Классный журнал

Белл стояла, повернувшись лицом ко мне, на той же гравийной дорожке, откуда я начал свой побег, держась рукой за прутья оградки шелтонского сада. Дождь сыпался бесшумно. А капли висели в ее волосах, словно пузырьки газировки на стенке стакана. Уличный фонарь пробивался сквозь туман, вслепую обшаривая переулок, как пустой карман. Похоже, он горел здесь с одной целью — вычертить фигурку одинокой Белл.

«Куда же ты исчез? — сказала она. — Я тебя повсюду ищу». От этих слов, больше похожих на вступление к фа-минорной балладе Шопена, у меня пересохло во рту, и дурман в голове, который усиливался последние полчаса, порвался в клочки. От предчувствия беды сердце трусливо сбежало в желудок. Я сделал несколько шагов вперед. Мокрый гравий под ногами прошептал: «Гори, гори ясно, чтобы не погасло…» «Белл!» — глухо позвал я, чувствуя, что больше не владею языком и весь мой английский умещается в этом имени…

Надо признаться, что к двадцати годам мои отношения с алкоголем строились исключительно на базе мировой литературы. Генри Миллер, Ремарк, Стивенсон, Бальзак. В их книгах так или иначе выпивали все — пираты, солдаты, художники, литераторы, проститутки и т.д. А я нет. То есть мне приходилось сталкиваться с выпивкой несколько раз лицом к лицу, но мы с ней умудрялись не замечать друг друга. К примеру, случайный стакан водки, выпитый в тайге с геологами, произвел на мой юношеский организм странное впечатление. Не оставил следа, как стакан воды.

И тут случилась чужбина. Макар погнал телят и потерял одного теленка. Я оказался посреди пшеничных полей Среднего Запада США. В качестве студента музыкального факультета Университета штата Индиана. Да еще в компании нескольких начинающих и практикующих музыкальных гениев Тбилиси, Санкт-Петербурга и Москвы. Добрый американский миллионер Боб Шелтон отдал нам свой гостевой домик с подвалом для проживания, и он немедленно превратился в салон-притон и крейсер «Варяг». Днем мы занимались музыкой, а ночью пожирали тонны пиццы, жареной картошки с луком, венских сосисок и хачапури по-мегрельски. Затем следовали песни о Родине до первых петухов. Соседи Шелтона искренне переживали за чистоту своих рядов. Трижды нас проверяли копы, но ничего острее дижонской горчицы не обнаруживали. И все шло мирно и благополучно, пока не появилась Белл…

Здесь я вынужден переписать предыдущий абзац почти слово в слово. Надо признаться, что к двадцати годам мои отношения с девушками строились исключительно на базе мировой литературы. Генри Миллер, Ремарк, Стивенсон, Бальзак, Толстой и Чехов. В их книгах так или иначе любили все — пираты, солдаты, художники, литераторы, проститутки и т.д. Я же ограничивался влюбленностью во всех подряд: евгений гранде, жоан маду и анн каренин. В таком состоянии и переселиться бы Макарову теленку на американскую пшеницу. Но за месяц до отправки книжным грезам пришел решительный конец. И прибыл я в Новый Свет с занозой в сердце. И уверенно носил ее там последующие десять месяцев.

Пока не появилась Белл Ракранж. Американки некрасивы, но она была вылеплена из другого теста. Родилась в семье эмигрантов из французской Лотарингии. Черты лица ее были тоньше, нежнее, а глаза теплее, чем у прочих девушек. Неброское изящество чайки на фоне галок. Она училась на факультете искусств, входила в сборную университета по плаванию, и мы изредка пересекались на общих лекциях по истории. О том, что я вторгся в жизненное пространство Белл, мне сообщили ее подружки, две вертлявые и крашеные уроженки мичиганских низин. Я купил в автомате банку сока, сорвал пломбу и уже собирался ее опорожнить, как подъехали эти две посланки. Ты ли, говорят, тот русский cowboy, играющий на флейте? Я слегка остолбенел. Американки знакомятся без ужимок и шопеновских прелюдий. Но отказаться от образа молодцеватого парня в сапогах я уже тогда не мог. Тебе от нее привет, пропищали девицы. Как это? — спросил я. А вот так, сказала одна из них и ловко уронила в мою банку десятицентовик. Лови момент, ковбой! — закончили девицы послание.

