так с Леной?
— Нормально всё.
— Я сделала что-то не так? — Танцева дрожала. Я чувствовал это.
— Всё нормально. Ещё вопрос. Вы видели филину девушку?
— Нет. Я с Филей только по телефону общалась. Девушку не видела. А что?
— Нормально всё, — говорил я спокойным голосом. — А фотография Насти у вас сохранилась? Ну той, которая ногу вывихнула.
— Думаю, да. Должна быть. Прислать?
— Да. Ещё вопрос. Настя тоже от Дьордя?
— Да. Он надёжный. И русскоязычный. Я только через него решаю… эти вопросы.
— Окей. Что у нас завтра?
— В час дня Ферштейн.
— Чего хочет?
— Не знаю. Отменить?
— Да нет. Пусть. Что ещё?
— Честно говоря, ничего. — По тону Танцевой было слышно, что ей немного стыдно за меня.
Бездельника и тунеядца.
— Тем лучше, — назло ей обрадовался я. — До завтра, Виктория.
— Спокойной ночи, Иван Карлович.
Номер телефона Дьордя и ммс с фотографией Насти пришли через минуту. Настя была другая. Я отправился спать.

60. Мне приснился следователь Пирожин. Он протягивал мне великанский нож. С обоюдоострого лезвия капала кровь. На костяной рукояти темнели огромные отпечатки пальцев.
— Это ваш? — спрашивал следователь.
— Не знаю, — отвечал я.
— Возьмите, посмотрите внимательнее. Ваши отпечатки?
Я взял нож, посмотрел на отпечатки пальцев. Сказал:
— Кажется, мои…
— Кажется или ваши?
Я лизнул отпечатки. У них был вкус шоколадного трюфеля.
— Точно мои, — сказал я.
— Что и требовалось доказать, — торжествующе воскликнул Пирожин. — А знаете, кого вы зарезали этим ножом?
— Нет.
— Меня!

61. Я проснулся. Открывать глаза не хотелось. Было предчувствие, что ничего хорошего я не увижу.
— Просыпайся, брат. Хорош притворяться, — сказал кто-то голосом Размазова.
Я открыл глаза. Это и был Размазов. Он сидел на стуле рядом с кроватью.
— Вижу, что не рад, — произнёс он нехорошим тоном. Такой тон обычно был у него, когда он собирался подраться. Мы долго дружили. А какая русская дружба обходится без душевной драки? Вот и нам случалось ссориться и драться. Мы оба были физически развиты. В разведбате, например, он был лучшим по рукопашному бою. А я по бегу. Поэтому в драке мы использовали разные стратегии. Что затрудняло определение победителя.
— Пьеро, бля… Ты как вошёл? — спросил я.
— Там баба на ресепшене русская. Провела. Сто фунтов стерлингов. По русскому обычаю. — Когда Пьеро говорил, глубокая складка на его лбу шевелилась. При этом рот у него был маленький, заросший чёрными усами. Из-за этого казалось, что он говорит лбом.
— Почему в ванной вода льётся? — прислушался я.
— Тебе, брат, не о воде надо думать. А о земле. О том, будет она тебе пухом или нет. — Он почесал грудь. Атлетическую грудь. Тяжёлым кулаком. На его дорогой шёлковой майке был вышит грустный череп. Возможно, мой.
Я лежал голый под одеялом. Обдумывал, как выстоять лёжа.
Из ванной вышел Пирожин. С мокрыми волосами. Пахнущий моим шампунем. Взял стул. Сел рядом с Размазовым. Объяснил:
— Пётр Петрович ночью разбудил. В самолёт и сюда. Я и умыться-то не успел, не то что душ принять. Так что надеюсь на понимание. Что воспользовался вашими средствами личной гигиены.
Он был одет в безупречно сидящий костюм. Не консервативный. Несколько хипстерского покроя. Но не хипстерской цены. Сорочка на нём была свежая, но с характерными складками. Не глаженая. Только что распакованная. Купленная, возможно, в аэропорту. Мальчик выдерживал стиль. Держал масть.
— Чего воду не выключили? — сказал я.
— Опять он о воде, — удивился Пьеро.
— Вы кто? — спросил я Пирожина.
— Пирожин, — ответил он.
— Вижу, что Пирожин. Который из них? Следователь или коммерс?
— Какая разница. Мы взаимозаменяемы.
— Воду выключи. — И в самом деле, далась мне эта вода.
Пирожин посмотрел на Размазова. Размазов пожал плечами и обратился ко мне:
— Я, брат, не спрашиваю, зачем ты меня кинул и с Олькой эту бумажку подписал. Я эту вашу Мартынову в офис не пустил. И не пущу. Охрана вся моя, ты знаешь. Но у меня принципы, ты знаешь. Вот тебе другая бумажка. Моя подпись там есть. Поставь свою. Читать не обязательно. Это решение об увольнении Мартыновой. И о назначении генеральным директором Замычкина. Обратно.

62. Я взял вынутый Пирожиным из модного портфеля документ. Из того же портфеля он извлёк какой-то роман. В мягкой обложке. Тоже, наверное, купленный в аэропорту.
— Возьмите, — сказал он мне. — Чтоб удобнее…
Ручку тоже он мне дал. Я положил протокол на книжку. Расписался. Спросил:
— И давно вы заодно?
— Тебе знать не обязательно, — пробурчал Размазов.
— Вот когда он показания на тебя предлагал дать, вы уже заодно были?
— Кто предлагал? Кому? — заинтересовался Пьеро.
— Вот этот твой Пирожин. Мне предлагал. На тебя.
Размазов посмотрел на Пирожина. Заинтересованно. Спросил меня:
— А ты дал?
— Нет. Не дал, — встрял Пирожин. — Пробивали мы его. Но он отказался.
Размазов посмотрел одобрительно. Сначала на Пирожина. Потом на меня.
— Ну, пока, Пьеро. Не приезжай больше. А я встаю, мне пора, — сказал я.
— Не, не, ты лежи. Привыкай к горизонтальному положению, — остановил меня Пьеро. — Может, тебе долго в нём придётся находиться. Может, всегда.

