Классный журнал

Продолжение (начало в №1 (34), №3 (36) за 2013 год)
Возвращение к истории Прондзинского

Вы, глубокоуважаемый читатель, еще не запамятовали, что в этом месте я привожу краткие сведения об одном из главных строителей варшавских укреплений и генерале мятежников Игнатии Прондзинском?
Седьмого августа 1831 года великие и предусмотрительные польские стратеги, видя перед собою практически под стенами Варшавы Российскую армию Паскевича, силою почти в 80 000 (перед штурмом, по таблице генерал-адъютанта Нейдгарта, «согласно с подлинными сведениями, от всех частей войск поданными» армия состояла из 53 955 штыков, 15 080 сабель регулярной кавалерии, 2266 казаков, 1773 пеших и 1489 конных артиллеристов при 390 орудиях), решили вдруг отделить двадцатитысячный корпус под командованием дивизионного генерала итальянца Джироламо Раморино, с 42 пушками, для действия на правом берегу Вислы в направлении Бреста против нашего вспомогательного, по сути, корпуса генерала от инфантерии барона Григория Владимировича Розена. Предвидя неизбежность сдачи Варшавы и предполагая для себя полезнейшим держаться как можно далее от основной армии Паскевича, с корпусом Раморино ушли ночью с 9 на 10 августа из города многие знатные поляки, среди них князь Адам Чарторижский, князь Сапега, Густав Малаховский и другие. Через несколько дней «выписал себе командировку» советником к Раморино и исстрадавшийся (сидя дома) августовскою резней, робевший принять главноначалие Прондзинский.
Кажется, что поначалу он искал смерти на поле боя, лично возглавив атаки 16 и 17 августа на авангардные, ставшие уже арьергардными, войска Головина из корпуса Розена под Мендзыржецем, почти на половине пути к Бресту. Генерал даже упал с лошади и чудом не был затоптан. Вскоре осторожность взяла верх, и Прондзинский вернулся в Варшаву — как раз вовремя, чтобы приступить к переговорам с русскими генералами о сдаче укреп­ленного при его участии города.
Эти переговоры длились 5 дней и напоминали Мерлезонский балет при дворе Людовика XIII. К сожалению, «декорациями» ему служили горы трупов, потоки крови, орудийная канонада, ружейные залпы, пожары и взрывы. Основных вопросов было три: оставление Варшавы войсками мятежников; изъявление покорности Императору Николаю I как Царю Польскому; отказ от требования бунтовщиков присоединить к Царству «8 воеводств» — литовские, белорусские и украинские земли.
1-й акт «балета» начался вечером 22 августа на русских аванпостах в трактире «Потеха» близ Раковца на Краковской дороге, куда прибыл генерал-квартирмейстер мятежников, произведенный ими в дивизионные генералы подполковник Игнатий Прондзинский, дабы получить от генерал-майора Петра Андреевича Данненберга милостивую прокламацию желавшего предотвратить кровопролитный штурм Варшавы Императора Николая I. Генерал Данненберг 3-й (Данненберг), награжденный ранее орденами Св. Анны 2-го класса с алмазами, Св. Владимира 4-го класса с бантом, медалями 1812 и 1814 годов, царским орденом Св. Станислава 1-го класса, австрийским орденом Св. Леопольда 3-й степени и прусским знаком отличия Железного креста, прежде более десяти лет жил в Варшаве и в Главном штабе Его Императорского Высочества Цесаревича занимал должность генерал-квартирмейстера. За войну 1831 года будет награжден щедрее многих — орденом Св. Анны 1-го класса, Императорскою короною к сему ордену, орденом Св. Владимира 2-го класса; как все генералы, не командовавшие корпусами, — знаком отличия за военное достоинство (Николаевский Virtuti Militari) 2-й степени. В 1839‑м — произведен в генерал-лейтенанты, в 1852-м — в генералы от инфантерии. Действительную военную карьеру закончил в 1854 году в Крыму после Инкерманского сражения, в неудаче которого повинен был не он один.
