Классный журнал

 
В первом классе учительница пения посоветовала моим родителям отвести меня к врачу. «У мальчика очень толстый голос», — встревоженно сообщила она им. Учительница, видимо, предполагала, что у меня какая-то страшная болезнь.
Во втором классе другой школы мне доверили роль Петушка в спектакле «Дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно…». Именно эту песню в этом спектакле должен был исполнять я. Но накануне концерта случилась беда: вытаскивая из ранца книжку «Наш Ильич» Бонч-Бруевича, я задел мягкой обложкой за крючок ранца. И линия разрыва прошла прямо через улыбающееся лицо дедушки Ленина, делающего ручкой всем последующим поколениям «Привет!». А книжка была школьная. Очень толстая, с крупными, ярко накрашенными губами граммов на триста учительница вызвала моих родителей в школу и лишила меня этой самой роли Петушка.
Эту роль отдали другому мальчику. Тоже Андрюше.
Я ненавидел учительницу, Петушка, Ленина и другого мальчика Андрюшу.
Однако мои родители, несмотря на эти мои музыкальные неудачи, музыке меня все-таки решили учить. Учительниц по музыке у меня было три. Две пожилые и добрые. Одна молодая и злая.
Добрые были интеллигентными и терпеливыми. Молодая была грубая и раздражительная. Она била меня по рукам. Ни добрые, ни злая от меня ничего не добились. Помню, что требовали они от меня почему-то одного: чтобы невидимое мной яблочко помещалось у меня в ладошке, пальцы которой стояли на клавиатуре пианино. Пользуясь тем, что у моего папы не было слуха (как и у меня), я, установив ноты на пюпитр беккеровского пианино, «импровизировал» как мог. То есть я колотил по клавишам, а папа, сидя под двухрожковым (один колпак розовый, другой — зеленый, и оба из пластика) торшером, читая газету, видимо, гордился своим гениальным сыном, представляя меня будущим Моцартом, Бахом, Бетховеном.
Однако параллельно официальным занятиям музыкой я тайком осваивал семиструнную гитару. Маленькая звездочка, большая звездочка, лесенка… Я хрипел как Высоцкий, как только услышал его на пленке магнитофона «Яуза-5». Я даже осмелился сочинять песни. Уже в старших классах школы и институте я выступал со сцены, и у меня появились поклонники. Ну и, конечно, поклонницы.
При этом музыку я всегда любил и люблю. И отношусь к ней как к чуду. Ну, и с преклонением перед музыкантами, естественно, как перед людьми, это чудо творящими. Я как-то очень по-детски, с восторгом, смотрю на человека, который только что стоял (сидел) на сцене в строгом костюме (платье) и играл на музыкальном инструменте, потом вдруг стоит (сидит) рядом с тобой в свитере и джинсах, выпивает и закусывает, как живой.
Но особенно я люблю околомузыкальные истории. Музыку описать невозможно. А вот околомузыкальные истории описать гораздо легче.
Как-то, стоя в очереди на посадку на автобус, который отвозит граждан из Венеции в аэропорт «Марко Поло», я увидел девушку с виолончелью. Виолончель была одета в красный футляр. Девушка — в красный плащ. Они были похожи друг на друга — девушка и виолончель. Подходит их очередь, и — ужас! — виолончель в салон автобуса не пускают. А оставить виолончель в красном футляре в багажном отделении автобуса девушка не хочет. Она не может представить себе, что ее виолончель будет ехать вместе с тупыми, наглыми, толстыми и неопрятными чемоданами. Ведь виолончель — это самое близкое ей существо. Да это просто часть ее.
А лететь-то надо. А в такси виолончель не помещается. И девушка плачет, как виолончель. Или это они плачут вместе. И тогда вся толпа, уже успевшая сесть, выходит из автобуса, окружает водителя и на разных языках мира объясняет ему, что он не прав. И водитель сдается. И виолончель в красном футляре остается вместе с девушкой в красном.
Однажды в самолете Мурманск—Москва моей соседкой оказалась виолончелистка. Весь самолет мы с ней проболтали. Мы рассказывали друг другу околомузыкальные истории. Эля — так звали виолончелистку — поведала мне, что для виолончели в самолет берут отдельный билет. И виолончель летит в своем кресле. Пристегнутая, конечно. А так как в стоимость билета обязательно входит и питание, еду виолончели приносят. Как и выпивку. «Вы что будете, виолончель, рыбу или мясо? Виолончель, вы будете вино белое или красное?..» Виолончель могла бы ответить человеческим голосом, но она молчит. Она выше самолетной еды и самолетной выпивки.