63. Я разозлился. И послал его. Но на всякий случай не встал.
— А чего так легко подписал? — спросил Пьеро.
— Мне всё равно. Вы все меня достали. Валите, а… Делайте что хотите…
— Да мы, брат, для того и приехали. Чтобы сделать, что хотим. Расскажи ему, — кивнул он Пирожину. Встал и отошёл к окну. Клён после дождя сверкал на утреннем солнце.

64. Пирожин деликатно откашлялся, как ботаник перед лекцией, и рассказал:
— Иван Карлович, вы знаете, что полтора года назад трагически погиб Яков Борисович Гольц. Или, формально-юриди­чески выражаясь, Борухович. Утонул в устье Лены. А что такое устье Лены? Это, в сущности, крайний север. Места пустынные. Почти безлюдные. Как вы помните, нашли его тело не сразу. И не вполне трезвые люди. И забрать сразу не смогли. Потому что топь, вертушка сесть не может. Сообщили в райцентр. А это триста километров. Бездорожья. Болот и тундры. Это если по прямой. Только по прямой не доедешь. Дальше вы, может быть, и не всё знаете. А может быть, напротив, больше меня. Но тут начинается самое интересное.
Из райцентра отправили за телом самосвал. Водитель и участковый. Экипаж машины боевой. Не вполне трезвые. Там трезвые не выживают. Они до реки доехали, на метеостанции на лодку пересели, за телом пошли. Выловили. В лодку погрузили. Обратно на метеостанцию. Потом на машину. Потом в райцентр. А расстояния сами знаете… Долгая история. При этом хоть и северное, а всё же лето. И холодильника на самосвале, сами понимаете, нет. Как и на лодке. Что там до райцентра довезли, в каком виде это тело? Сами понимаете, в каком. В неприглядном. Тем более и в воде до этого полежало. Не один день. Мама бы родная Якова Боруховича не узнала. Тем более что мамы у него как раз не было. И папы. Детдомовский он. Сами понимаете.
Вы в такую даль на опознание не поехали. Да вас и не звали. А кто поехал? Ольга Андреевна Гольц. Законная супруга. Валерию Сергеевну, супругу бывшую, не позвали. И были формально-юридически правы. Кто же в итоге опознал? Ольга Андреевна Гольц и Анатолий Степанович Петров. Егерь то есть. Именно который Якову Борисовичу рыбу ловить помогал.
— Мне это всё зачем? — перебил я.
— Ловить помогал, — невозмутимо продолжил следователь. Или инвестор. — Тело-то и в райцентре в сарае каком-то лежало. По причине порчи холодильника. Никому там в голову не пришло воспользоваться вечной мерзлотой, которая буквально под ногами в любом количестве. Нетрезвый народ, сами понимаете. Ну чтоб короче, без натурализма — уже и везти на большую землю нечего было. Почти нечего. И решила Ольга Анд­реевна Якова Боруховича там на месте и захоронить. Вдали от родного Ваганьково, так сказать. Сказано — сделано. И обратно в Москву, за наследством.
По Размазову было видно, что он в десятый раз слышит этот монолог. Он скучал. Взялся листать журналы. Изучал меню рум-сервиса. Пирожин достал из мини-бара томатный сок, отхлебнул и снова заговорил:
— И всё бы хорошо. Но недавно обнаружилось, что свидетельство о смерти было составлено не по форме. Что вскрытие не производилось. И что егерь Петров только за месяц до происшествия устроился егерем. А за три месяца до происшествия вышел из колонии. Где благополучно отбыл срок за убийство. Из корыстных побуждений. А до колонии он честно работал на тракторе. Полгода. Где-то в тундре. И егерем никогда не был. И даже просто охотником. И с удочкой либо сетью никто никогда его не видал. А до трактора отбывал срок. Опять-таки. За разбой и тяжкие телесные. С егерем, естественно, стали беседовать. Как да что? А он путается, сами понимаете. Пьяный человек.
И разве можем мы в данном случае исключать насильственное что-нибудь? В отношении Якова Борисовича? Не можем. Могли его из ружья? В принципе? Или палкой? Или ножом? Могли! Потому что егерь Петров Анатолий Степанович и ружьём, и палкой, и ножом по прежним делам орудовал.
А если так, смотрим, как римляне, — кому выгодно? Анатолию Степановичу. И Ольге Андреевне. Которые и опознали. Якобы опознали. Егерь мог для себя чего-то у Якова Борисовича взять. Носки, сами понимаете, спиннинг, карманные деньги. Куртку. Часы. Но не взял почему-то. Хотя на прежних делах брал. Всякую, можно сказать, ерунду. Может, больше получил? От Ольги-то Андреевны? А уж ей-то точно выгодно…
— Чушь, — не выдержал я. — Чтоб Оля Яшу заказала? Чушь! Они любили друг друга. Да и как? Ольга интеллигентная баба. У неё отец филолог. А предпоследний муж детский врач. Не могла она.
— Умный вы, сами понимаете, человек, — подхватил Пирожин. — И про любовь виднее вам, как умному человеку. Я тут не вправе… Но и про интеллигентность вы как тонко! И про педиатрию! Тонко! Не могла. Хотела, но не могла. И нашла того, кто мог. И смог, сами понимаете. Вы в инстаграме? Нет? А зря! Много полезного можно узнать. Что с людьми интернет сделал?! Уже не скрывают ничего. Когда есть инстаграм, следственный комитет не нужен. Вот посмотрите.
Он вытащил из портфеля айпад, постучал по клавиатуре, дал мне. Я увидел фотографию. Ольга в обнимку с Эдиком. Моим охранником. Скорее всего, в Дубае. Потому что на заднем фоне арабы в белом, сияющие высотки, пальмы, пески. Подпись: «Смотрите, мы в будущем. Станет ли когда-нибудь такой наша Россия?» Я представил будущую Россию: валдайская песчаная пустыня, из которой торчат небоскрёбы и арабы.
— Вот это да, — не удержался я. — Вот сука! Вот козёл! Теперь понятно, почему он мне сказал, что ты меня убить хочешь! Поссорить хотел. Чтоб я на стороне Ольги играл!
— А он тебе сказал, что я тебя грохнуть хочу? — оживился Размазов. — Когда?
— Месяца четыре назад.
— Не хотел. Тогда не хотел. Теперь, после твоего финта с Мартыновой, не знаю…