Прондзинский и Данненберг проговорили два часа. Смит (III. 469) пишет:
«Генерал Данненберг имел то преимущество перед Прондзинским, что последний при прежних общих учебных занятиях польских войск с русскими [то есть до мятежа] работал под руководством первого как подполковник польского генерального штаба, вследствие чего личный перевес, который и без того давал Данненбергу его твердый характер, увеличивался еще невольною почтительностью со стороны Прондзинского перед своим прежним начальником. Так как Данненберг должен был обратить внимание Поляков на опасность, которой они подвергаются, доводя дело до крайности, то он представил Прондзинскому все последствия для несчастных жителей в случае овладения городом открытою силою, он напомнил ему Суворова и Прагу…».
А у Прондзинского в Варшаве жила молодая жена, поэтому, воротясь в город, он подкрепил прокламацию Государя своими аргументами в пользу покорности, чем навлек на себя подозрения делегатов сейма. Оскорбительный для чести русских ответ передали 24-го. На рассвете 25 августа 1831 года, накануне годовщины Бородинского сражения, Паскевич начал штурм первой линии укреплений Варшавы, закончившийся в 5 часов пополудни.
2-й акт «балета» продолжался с 3 до 9 часов утра 26 августа. Сначала на русскую позицию впереди взятого Вольского редута приехал Прондзинский. Ожидая капитуляции, с ним согласились встретиться главнокомандующий Паскевич, начальник штаба Толь, командующий Гвардейским корпусом Великий Князь Михаил Павлович. К разочарованию русских генералов, Прондзинский не предъявил соответствующих полномочий. Его заставили подписать своим именем малозначимую бумагу и отправили с Данненбергом в Варшаву за Президентом правительства мятежников, коим в те часы был генерал граф Иван Петрович (Ян Стефан) Круковецкий.
Круковецкого привезли в разрушенную гостиницу у Воли около 9 часов; он отменил бумагу, подписанную Прондзинским, крепко поругался с Паскевичем из-за слова «бунтовщик», был примирен Великим Князем, сослался на необходимость получить полномочия от сейма и уехал, выторговав отсрочку штурма до часа пополудни. Сейм в Варшаве ничего не решил. В половине второго начались атаки на вторую линию укреплений и предместья.
3-й акт «балета» проходил с 4 часов пополудни примерно до 10 часов вечера под непрекращающийся гул орудий, ружейные залпы и звон сабель. Приехавшему к русским в 4 часа с известием о роспуске сейма и вновь без каких-либо письменных полномочий Прондзинскому резонно не поверили и в новом отложении штурма отказали, но послали с ним к Круковецкому генерал-майора Федора Федоровича Берга, вероятно, еще не знавшего о том, что с 22 августа он причислен к свите Императора в звании генерал-адъютанта; полковника Николая Николаевича Анненкова и, с прозрачным намеком, флигель-адъютанта гвардейского ротмистра князя Александра Аркадьевича Суворова, внука Генералиссимуса. С пяти часов русские войска атакуют предместья, начинают штурм Вольской и Иерусалимской застав, подходят к городскому валу. Наконец, после 10 часов вечера, когда городской вал от Мокотова до Вольской заставы был уже в наших руках, Берг и Прондзинский получили и привезли Паскевичу письмо Президента Круковецкого о полной покорности.
4-й, и заключительный, акт «балета» проходил ночью с 26 на 27 августа в Варшаве. Вернувшись для согласования последних деталей выхода польских войск из Варшавы, Берг и Прондзинский обнаружили Круковецкого отставленным сеймом от должности Президента правительства за превышение полномочий. На его место назначили политика, но, скорее, политикана и демагога Бонавентуру Немоевского, вполне беспомощного и безвластного. Между тем обозы и войска поляков, а с ними и группы обывателей варшавских потянулись уже по мосту на правый берег Вислы в Прагу. Вести переговоры было не с кем, но отставной Круковецкий и тем более Немоевский не хотели подписывать военное соглашение об оставлении Варшавы. Наконец Берг с Прондзинским нашли и уговорили подписать сей документ, не означавший формальной капитуляции, престарелого главнокомандующего генерала Казимира Малаховского. К трем часам утра Берг и Прондзинский вернулись в Волю с письмом Малаховского. В 7 часов утра русская гвардия в образцовом порядке вступила в Варшаву, оставленную войсками мятежников.