В том же венецианском аэропорту я встретил великую певицу Сезарию Эвору. Она сидела одинокая и босая, положив под свою большую попу сумку, чтобы не уперли. И вокруг никого. Я подошел к босоногой крестьянке, сказал, что из Москвы, сказал, что в Москве ее очень любят. Она ответила, что тоже любит Москву. А потом: «Ну, если вы так любите Москву и меня, то угостите меня сигаретой», — сказала певица. Я не курю. Я побежал к очереди, где стояли на регистрацию наши художники, настрелял кучу сигарет и вернулся к Сезарии Эворе. Она по-прежнему одиноко сидела на своей сумке босая. Она достала какой-то целлофановый пакетик, и я высыпал туда десяток разных сигарет. Вот такая история получилась, прямо как Ленин и печник или что-то в этом роде.
А вот еще. Сын одного известного виолончелиста пришел на концерт Государственного академического симфонического оркестра СССР в Консерваторию. Дирижировал Евгений Светланов. Сел Митя — так звали сына виолончелиста — в первый ряд, чтобы лучше видеть папу и чтобы папа видел, что 17-летний Митя пришел его послушать. Перед концертом Митя выпил. Он очень волновался и хотел снять напряжение простым, доступным и общеизвестным способом. Играли симфонию № 2 Петра Ильича Чайковского.
Ритмично икать Митя начал с одиннадцатой минуты. Первый «ик» раздался как раз в паузе между первым и вторым andante, и дальше уже Митин «ик» не прекращал сопровождать музыку великого композитора. «Ик» как бы стал дополнительным музыкальным инструментом. Выйти из зала Митя почему-то постеснялся. Думал, может быть, что никто не замечает и не слышит, как он икает. Но дирижеры слышат все. Тем более Светланов. В паузе между скерцо и финалом дирижер обернулся. Он увидел испуганного Митю и громко спросил своего старого друга-виолончелиста: «Твой?!» — и дальше указал дирижерской палочкой Мите на выход. В тишине, под взглядами оркестра, папы, дирижера и зрителей, икающий Митя покинул зал. Финал играли уже без Митиного сопровождения.
В конце 90-х я выпустил даже диск со своими песнями и в моем же исполнении. Совсем обнаглел. А было так…
В одном магазинчике-стекляшке я услышал любимую песню продавщицы. Там были такие слова: «У моей подружки розовые ушки». Я остолбенел. Еще больше я остолбенел, когда услышал, как ей подпевает другой клиент в магазине. То есть он эту песню знает наизусть! Знает и любит! Придя домой, я написал песню про мобильный телефон. Там были такие слова:
«А мой, а мобильный, а телефон,
А если типа я грущу,
А позвонит всегда мне он,
И я звонка не пропущу».
Дальше этот гражданин мчится в сюжете песни на своем «мерседесе», увеличивая до бесконечности скорость. Ему постоянно звонит его любимая и торопит. Заканчивается песня тем, что он лежит на обочине дороги, вдалеке догорает его «мерседес», раздается звонок мобильного телефона, и мобильный телефон его спасает. Потом я придумал песню про пейджер под названием «Пейджер — мой маленький друг», где с главным героем этой песни тоже случается драма. Там есть такие слова: «Пейджер лежит на снегу, в кровавой луже лежит…» В общем, каждая песня у меня была неким триллером. Музыкальная группа «Последний шанс» сказала, что надо писать альбом. Нас пригласили в программу Дмитрия Диброва «Антропология» в прямой эфир. Тогда они были — прямые эфиры.
Надо сказать, что это было время, когда мои мультфильмы шли по Первому каналу, а по НТВ я появлялся в белом халате в образе «мозговеда» в программе «Итого».
Вечером следующего дня я поймал машину, чтобы ехать в редакцию газеты «КоммерсантЪ». За рулем сидел человек размером с буфет. Он с трудом помещался в машине «жигули». Рукава его джинсовой куртки были оторваны не потому, что так было модно, а, скорее, потому, что его татуированные бицепсы в рукава просто не помещались. Руля в его ладонях не было видно. Только соединяющиеся кулаки что-то держали.
Всю дорогу он мрачно на меня косился. «Прибьет, точно прибьет», — думал я. Когда мы доехали, он сказал: «Да узнал я тебя, узнал… Мультики твои для детей, то, что ты как мозговед говоришь, только мозги, извини, зас…ешь, а вот поешь ты как Бог. Я вчера весь вечер проплакал…» Денег он с меня не взял. Я так и остался стоять на лестнице перед входом в редакцию с открытым ртом. Ровным счетом ничего не понимая в музыке. В таком состоянии я живу до сих пор.
Музыку люблю, а в ней ничего не понимаю.
Будьте здоровы и держите себя в руках.


Статья Андрея Бильжо опубликована в журнале "Русский пионер" №42.
Новый номер уже в продаже.
Все точки распространения в разделе "журнальный киоск".