65. Пирожин попросил разрешения закончить. И закончил:
— Установлено, что незадолго до приезда гражданина Гольца на рыбалку в город Якутск прилетел гражданин Пекан Эдуард Павлович. Эдик. Ваш Эдик. Улетел же он значительно позже. Вместе с Ольгой Андреевной. Что он делал в Якутии? В каком краю этой невероятно обширной республики он находился, неизвестно. Пока, сами понимаете. Но скоро будет известно. Нельзя исключать, что он находился в устье Лены. Что он знаком с егерем Петровым. И с водителем самосвала. И с чиновниками отдалённого райцентра.
Но самое интересное — он знаком с вами, Иван Карлович. А вы действуете сообща с вдовой Якова Боруховича. Выходит, у вас троих много общего. Общие интересы, задачи, цели. И средства? А, Иван Карлович?

66. Я ничего не сказал. Отупел от его тупой речи.
— Предстоит эксгумация! Ещё неизвестно, чья там ДНК лежит. А если там не Гольц? Ведь и такой гримасы нельзя исключать. Ведь нельзя, Иван Карлович? Но! Тайное станет явным! — не унимался Пирожин.
— Ну, хорош, — снова заскучал Пьеро. — Вот ещё бумага, брат. Подпиши, и мы уйдём. Жрать хочется.
Из, казалось, бездонного портфеля был извлечён очередной документ.
— Это что? — поморщился я.
— Договор. Ты продаёшь мне свои доли в «Матриксе» и в «Мы». За двадцать миллионов долларов. С рассрочкой девяносто девять лет. График платежей не устанавливается. Доли переходят ко мне с момента подписания договора, — сказал Пьеро.
— Смеёшься?
— Нет, брат. Подписывай.
— Ты Ольге пятьдесят предлагал.
— Тебе не предлагаю. Ты предатель.
— А ты придурок.
Размазов обиделся, рыкнул:
— Подпиши.
— Неужели ты думаешь напугать меня этим якутским детективом?
Тут обиделся Пирожин:
— Советую вам, Иван Карлович, напугаться. Это ведь только кажется, что с Темзы выдачи нет. А заговорят все эти егеря и самосвалы. Ещё как заговорят. Нетрезвый ведь всё народ. И наговорят такого, что и Высокий Суд Лондона обалдеет. И Ольга Андреевна заговорит. И Эдуард Павлович. Хоть и крепкий мужик, а расколется. Крепкие-то и колются громче. С треском. Не как мягкие. Те бесшумно. И будет сговор и организация убийства. С целью завладения имуществом. И выдадут. А уж там, сами понимаете, за нами дело не станет.
— Пошёл в жопу, — прошептал я.
— Тогда я объясню, — подошёл к кровати Пьеро. — У тебя, брат, есть несколько причин, чтобы подписать. Первая — ты лежишь, я стою. Вторая — нас двое, ты один. Третья — никто не услышит твоих криков. Потому что очень сильно шумит вода в ванной и орёт… — он взял пульт и включил телевизор, — …телевизор. Вот так.
На экране открылся платный канал. Для взрослых. На полную громкость. Пьеро запнулся. Пирожин засмеялся. Я подписал.

67. Мы вместе досмотрели малохудожественный, но очень впечатляющий фильм. Режиссёр не жалел крупных планов. Актёры не жалели себя. И нас.
Перед уходом Размазов вдруг произнёс:
— А помнишь, брат… как мы с тобой на втором курсе… в «Пльзене» на спор…
— Не помню, — отрезал я.
Пьеро побагровел. Хрипло вздохнул. Сказал:
— И я не помню.
Они наконец ушли. Я наконец поднялся с кровати. Надо было спешить. На встречу с Ферштейном. Или не спешить. Ферштейн подождёт.

68. Я вышел из машины далеко от офиса. Решил пройтись пешком. Лондон был светящийся, тёплый, влажный. Как весенняя женщина. Не то чтоб я его полюбил. Но я его захотел. Я вдыхал его полной грудью. Осязал всей кожей. Впитывал губами, глазами, ушами, каждой порой. Город и я, мы оба были переполнены счастьем. Оно переливалось из меня в него и обратно. Всё было радостно — платаны и клёны, дома и прохожие, автобусы, птицы, асфальт… Всё хотело слиться со всем. И слилось. Что это было?

69. Ферштейн меня не дождался. Оставил записку. «Ждать больше не мог. В 2 должен быть у Кирпитчука. Могу приехать после 5 в любое время. Подумали насчёт гражданства? Что решили? На связи. Ферш». Он был толковый адвокат. Хотя и начинающий. До настоящего Кирпитчука из «Форбса» ещё не дорос. Обслуживал другого, из Йошкар-Олы. И гражданством торговал не британским, конечно. Боливийским. Но — подавал надежды.