Пока шел «балет», погибло 10 500 русских и 11 000 поляков.
После взятия Варшавы подполковника Игнатия Прондзинского сослали в Ярославль, потом в Вятку, по повелению Императора привезли в Гатчину и посадили под нестрогим надзором описывать проигранную войну. Примеру Николая I последовали американцы в 1945 году, заставив взятых в плен немецких генералов и адмиралов писать преподробнейшие мемуары. По завершении работы Император отпустил Прондзинского в Польшу. Более он не воевал и скончался в бедности.
Поляки, основываясь на собственных его мемуарах, почитают «осторожную трусливую холодную лягушку» Прондзинского гением стратегии и лучшим генералом Повстания листопадовего. Вместе с другом Колачковским считаются они созидателями обороны Варшавы противу русских. Однако в мемуарах сам Колачковский проговаривается и называет имена истинных авторов планов фортификации, составленных от декабря 1830 года до февраля 1831 года, то есть перед Гроховским сражением:
«Что касалось укрепления Варшавы, то оно представляло большие трудности вследствие чрезвычайной раскинутости города и его предместий.
Но для того, чтобы решить вопрос, какую систему укреплений надлежало принять для такого обширного города, надобно было прежде всего знать намерения диктатора [дивизионного генерала Хлопицкого]. Я не имел доступа к нему и не мог представить ему без спроса никакого плана обороны Варшавы. <…> Поэтому мне пришлось ожидать возвращения генерала Малецкого, который, приехав в Варшаву, вступил снова в управление корпуса инженеров.
Я должен был во всем сообразовываться с его приказаниями, так как диктатор советовался только с ним. <…>
По приказанию диктатора была организована комиссия из генералов Малецкого и Бонтана, из которой должны были исходить все распоряжения по инженерной части».
 

Об Иване Маллетском и Петре Бонтане

Прости меня и не призывай на мою седую и полысевшую голову громы и молнии, прелюбезный читатель, ибо сейчас мы снова отвлечемся на мелочные подробности и предположения. Неделя осталась до Нового, 2013 года, и я хочу украсить зеленую елку новыми шарами и ватными, снаружи проклеенными лаком и раскрашенными, фигурками старых генералов.
Современная жизнь под дулом и всевидящим оком Интернета практически полностью исключила из обихода благородные авантюры и приключения, оставив подлости, вероломство и грязное мошенничество. Не то было в XIX столетии, наследовавшем блестящему осьмнадцатому веку. Судьбы людей становились сюжетами приключенческих романов. Такова же история двух французских инженеров на польской и российской службе.
Мы уже сталкивались с безграничною властью писарей, заносивших имена офицеров и генералов на бумагу многозначно. Поэтому запомним и не будем удивляться, что Мале, Малле, Малет, Малецкий и Маллетский — это один человек, французский аристократ Жан Батист Малле де Гранвилль, младший брат неистового республиканца, бригадного генерала и кавалера ордена Почетного легиона Клода Франсуа Малле, поднявшего в Париже восстание против Наполеона в ночь с 11 на 12 октября (с 23-го на 24-е по католическому календарю) 1812 года, о чем мое поколение узнало в 1972 году из маленького романа Валентина Пикуля «Париж на три часа», прочитав удивительно толстый лениздатовский сборник «Пером и шпагой» в красном бумвиниловом переплете.