Я, конечно, потерял покой, занервничал, пригляделся к Белл Ракранж, вздохнул украдкой, но дальше границы не пошел. Уверенный в том, что на чужой вершок роток не разевают. А в том, что вершок чужой, сомневаться не приходилось. Однако Белл так не думала. Мы явно читали разные книги в детстве. И тогда случился вечер, когда наша команда пригласила американскую на свое поле. Для взаимопроникновения культур. Русские были еще диковинкой для среднего американца. Никто не ожидал, что среди полудюжины студентов окажется и Белл. Вечер мгновенно принял очертания известной встречи на Эльбе. И кормили мы, и поили мы американцев на всю русско-грузинскую отмашь. Но еще больше пили сами.
Подстегиваемый политической важностью момента, вошел в кураж и я. Или это случилось оттого, что Белл смотрела на меня с интересом? Я не могу ответить. Книги книгами, но когда чудо с очертаниями и запахом маленького теплого моря живьем смотрит на тебя из угла комнаты…

Кульминацию встречи я помню в подроб­ностях. Перебрав все известные национальные клише, мы предложили американцам сыграть в… русскую рулетку. В ее облегченный, мирный вариант. Принесли небольшую вазу для цветов и на глазах у всех наполнили ее всем жидким, что было на столе. В «коктейль» поместились: водка «Абсолют», пиво «Будвайзер», немного бурбона, рома, текилы, кока-кола, томатный сок, огуречный рассол, острый соус «Табаско», кетчуп «Хайнц», оливковое масло, несколько капель какого-то сердечного средства и… попавшаяся под руку жидкость для мойки стекол. Коктейль тщательно перемешали. Пятнадцать человек согласились участвовать в забеге. Уравновешивая шансы, предложили американцам посчитаться их считалочкой. Белл встала с кресла, подошла к столу, быстро заплела волосы в хвост и начала считать. С меня.

Paddycake, Paddycake, baker’s man, Bake me a cake as fast as you can…

Никто из нас не знал длины этой считалочки. Я не верю, что ее можно было рассчитать заранее. Но она закончилась на мне. Все загалдели и захлопали в ладоши. Я взял бокал с темно-красно-буро-малиновой бурдой и, глядя в глаза Белл, с геройским равнодушием принялся пить. Вкуса не помню. Помню мысль, жалившую меня осой. Все это я делаю ради нее! Что раньше начало жечь — комбинированная отрава или память о домашней занозе в сердце, не знаю. Но тогда, чувствуя, впервые в жизни, что уплываю в неизвестном направлении и больше не являюсь хозяином своей голове и телу, я не на шутку испугался. Пьянеть не входило в мои представления о настоящем мужчине. Тогда я выбежал на улицу. Шел мелкий-мелкий дождь, и гравийные дорожки между домами блестели как лакированные. Меня начинало мутить. Я почему-то решил, что лучшим средством выгнать алкоголь из крови может быть занятие физкультурой. Прямо на камнях отжался сорок раз, выполнил тридцать приседаний и еще раз отжался. Но лучше не становилось. И я бросился бежать. Куда глаза глядят. А когда, обежав добрый квартал, вернулся к домику Шелтона, увидел Белл.

Белл стояла, повернувшись лицом, на той же гравийной дорожке, откуда я начал свой побег, держась рукой за прутья оградки шелтонского сада. Дождь сыпался бесшумно. А капли висели в ее волосах, словно пузырьки газировки на стенке стакана.

— Белл! — глухо позвал я.

— Куда ты исчез? Я тебя повсюду ищу.

— Ты… очень… красивая, — прохрипел я, безуспешно пытаясь восстановить дыхание.

— По этой причине ты удрал от меня?

— Да.

— Русский ковбой боится женщин?

Я стоял в метре от девушки, весь мокрый от дождя и пота, сердце стучало, как фортепианные молоточки, и кровь неслась по венам, словно дождь, загнанный в водосточные трубы. Ни тогда, ни сейчас моего английского не хватило бы для достойного ответа. Я не нашел бы слов на чужом языке, чтобы выразить свое отношение к чуду, которое Бог назвал женщиной. И уж тем более не смог бы объяснить, что чудо заключается в страшной, непостижимой единственности каждой, и одно чудо нельзя обменять на другое по своей прихоти.

— Я живу прямо за рекой, — сказала Белл. — В университетском квартале. Если хочешь, можем пойти ко мне… посушить твою одежду…

— У меня в Москве невеста, — тихо сказал я.

— Невеста?

Белл спрятала руку в карман плаща. Звякнули ключи. Она повернулась и пошла к машине.

Знаете, что я сделал дальше? После «коктейля» и кросса по городу любое море мне было по колено. Я переплыл реку вплавь, дошел до университетского квартала и ждал возвращения Белл, спрятавшись в кузове старенького «форда». Пришлось долго ждать. Она приехала через час, поставила машину и прошла по пустому паркингу к своему дому, совсем рядом со мной. Я чувствовал ее запах и в тот момент был совсем не уверен, что поступил правильно. Белл, где ты?