70. В кабинет заглянула Танцева:
— Разрешите, Иван Карлович?
— Да. Заходите. Хотите в Боливию?
— Как скажете. Когда и с какой целью?
Если бы я предложил ей полёт на Сатурн, она бы отреагировала так же.
— В следующем году. Чтоб там жить.
Танцева спросила:
— Почему именно там?
— Природа похожая. Как в России.
— Берёзки?
— Про берёзки не знаю. А вот природный газ точно есть.
— Как скажете. — Она держала в руках ворох бумаг. — Сегодняшняя корреспонденция. Счетов совсем немного. В основном рекламные листки и проспекты. Будете смотреть?
— После.
— Иван Карлович…
— Да, Виктория.
— Могу сказать?
— Можете.
— Я очень рада видеть вас счастливым.
— А разве я счастлив?
— Очень. Это так видно. Впервые за много лет. Не знаю причины. Но рада за вас.
— Я действительно чувствую себя… необычно. Подъём какой-то. Вот отсюда — сюда. И потом сюда. — Я провёл рукой от паха к сердцу, от сердца к виску. Мне надо было высказаться. — Я как-то рад. Очень рад всему. И задыхаюсь немного. То ли мне Размазов что-то подсыпал… во что-то…
— Размазов? Вы его видели?
— Да. Он был здесь. Сейчас, полагаю, уже в самолёте. Летит в Москву. Наверное, счастлив. И я так рад за него.
Танцева нахмурилась:
— Что он тут делал? Всё в порядке?
Я ответил абсолютно искренне:
— О, всё отлично. Супер. Полный супер! Что Пьеро тут делал? Да так… Например, вспоминал, как мы с ним на втором курсе в пивном ресторане начудили однажды. В Парке Горького. На спор отжались по семьдесят раз. После четырёх кружек. Выиграли у каких-то бухих казахов собачью шапку. Одну на двоих. Собирались по очереди носить. Но мне она мала оказалась. А ему подошла. Так что выиграл, в общем-то, он. Хотя отжимались мы оба.
— Вы сказали, он мог что-то подсыпать? — беспокоилась Танцева.
— Мог. Не подсыпал. Не волнуйтесь. Это просто фигура речи. Давно хотел вам сказать, что… очень ценю. Вашу… То, что вы для меня… Вас, короче. Очень рад, что вы. Для меня. Рад, — пробормотал я смущённо.
Танцева тоже смутилась:
— Вы всегда, Иван Карлович… Можете. Всегда на меня. Какие будут поручения?
— Не будет поручений. Будут просьбы. Заказать на завт­ра. Нет, на сегодня. На восемь вечера. Нет, на семь. А лучше пораньше. Побыстрее. На шесть. Столик в «Зуме» на троих. На мою фамилию.
— Да.
— И пригласите туда… угадайте кого?
— Лепшинского?
— Нет.
— Кирпитчука? Ферштейна?
— Нет. Нет.
— Ну не знаю… Меня?!
— Вас, Виктория, обязательно. Но — в следующий раз. Без обид, а?
— Да я… извините, глупость… понимаю… Неужели Дьордя? — огорчилась Танцева.
— Ну какого Дьордя! Ну что вы! Филю! Филю пригласите. С этой его. Девушкой. Скажите, я приглашаю.

71. Танцева захлопала в ладоши. И даже подпрыгнула. И прокричала:
— Ура! Ура! Йес! Йес!
— Хорошая идея, а? — напрашивался я на одобрение. С меня будто слон слез. Всё во мне разогнулось.
— Гениальная! — торжествовала Танцева. — Давно бы так. Он хороший. Вы увидите. Просто особенный. Надо привык­нуть. Принять как есть. Ура!
— Закажите лимузин. Я заеду за ними на лимузине. Водитель чтоб не цветной. В перчатках. И розы белые. По полу разбросать.
— Розы? По полу ресторана? Или лимузина? — перестала записывать Танцева. — Шипы, Иван Карлович… Обувь тогда надо всем. На толстой подошве.
— Шипы, — осёкся я, — вы правы. Тогда просто букет. И шампанское. Лучшее. Ледяное. В лимузин.
— В лимузин.
— И купите часы. Мужские и женские. Платиновые. Подороже. Мужские любые. Дамские с изумрудами. — Всё во мне переворачивалось и летало. Я молодел на глазах.
— Часы. М и ж. Упаковать как подарки? — записывала Танцева.
— Именно.
— Всё сделаю. Вы дали указание сократить расходы… Джулию увольняем?
— Ни в коем случае. Наоборот. Увеличим ей зарплату. Она старается.
— Со следующего года? Увеличим.
— С этого. С этого месяца.
Танцева посмотрела на меня с прищуром. «Что-то всё-таки ему подсыпали», — должно быть, подумала она. И улыбнулась.

72. Я помчался в «Харродс». Купил костюм. Почти как у Пирожина. Прогрессивный, передовой костюм. В подростковом отделе. Немного расшили сзади и с боков. Ещё я купил неф­ритовый браслет. Лепшинский такой носит. А он настоящий денди. Туфли купил. Не знаю, у кого такие. Из кожи ската. Думаю, ни у кого таких не было. Никогда ни на одном нормальном человеке таких не видел. Возможно, их надевают очень богатые гедонисты. Выйдя на яхте далеко в океан. И убедившись, что вокруг никого нет.
Переоделся. Старую одежду отослал в отель. Наспех приноровился к новой.

73. Лимузин ждал у магазина. Танцева тоже. Привезла часы в огромных коробках.
— Они напольные? — спросил я.
— Что делать? Такая у них упаковка! Фил ждёт вас на углу Слоан Стрит и Найтсбридж. Вот водитель. Джереми. Белее не бывает.
Джереми бессмысленно улыбался. Сам он был скорее розовый. А волосы имел, точно, белые. В том числе на руках и ушах. Много толстых белых волос.

74. Сначала в машину загрузили часы. Потом уселся я. Сиденье было из жёлтой кожи. На нём виднелись следы губной помады. Довольно свежие. Впрочем, было видно, что их постарались вытереть. Слышался удушливый аромат сигары. Выкуренной, очевидно, только что. Хотя кондиционер зверски напрягался, чтоб его выветрить. Очевидно, Джереми и его колымага пользовались спросом. Без перерыва.
— Цветы!— крикнула Танцева, всовывая в салон колючий букет. Я утонул в розах.