Малле-младший родился 16/27 ноября 1777 года в Марселе. После окончания знаменитой Школы военных инженеров в Метце участвовал в итальянской кампании 1795—1798 годов, в германской кампании в 1798 году, в Голландии в 1799—1804 годах. Во время Первой польской войны Наполеона 1806—1807 годов служил в штабе французской армии и в сражении при Прусском Эйлау 27 января (8 февраля) 1807 года попал в плен к русским, с которыми подружился. Освобожденный из плена после Тильзитского мира в августе 1807 года, декретом Наполеона от 4/16 марта 1808 года в чине майора (шефа батальона) причислен к армии Герцогства Варшавского. Разрабатывал планы укреплений Модлина и Замостья (оставшихся неприступными для русских войск в 1831 году). В 1808 году назначен генеральным директором Корпуса инженеров. Воевал против австрийцев в кампанию 1809 года и полковником (с 20 марта 1810 года) участвовал в походе Наполеона на Москву в качестве командующего инженерами 5-го армейского корпуса Понятовского. 7/19 октября 1813 года в конце сражения под Лейпцигом, когда преждевременно был взорван мост через Эльстер и в водах реки утонул произведенный на поле боя в маршалы Франции князь Иосиф Понятовский, полковник Малле вновь попал в плен. В 1815 году продолжил службу в армии Царства Польского в чине полковника инженеров, бригадного, а затем дивизионного генерала — начальника Корпуса инженеров. Через год по прошению Малле Царь Александр I возвел его в дворянское (шляхетное) достоинство Царства Польского и разрешил изменить фамилию на Гранвилль-Маллетский (Малетский, Малецкий). За строительство Августовского канала, соединившего Вислу с Неманом, Маллетского наградили. Поляки же приписывают ему — впрочем, несправедливо — воровство чертежей канала, изготовленных арестованным подполковником Прондзинским. Чертежи были казенными, а Маллетский руководил строительством.
После начала Ноябрьского мятежа 1830 года на короткое время диктаторства Иосифа Хлопицкого, с которым Малле сдружился еще во время итальянской кампании, он становится генерал-квартирмейстером и руководителем Комитета артиллерии и инженеров. Но ветеран всех возможных войн и армий, кавалер ордена Почетного легиона, итальянского ордена Железной короны, Командорского креста ордена Virtuti Militari, российского императорского ордена Святой Анны 1-й степени, барон Империи Хлопицкий колебался между верностью сильному и державному русскому Царю и гибельно неразумному, по его мнению, польскому народу. 18/30 ноября 1830 года, после ночи начала мятежа, Хлопицкий принял пост главнокомандующего, но уже 22 ноября отказался от него, чтобы на следующий день (23-го) получить от сейма диктаторские права. 6/18 декабря он отказывается от диктаторства, но 8 декабря возвращает себе полномочия диктатора, распускает сейм и начинает переговоры с Николаем. Обвиненный Патриотическим товариществом в предательстве, 5/17 января 1831 года Хлопицкий отказывается от всех постов и на поле Гроховского сражения присутствует в штатском платье.
С избранием главнокомандующим вместо Хлопицкого свежеиспеченного бригадного генерала Яна Скржинецкого (несколько позднее для него изготовят серебряные фельдмаршальские эполеты с перекрещенными золотыми маршальскими жезлами; факт сей неплохо характеризует «заносчивого ляха») карьера Маллетского в армии мятежников резко обрывается 16/28 января 1831 года. Вряд ли француз об этом жалеет. Он весьма предусмотрительно уходит в тень, оставаясь формально начальником Корпуса инженеров. В августе принимает участие в обороне Варшавы, но после штурма не следует с польскими войсками за Вислу, а дожидается в Варшаве прихода русских и вновь присягает Царю. 7 сентября 1832 года Николай I производит Маллетского в генерал-лейтенанты Российской армии и поручает строительство Кронштадтских фортов. В Царство Польское он возвращается в 1837 году. Смерть настигла его на покое 18/30 августа 1846 года в имении первой жены Збоженна в Южной Мазовии, примерно посередине между Радомом и Опочно. Похоронили генерала в трех верстах от имения рядом с костелом в местечке Скржинско.

Следуя сложившейся в этой книге традиции — ведь и названа она «Любовь к орденам» — перечислю основные награды Маллетского за долгую службу нескольким государям: Кавалерский крест ордена Virtuti Militari Герцогства Варшавского в 1810 году за кампанию против австрийцев; кавалер (шевалье) ордена Почетного легиона в марте 1812 года за заслуги в фортификации и подготовке инженеров; офицер ордена Почетного легиона в октябре 1812 года за Смоленск; императорский орден Св. Анны 2-го класса в 1816 году, царский орден Св. Станислава 2-й степени в 1820 году; орден Св. Анны 1-й степени в 1823 году за укрепление Замостья; орден Св. Анны 1-й степени с Императорской короной в 1829 году за строительство Августовского канала; Почетный знак за 20 лет беспорочной службы в офицерских чинах в 1830 году.
Клементий Колачковский пишет о Маллетском с очевидною и весьма субъективною неприязнью:
«Малле [вскоре сменивший фамилию на польский манер и ставший Малецким или Маллетским] хотя и служил прежде инженером во французском войске, но был весьма мало сведущ в своем деле; от него ничему нельзя было научиться; при этом он завидовал всякому мало-мальски талантливому человеку, был скрытен, никогда не держал своих обещаний, был низкопоклонен перед начальством и в высшей степени эгоистичен; единственным его качеством было то, что он не был жаден к деньгам. Только тот офицер был у него на хорошем счету, который целый день вычерчивал его нелепые планы и воскурял ему фимиам.
Теоретические знания Малле были невелики; он не кончил политехнической школы и только приобрел некоторые сведения на практике при осаде крепостей. Он не имел никаких убеждений и мог в один и тот же вечер петь с революционерами “Ça ira”, а с монархистами “God save the king”. “С волками жить — по-волчьи выть, друг мой”, — говаривал он. Впрочем, Малле был человек довольно уживчивый, приветливый и снисходительный по отношению к подчиненным. Нельзя было ненавидеть такого человека, но и любить его было не за что».
Основанием относиться столь необъективно к своему начальнику для Колачковского могло служить воспоминание об отступлении из Москвы в 1812 году:
«За Лядами мне пришлось бросить ее [лошадь] и пешком добираться до Орши, а оттуда до Березины. Этот последний переход дал себя почувствовать особенно тяжело. 7 (19) ноября температура поднялась, внезапная оттепель превратила дорогу в болото, которое к тому же совершенно разъездили возы и артиллерия. Мне в легкой обуви пришлось идти по этому болотистому морю, и подчас я так уставал, что начинал приходить в отчаяние.
В одну из таких минут, когда я, совершенно обессиленный, присел около дороги, чтобы отдохнуть, я увидел полковника Мале, сидевшего в хорошей бричке, запряженной тройкой сильных коней. Я зову его, рассказываю о моем состоянии и прошу сжалиться надо мной и взять к себе в бричку. Но это был человек без сердца. Забыв о прежних обстоятельствах, он наотрез отказал мне в помощи и, холодно поглядев на меня, велел ехать дальше».
А Великий Князь Константин Павлович, главный начальник польских войск, в то же самое время командир Резервного корпуса войск, состоящих под начальством Его Императорского Высочества Цесаревича, Главнокомандующий Отдельным Литовским корпусом, Корпусной командир Гвардейского Корпуса, Генерал-инспектор всей Кавалерии и генерал-адъютант, весьма высоко ценил генерала Маллетского:
«М а л л е т с к и й (Malletski), бригадный генерал, начальник инженеров. Человек с большими достоинствами по своей части, редкого ума, примерной честности; это настоящий подарок, сделанный Польше покойным императором французов; видно, что это был его выбор; кроме того, он замечателен спокойным характером и невозмутимым хладнокровием; никогда не вмешивается в дела, не касающиеся его части».