75. Поехали. В Лондоне всё близко. Через несколько минут в машину влез Филя. Не сразу разглядел меня за цветами.
— Привет, пап.
— Привет, — сказал я.
— Сколько роз! Это кому?
— Ты один?
— Да. Ты ведь хотел поговорить.
— Да. Поехали в ресторан, там всё обсудим. Розы для Джулии. Секретарша моя. День рождения.
— И подарки тоже ей? — похлопал он по коробкам с часами.
— И подарки.
Для кого шампанское, он не спросил.
— Неплохо.

76. В ресторане я поспешил поскорее сесть за столик. Чтоб не видеть собственные ботинки. До их покупки я не знал, что у ската есть кожа. Думал, у него чешуя. Поэтому мне стало не по себе. Ещё пиджак жал в боках. Брюки в икрах. И всё же я радовался. Филя это чувствовал и держался непринуждённо.
Мы разговорились. Настя беременна, у них всё серьёзно, ЗАГС, венчание — это я знал. Что требовалось от меня? Ничего такого. Прежде всего, порадоваться. И поверить. Просто быть семьёй. Денег не нужно. Филя прекрасно устроился. Его берут в «Банк Подмосковья». Вице-президентом. Кадровая служба дала добро. Но анкета застряла где-то у Жыдолюбова. Это у них старший вице-президент. Поскольку я был знаком с ним, желательно было бы с ним поговорить.
С чего Филя взял, что я знаком с Жыдолюбовым, неизвестно. Но сегодня мне хотелось быть великодушным.
— Разумеется, позвоню, — великодушно обещал я.
Филя благодарил. Просил взаймы десять тысяч. Желательно фунтов. Если не трудно. Если трудно, можно и евро. До первой банковской зарплаты. Или премии.

77. Это была ожидаемая просьба. Я подготовился. Дал ему конверт. Большой конверт. Тридцать тысяч долларов.
После этого мы оба заскучали. Отказались от десерта. Доехали до какого-то страшноватого отельчика, в котором он ночевал. Я предложил:
— Давай завтра увидимся.
— Да, само собой. Во сколько? Где?
Из отельчика вышел нищий турист. Он катил за собой потрескавшийся двухколёсный чемодан. Стал через стекло заглядывать в наш лимузин. Надеялся, надо думать, увидеть кинозвезду. Стекло было тонированное, видно было сквозь него плохо. Так что, возможно, увидел.
— Приходите в Мэпл Сквер. В час? Настю приводи. Побродим по Белгрэвиа. Так, без цели.
— Настя не сможет. Уехала в Россию. А я приду, конечно, — сказал Филя. И вышел из машины, похлопывая конвертом по бедру. Нищий турист проводил его взглядом до дверей гостиницы, из которой только что выселился. Попытался попросить у Джереми автограф. Или милостыню? Тот нажал на газ.

78. Мы уже почти доехали до «Парк Лейн 45». Я опустил стекло. Выкинул розы. Всклокоченный букет застрял в окне. Пришлось протолкнуть его ногой.
Потом выбросил в окно коробки с часами. Потом снял новые туфли. Швырнул их туда же. Успокоился.
Джереми посматривал на меня в зеркало заднего вида. С уважением.
Когда я шагал через холл отеля к лифтам, меня кто-то окликнул. Женским насмешливым голосом. По имени-отчеству.
— Не оборачивайся, не останавливайся! Пропадёшь! — сказал я себе.
— Не паникуй! — возразил я. — Ещё посмотрим, кто пропадёт!
— Не связывайся. Она сильнее, — пугал я себя.
— Ты что, бабой решил меня напугать? Ну это вряд ли, — разозлился я. И остановился. Обернулся.

79. Это была Настя. Она смотрела так же насмешливо, как вчера в «Дабл Импрессо».
— Отличные носки, — похвалила она.
Я был почти бос. Только глянцевые носки. Которыми я, выйдя из лимузина, наступил на неглубокую лужу. В луже была вода, немного моторного масла, окурок. То есть ничего особенного в ней не было.

80. — Спасибо, — согласился я, — главное, что они не из кожи ската. Что вы здесь делаете?
— Перевожу. Вон там на диване, в углу, видите? Седой и полный — это сам Негробов. Известный французский экономист. Русского происхождения. Свободно владеет русским и английским. Но не разговаривает на них. По каким-то философским и политическим причинам. В знак протеста. Считает, что Россия и Америка во всём виноваты. Забавно, правда? А тот, рядом, тоже седой, но худой, — это Дьордь. Бизнесмен. Местный. Занимается разными эвентами. Конференции, презентации, праздники. Весёлый бизнес. И, кстати, большой. Все всё время что-то празднуют. Он как раз по-французски не говорит. Вот и позвал меня.
— Редкое имя.
— Венгерское. У венгров не редкое. Георгий, если по-русски. Хороший человек. Я в школе экономики учусь. Платить за учёбу надо. Жить надо. Лондон город дорогой. Дьордь иногда работу подбрасывает.
— Не одни переводы, надеюсь. Но и что-нибудь поинтереснее. Поприбыльнее.
— Да. Разную работу.

81. Пока мы разговаривали, я многое понял.
Понял, почему, выйдя из «Дабл Импрессо», так долго смот­рел вслед такси, в котором уехали Филя и Настя. Потому что в этом такси уехала Настя.
Понял причину радости, переполнявшей меня, и город, и всё вокруг. Причиной была Настя.
Понял, зачем пригласил Филю в «Зуму». Чтобы с ним в лучший ресторан Лондона пришла Настя.
Стало ясно, зачем я модно оделся. Чтобы понравиться Насте.
Объяснились лимузин, цветы и часы с изумрудами. Они должны были ошеломить Настю.
Я понял, для чего дал деньги Филе. Для того, чтоб он почаще со мной встречался. И приводил с собой Настю.
Понял, отчего впал в ярость и выбросил цветы, часы и туфли. Оттого, что Настя не пришла. И не придёт. Оттого, что уехала в Россию.