Равно высокого мнения Великий Князь и о втором французе — генерале Бонтане:
«Б о н т а н (Bontemps), бригадный генерал, начальник материальной части артиллерии (comand. le matériel d´artillerie). Чрезвычайно умный и проницательный офицер; хорошо знакомый с научной, теоретической и практической частью артиллерии, смело решающий всякие вопросы. С этими военными качествами он соединяет чрезвычайную обходительность и доступность. Он был избран покойным императором французов, пославшим его в Польшу. По артиллерии это моя правая рука. Он всегда умел заслужить величайшее доверие начальства».
Мнения Константина извлечены мною из «Заметок о генералах всех чинов, служащих в польско-королевской армии по порядку списка, от 19 июня (1 июля) 1826 года, составленных Его Императорским Высочеством Цесаревичем Константином Павловичем для Его Императорского Величества Николая Павловича, в переводе с французского».
В своих воспоминаниях Колачковский более добр к Бонтану, ибо при отступлении в 1812 году выжил, «пользуясь добротой командира артиллерийского полка Бонтана, постоянно имевшего в своих повозках полный запас всего и часто приглашавшего меня к себе».
История бравого артиллериста и ракетчика (о сем позже) генерала Петра Францовича Бонтана схожа с судьбою его товарища Маллетского. Получается, что я сравниваю и отчасти противопоставляю две пары инженерных генералов, связанных военною службою и боевым братством: изменивших присяге и потерпевших сокрушительное поражение хвастливых поляков Прондзинского и Колачковского и осторожных, силою жизненного опыта и обстоятельств ставших почти верными России французов Маллетского и Бонтана, вернувшихся на службу к победителям.
Пьер Шарль Франсуа Бонтан (Bontemps) был старше Малле де Гранвилля всего на 24 дня. Он родился 23 октября/3 ноября того же, 1777 года в Париже в дворянской семье. Предком его был доверенный слуга короля Людовика XIV, его Первый камердинер Александр Бонтан, заслуживший верностью и умом дворянство. Пьер окончил парижскую Эколь Политекник — наизнаменитейшую Политехническую школу — и записался в Республиканскую армию. В 1796 году он служит вторым лейтенантом в 8-м полку пешей артиллерии, через год — уже первый лейтенант. Участвовал в кампаниях 1797—1801 годов в войсках Западной армии. Второй капитан в 2-м полку пешей артиллерии в 1804 году. В кампаниях 1805—1807 годов участвовал в сражениях при Иене, Пултуске, Прусском Эйлау и Кенигсберге. 20 февраля/4 марта 1809 года декретом Наполеона по просьбе Иосифа Понятовского переведен в армию Герцогства Варшавского с тем же чином, что и Малле, — шефа батальона (майора). Воевал с австрийцами в 1809 году. С 1810 года — полковник, директор артиллерии Герцогства, по должности, не относящейся к группе командного состава, занимался организационными вопросами, устройством пороховых заводов и военных обозов, изготовлением холодного кавалерийского оружия, перестроил варшавский Арсенал. В походе на Москву командовал полком пешей артиллерии в 5-м армейском корпусе, составленном на основе армии Герцогства. Принял участие в сражениях под Смоленском, при Бородине, при Березине. В кампании 1813 года, или, как ее называют французы, саксонской, отличился 4—7 (16—19) октября в проигранной Наполеоном «Битве народов» под Лейпцигом и при отступлении при прорыве заслона союзников 18/30 октября у Ганау.
Бонтан оставался во французской службе при Бурбонах до 1817 года и, будучи обойден производством в генералы, подал в отставку, а затем последовал примеру Малле, поступив в армию Царства Польского под командование Великого Князя Константина. Заведовал материальною частью артиллерии и Арсеналом. В 1822 году Бонтан наконец получает заветное звание бригадного генерала и командование отдельным корпусом ракетчиков, который еще предстояло сформировать в составе двух полубатарей — пешей и конной. На вооружении русской и польской армий состояли тогда пороховые ракеты системы Конгрива (Конгрева), а для их пуска применялись специальные станки — лафеты с прицелами на раме. Обладая малой точностью, ракеты, снаряженные зажигательной смесью, были эффективны при обстреле городов и флотов на якорной стоянке, отбитии массированных кавалерийских атак (их лошади пугались).