82. Но вот ведь не уехала. И правильно. Нечего там делать! Она здесь. Вот она, Настя! От счастья я чуть не лопнул.
Зачем мне наврал Филя? Затем, что он всегда врёт.
Всё объяснилось. Встало на свои места.

83. — Ну, мне пора. Переводить, — сказала она.
— Во сколько вы освободитесь? — спросил я. — Может, поужинаем?
— Я вот с ними ужинаю.
— Вы же будете переводить. Говорить, а не жевать.
— К сожалению, вы правы.
— Ну так как? Решайтесь. Хотите в «Зуму»?
— А можно?
— Легко!
— Окей. Тогда через час приблизительно. Не знаю. Не от меня зависит. Эти экономисты такие болтливые. Простую мысль могут на книгу растянуть.
— Ничего. Я забегу в номер. Закажу ресторан. Переодену носки. И спущусь. Буду сидеть в лобби. И смотреть на вас. Переводите, сколько нужно. Хоть книгу. Я подожду.
Она вернулась к Негробову, я в свой номер.

84. Вспомнил, что хотел нанять переводчика. Настя очень бы подошла. Лично мне переводчик не нужен. В Лондоне все говорят по-русски. Во всяком случае, со мной. Меня как будто обходят стороной толпы чужестранцев. Понимаю, что их здесь большинство. Это же чужая страна. Но я их вижу только на расстоянии. Все, с кем общаюсь в Англии, наоборот, соотечественники. Танцева, Лепшинский, Ферштейн, Кирпитчук, девушки от Дьордя, менеджер отеля Татьяна… Либо понемногу русеющие аборигены. Батлер знает слова «отлично», «атлет» и «отлить». Джулия почти выучила «Иван Карлович, я могу идти?».
Мне переводчик не нужен. Но мне нужна Настя. А она переводчик.

85. Я оделся попроще. Почувствовал, что с Настей позволено быть собой. И даже необходимо. Позвонил Танцевой. Чтоб ещё раз заказала «Зуму».
— Вы к шести не успели?
— Успели. Посидели. Хотим ещё. Я вспомнил, что не доел темпуру. Жалко оставлять.
— Окей, Иван Карлович.

86. Я уселся с чаем в лобби. Отсюда хорошо просматривалось всё кафе. Называлось оно почти как гостиница. «45». Я подумал о падении Берлина. О великой победе. О том, что вот и мне уже далеко за сорок. Практически под пятьдесят.
Лучше всего был виден Негробов. Мерзкий толстяк, который непрерывно ел и говорил. Ел и говорил одновременно. Иногда он хохотал. Ел и хохотал одновременно. Хохоча, откидывался назад. Или подавался вперёд. Тогда приоткрывалась Настя. Освещала меня. Толстяк возвращался в исходное положение. Наступало затмение. Дьордь расплывался в расфокусе, кивал.

87. Ко мне подсел вертлявый старичок соотечественного вида. В красной замшевой курточке. В кашемировых синих брючках. Быстро и плотно заговорил:
— Добрый вечер. Это насчёт меня звонил Конфуцер. Что это? Чай? Я без чая. Буквально три минуты вашего времени. Понимаю и ценю вашу занятость. Дело в том, что в сделке с лазерами наметились определённые развилки. Не зная вашей позиции, мы не можем принять решение. То есть можем, конечно. Но только неправильное. Есть угроза потери до семи фунтов. На каждом комплекте. Потому что этот деятель… ну вы понимаете, о ком я… он, я думаю, подкупил младшего Колли из «Мортон и Прауд». Причём за спиной у старого Колли. Который, я уверен, ни сном ни духом. Хотя Конфуцер говорит, что слабину дал как раз Колли-старший. А вы как думаете?
— Не знаю. Честно говоря, не понимаю, о чём вы. Это ошибка, полагаю… — ответил я. Негробов грозно захохотал. Из-за него, как из-за тучи, показалась Настя.
— Но вам же сказал Конфуцер…
— Какой Конфуцер? — Я не мог оторвать от неё глаз.
— Как какой? Сеня. Сеня Конфуцер.
— Не знаю такого.
— Он вам должен был звонить.
— Не звонил.
— Но вы же Борщ?
— В смысле?
— Борщ Богдан Тарасович?
— Никак нет.

88. Старичок вскочил. Заметался. Как шпион, который сунул контейнер с микрофильмом не в то дупло. Обшарил шуст­рыми глазками весь холл. Поразмыслив, подсел к одинокому сикху в чалме. Повёл себя более осторожно. Для начала поинтересовался: — Вы Борщ?

89. Я смотрел на Настю. Ждал её. Негробов опять её заслонил. И всё-таки она приближалась. Издалека, стремительно, со всех сторон. Как весна. Летели самолёты, чернели кебы. Маршировали гвардейцы. Гудели пабы, играл «Манчестер Юнайтед». Англия расступалась, пропуская её вперёд. Ко мне.
Она была так красива, что её внешность не имела значения. С такой красотой не важно, карие глаза или синие. Высокий рост или средний. Длинные волосы или короткие. Светлые или тёмные. Стройные ноги или не очень. И что с грудью и ртом, с умом и речью.
Она могла бы быть всем для меня. Любовницей и женой. Коллегой и подругой. Сестрой, матерью, дочерью. И любовницей. Царицей, ведьмой. Богиней. И любовницей. Любовницей во всех случаях. Это обязательно. Без этого никак.

90. Наконец Негробов наелся. С начала ужина он заметно пополнел. Дьордь обсуждал с официантом какие-то пункты счёта. Официант водил по счёту авторучкой. Задумывался. Что-то вспоминал. Шептал на ухо венгру разъяснения, показывая авторучкой на экономиста. Настя улыбалась. Иногда мне.