Цесаревич Константин серьезно увлекался естественными науками, оттого ученый артиллерист и инженер-механик Бонтан скоро сделался его любимцем. Вхожий в Бельведерский дворец Колачковский отмечал: «Во втором часу великий князь обедал с княгиней Лович, Павликом и гувернером; к столу приглашались дежурный адъютант и очень часто артиллерийский генерал Бонтан, которого Константин Павлович очень любил».
Ночью Ноябрьского восстания 17/29 ноября 1830 года Бонтан вместе с начальником пешей артиллерии бригадным генералом Редлем пытался препятствовать захвату и разграблению мятежниками оружия из варшавского Арсенала. Его арестовали, и он чудом избежал гибели. Обретя временную власть в восставшей Польше, генерал Хлопицкий немедленно освободил Бонтана, подтвердил его заведование артиллерийскими парками, производством оружия и боеприпасов и поручил ему готовить вместе с Маллетским планы обороны Варшавы. После окончательной отставки Хлопицкого и Гроховского сражения, в котором генерал использовал Конгревовы ракеты против кавалерии Дибича, Бонтан, как и Маллетский, почитает разумным не проявлять особого энтузиазма и более в сражениях не участвовать. В августе помогает укреплять и оборонять Варшаву. После сдачи Варшавы Бонтан остался в городе и подтвердил присягу Императору Николаю I. Смит пишет (III. 584—585):
«…была составлена особая следственная комиссия, чтобы разобрать, кому из них можно дозволить пребывание в Варшаве. В числе оставшихся находились кроме Круковецкого [генерал пехоты, губернатор Варшавы, глава правительства мятежников с 3 августа 1831 года] прежний военный министр Исидор Красинский, генерал Раутенштраух, французские уроженцы Бонтан, Малле и Рутье; наконец, артиллерии генерал Редель и действительные руководители войны Хржановский и Прондзинский».
В 1833 году Петр Францович Бонтан был переведен «из бывших Польских войск в Российскую службу» с чином генерал-майора со старшинством от 19 августа 1822 года, то есть со дня производства в бригадные генералы армии Царства Польского. В Петербурге занимался совершенствованием ракетного оружия. Взлетел на воздух при испытании новых взрывчатых веществ в лаборатории Охтинского порохового завода 8/20 августа 1840 года. Облаченное в генеральский мундир с эполетами тело в закрытом гробу перевезли в поместье Гульчево на правом берегу Вислы под Плоцком и захоронили рядом, в крипте костела в Боровичках, разобранного в 1935 году. Сын его, Константин Петрович Бонтан, по списку 1855 года служил полковником в Лейб-Гусарском Его Величества полку и был кандидатом в полковые командиры.
Образованные опытные инженеры и артиллеристы ценились во всех армиях. Наполеон произвел Пьера Бонтана в кавалеры (шевалье) ордена Почетного легиона в апреле 1807 года за Эйлау и в офицеры Почетного легиона в октябре 1813 года после Лейпцига и Ганау. Саксонский король и герцог Варшавский Фрид­рих Август I наградил Пиотра Кароля Францишека Бонтана Золотым крестом ордена Virtuti Militari в 1810 году за австрийскую кампанию. Но более всего у Петра Францовича Бонтана было русских наград: Анна 2-й степени 1819 года, Владимир 3-й степени 1820 года, царский Станислав 1-й степени 1829 года, Знак отличия за 15 лет беспорочной службы в офицерских чинах 1830 года, Анна 1-й степени 1837 года.
Укрепления Варшавы строились по планам Маллетского и Бонтана, дополненным при строительстве Колачковским и Прондзинским.