91. Танцева прислала ммс. С припиской. «Прошу прощения, ИК. В прошлый раз по ошибке направила вам не то фото. Ошибка обнаружена только что. Высылаю правильное. Настя. Из Белоруссии. 20 лет. Школа экономики. Вывих ноги». Правильная Настя была почему-то чёрно-белой и строгой. И всё-таки легко узнаваемой. Девушка от Дьордя, непрофессионалка, никаких вирусов, цена обычная. Она же якобы беременная якобы невес­та моего сына. Или не якобы. Она же переводчица. Она же со вчерашнего дня — моя любовь.

92. Я почувствовал большое облегчение. То, что Настя работала по вызову, придало мне уверенности. Не надо ухаживать, гадать, что ей нравится. Врать. Перспектива деловых, энергичных отношений казалась безоблачной. Телефон Дьордя у меня есть. Позвоню ему завтра. Лучше сегодня. Можно прямо сейчас подойти. Солидный аванс, аренда Насти на пару недель. Ей подарки для закрепления. А там или надоест, или наоборот.
Филя мне при таком раскладе не конкурент. Зря, значит, я ему деньги дал. Не ему надо было, а Дьордю. Или прямо Насте. Ну да не беда. Он продержится на них какое-то время. И её продержит. Но недолго. По Насте же видно, её тридцаткой вдлинную не возьмёшь. От силы месяц. И то, если я не буду дёргаться. А я буду.

93. Дьордь расплатился. Официант поклонился. Немного свысока, как актёр. Негробов поднимался, с грохотом отодвигая не только стул, но и стол. И официанта. Настя махнула рукой. Не мне. Через холл мчался к ней Филя. Ему махнула.
Меня он не заметил. Был в гневе. Поднял небольшой ветер, сдувший с моего стола бумажку из-под сахара. Донёсший до моего чуткого носа аромат жареного желтохвоста. Он ел его в «Зуме».
Филя с середины холла неприлично громко зашипел на Настю:
— Ты почему здесь? Почему не улетела? Я же тебе сказал — немедленно домой! В Москву!
Настя посмотрела испуганно. Почему-то не на него, а на меня.
— А! И твой сутенёр здесь! — шумел Филя. Дьордь что-то ему тихо ответил.
— А это кто? Очередной клиент? За какие же деньги сосут у таких жирных уродов?! — вопрошал Филя как бы у всех, показывая на Негробова. Признаюсь, я и сам задавался этим вопросом.

94. Филя уже успел привлечь всеобщее внимание, когда я ринулся ему наперерез. Мне показалось, что ещё секунда, и он ударит. Негробова или Дьордя. Или Настю. Последнего-то я и не мог допустить. И ринулся.
— Эй! — позвал я.
Филя обернулся. Тряхнул головой. Потерял темп.
— Ты-то, пап, что здесь делаешь?
— Живу я здесь, сынок.
— Почему вы все здесь? — спросил он у меня, Дьордя, Негробова и Насти. Его гнев сменился растерянностью.

95. Экономист, обращаясь к Насте, ругался на французском. С паузами. Ждал, что Настя переведёт на русский для Фили его беспощадный ответ на «жирного урода». Не перевела. Непонятый урод гордо удалился.
— Надо поговорить, — сказал Филя Насте. Они отошли в сторону. Стали о чём-то горячо и почти бесшумно спорить под пластиковой пальмой.
Я без промедления начал торговаться с Дьордем.
— Вы это не так, — ответил он. — Она это не так. Она переводит. Не проститутка. Студент.
— Понимаю, конспирация. Но можете быть со мной откровенны. Танцеву знаете? Она может гарантировать. Она работает на меня. Уже договаривалась насчёт Насти, — настаивал я. Упоминание Танцевой подействовало. Дьордь сразу стал дружелюбнее:
— Друг! Нет, друг. Не конспирация. Я ознакомит Настя с солидные люди. Она сама решает. Она любит дурака, — кивнул он на Филю. — Теперь мало любит. Раньше много. Теперь она хочет покой. Солидные люди. Встречает три раза. И всё. Никого с ней не бывает. Она встречает, но не хочет. Дурак её любит. Много.
— Друг! — Я перешёл на «ты». Чтобы развить успех. — Ты можешь мне доверять. Танцева меня знает…
— Виктория друг, — отозвался венгр.
— Вот именно! Я солидный человек. Ты же знакомишь Настю с солидными людьми? Познакомь её со мной. Посмотри на меня. Солидный ведь. Посмотри — тут солидный. И тут солидный. И так, и так — солидный! У меня даже есть ботинки из кожи ската. Показать? Пусть познакомится со мной. На две недели. Но чтобы только со мной. И больше чтоб никаких солидных людей. Кроме меня. Две недели. Плачу вперёд. Сразу. Сейчас. Вот чек. Выписываю. Пятьдесят тысяч. Ну? Смотри. Раз, из правого кармана чековая книжка. Два, из левого кармана «Паркер». С чёрными чернилами. С золотым пером! Три, отвинчиваю колпачок. Четыре… Подписываю, друг… Подписываю? Ну?
— Сто. Нал, — недружелюбно сказал Дьордь.
— Завтра. — Я блефовал. До завтра нельзя было откладывать. Филя мог упрятать её в Россию. Мог наговорить ей про меня всякую дрянь. И это была бы правда. Я повторил:
— Завтра.
Я хорошо играл в покер.
— Сегодня. — Венгр тоже играл.
— Тогда семьдесят пять.
— Окей.
— Чеком.
— О, друг!.. Нет. Только нал.
— Выписываю? Или нет.
— Да. Хорошо! Друг!
Я расписался, отдал ему чек.

96. Подошёл Филя. Он держал Настю за руку. У себя за спиной. Сказал:
— Пока.
Сутенёр Дьордь демонстративно отвернулся. Я напомнил:
— Завтра, Филя. В час. В Мэпл Сквер.
Говорил отчётливо, чтоб Настя расслышала. Добавил:
— И вы, Настя, приходите. Побродим по Белгрэвиа. Так. Без цели.
— Она не придёт, — заявил Филя.
— Приду, — спокойно сказала Настя.
Я покосился на Дьордя. Он ухмыльнулся. Как бы говоря: «Она это не так».

97. Филя и Настя ушли. Я всё-таки не понимал, зачем она с ним. С этим, в принципе, пустым и пошлым клоуном, моим сыном. Его пример доказывал, что природа отдыхает не только на детях гениев. Но и торговцев мылом.
Может быть, он просто её нанял? Чтоб она изображала его бабу на сносях? Чтоб выжать из меня звонок Жыдолюбову? Тогда бы я её понял. А если, как утверждал Дьордь, она его любила… Тогда что? Чепуха, ересь. Что там любить?! Нет там ничего! Впрочем, Дьордь далеко не свободно владел русским. Мог что-то напутать.
Не спалось.

98. В половине первого в Мэпл Сквер было пустынно. По дубам носились белки. Красный мяч лежал в кустах жасмина. Два рыжих мальчика искали его в кустах сирени. Небо пахло далёким дождём.
Свободных скамеек не было. На каждой сидело по тихому старику. Скамеек было пять.
Пришлось гулять по кругу. Круг получался небольшой. Поэтому через двадцать минут закружилась голова. Я остановился. Вековой клён, дубы и белки, старики, дети с найденным мячом продолжали плавное движение ещё несколько секунд. Потом тоже остановились. Изображение стабилизировалось. Появился Филя. Он был один. Опять без Насти.

99. — Ты чего? — поздоровался я.
— Ты о чём? — спросил он.
— Ты чего без Насти?
— Я же сказал, она не придёт. Значит, не придёт.
— Ты что, её от меня прячешь?
— Ты как с ней пообщался в «Дабл Импрессо»! Она тебя видеть не хочет.
— Хочет.
— Не хочет.
— Хочет.
— Не хочет.
— Хочет.
— Хочет, — согласился Филя.

100. Один из стариков встал со скамейки. Позвал мальчишек с мячом и куда-то их увёл. Мы заняли его место. Разговор продолжился.
— В том-то и дело, что хочет она тебя видеть. Всё смотрела на тебя, как ты руками пирожные ешь. Весь вечер потом об этом говорила. Как ребёнок, такой смешной, такой милый. Это про тебя. Мне говорила. Как будто я тоже очень должен быть рад. Что ты её чем-то зацепил. Я ей и сказал, давай в Россию обратно. Что с тобой я сам… — бормотал Филя, глядя в землю.
— Она ведь не беременна. Только не ври.
— Нет ещё. Но мы собирались. И очень старались. Пока она тебя не увидела. Оставь её, пап. Ты и так мне в жизни ничего не дал. Так хоть не отнимай. А? Она ведь тебе не нужна?
— Она тебе не нужна. А мне сойдёт. Я старый. Меня теперь только за деньги положено любить. Это такой знак уважения. Она же, сам знаешь… Дьордь её знакомит с пожилыми мудаками вроде меня.
— Она такой не всегда была. И значит, не всегда будет. Да и сейчас она не то, что ты думаешь. Я с ней в Москве познакомился. Она готовиться приехала. К поступлению в эту лондонскую школу. Говорила так смешно. Шампанское не пила, кисло ей было. Сладкую шипучку шампанским называла. Сашими не ела. И ещё. Она чистая была. И есть. Деревенская такая. Немного. И до сих пор. Такая сексуальная. В сексе без тормозов. А так — как мама. Тихая. И добрая.
Чтоб вывести Филю из любовного отупения, я прикрикнул:
— Ты же сам научил эту тихую маму нюхать кокс. И запивать настоящим брютом. Курить кальян. Чему ты ещё можешь научить? Есть сырую рыбу. Красть бумажники… Так?
— Научил. Когда ты уже забудешь про бумажник…
— Ну вот. Научил. Подготовил к школе экономики. А экономика, она рыночная. То есть вся за деньги. И это единственное, что в экономике понятно. Особенно женщинам. Так что сам виноват. Пожинай теперь плоды просвещения. Была бы у тебя нормальная жена. Невежественная. Драники бы тебе варила. Или жарила, не помню. Ты бы их ел. Или пил, или что там с ними делают. Сам всё испортил.
— Она лучшая. Когда уехала сюда… Здесь дорого. У меня денег мало, сам знаешь. Дьордь подвернулся. Она с ним была. Потом призналась мне. Прощения просила. Но он влияет. Надо ей уезжать. А она не хочет. Ищет всё чего-то.

101. Старики один за другим все вдруг разошлись. Белки разбежались. В Мэпл Сквер мы остались совершенно одни. Я спросил:
— Где она сейчас?
— В гостинице. Утром говорила по телефону. Кажется, с Дьордем. Заплакала. Сказала, что никуда не пойдёт. Плачет.
— Оставь её мне. Ты видишь, ты ей не нужен. Замучает она тебя. Будет вот так — ни туда, ни сюда. Найдёшь себе ещё. Ты молодой… Я Жыдолюбову позвонил, — соврал я. — Он тебя берёт. Возвращайся в Москву. Вот тебе на дорогу. — В конверте было на этот раз пятьдесят тысяч. А что? Зря я, что ли, мылом столько лет торговал? Для чего деньги, если не для этого. Самого.
— Хочешь, чтоб я тебе её продал?
— Ты, сынок, продать мне её не можешь. Потому что она, сынок, не твоя. Я о тебе забочусь. Для твоего же блага. Это надо. Это как бросить курить. Полезно.

102. Он взял конверт и пошёл.
— Ты куда? — пошёл я за ним.
— Домой. В смысле, в гостиницу.
— Я с тобой.

Продолжение следует

Повесть Натана Дубовицкого "Дядя Ваня" опубликована в журнале "Русский пионер" №44.

Новый номер уже в продаже.

Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".