…До постройки в 1864 году постоянного Александровского моста через Вислу из Варшавы в Прагу переходили по наплавному мосту несколько выше по течению. Из города спускались к нему по Беднарской улице, мимо купален и публичных домов. Для защиты моста на правом берегу со стороны Праги по приказу Наполеона, данному в 1807 году, построили небольшую земляную крепость бастионного типа (тет-де-пон) — с тремя бастионами (один, примыкающий к реке, как бы «половинный») и тремя вынесенными вперед люнетами. Милостию Наполеона формальный владетель Великого Герцогства Варшавского Фридрих Август I Саксонский в 1809 году обложил добрых поляков специальным сбором на фортификацию. Тогда при строительстве крепости в Праге снесли до основания 218 домов. Во время русско-польской войны 1831 года предместье окружили вторым, вчетверо более длинным, валом с шанцами, частично облицованными камнем, ранее приготовленным для мощения дорог. Передовые укрепления были вынесены к деревне Шмулевчизна (Шмулки), правый фланг доходил до Саксонского острова (Саска Кемпа), а левый — до местечка Голендзинов. Прага была значительно меньше сегодняшней и полностью помещалась за валом.
«Прагский тет-де-пон состоял из 2 бастионных фронтов с палисадированным рвом, тремя люнетами, соединенными с валом посредством капониров, и, наконец, с двойным прикрытым путем. Кроме того, само предместье Прага было прикрыто обводным городским валом с полевыми укреплениями, защищавшими все въезды. Предместье Прага составляло в последнее время незначительную часть города [однако важную для подвоза продовольствия и иных товаров и припасов], застроенную преимущественно деревянными зданиями, с числом жителей менее 4 т. человек» (Пузыревский. 1. 100).
Полковник, а с 11 июня, как уже нам известно, бригадный генерал Клементий Колачковский осуществлял общий надзор за строительством укреплений вокруг Варшавы. Согласно Леху Кроликовскому (в книге «Варшава: история фортификации», изданной на польском языке в 2011 году в Варшаве), фортификационными работами на Праге руководил капитан инженеров Ян Павел Лелевель, брат известного вождя и подстрекателя левых радикалов профессора Иоахима Лелевеля. При коммунистическом правлении, в СССР, последовательный и непримиримый враг России Иоахим Лелевель входил в пантеон героев, его приукрашенная биография, написанная Стефаном Кеневичем, вышла в 1970 году в серии «Жизнь Замечательных Людей». Подлинная фамилия немцев Лелевелей — Лёльхёффель фон Лёвенспрунг (Lölhöffel von Löwensprung), их дед, Генрих Лёльхёффель, был королевским советником и придворным медиком польского короля Августа III Саксонского. Поскольку мятежное правительство в 1831 году весьма щедро раздавало чины, Ян Лелевель вскорости именовался уже подполковником.
Возведением поясов основных укреплений на левом берегу Вислы руководил профессор Аппликационной школы подполковник Иосиф Кориот.
Опираясь на Пражский тет-де-пон, армия польских мятежников яростно оборонялась 13 февраля при Грохове против главных сил генерал-фельдмаршала Дибича, в итоге воздержавшегося от штурма двойных укреплений Праги. В ночь на 19 марта внезапным нападением из Праги поляки разгромили при Вавре авангард 6-го (прежде Литовского) пехотного корпуса под командованием генерала барона Федора Клементьевича Гейсмара. Но в августе российские генералы решили не связываться с «незначительною частью города», после занятия которой предстояло бы еще форсировать реку под огнем батарей с возвышенного левого берега. Варшаву предположено было взять с запада.
Федор Иванович Смит в непревзойденной «Истории польского восстания и войны 1830 и 1831 годов» кратким образом описывает Варшаву тех лет с военной точки зрения:
«Столица Польши лежит на левом берегу Вислы, образуя полукруг, коего диаметр, параллельный с Вислою (от Черняковской [на юге] до Маримонтской [на севере] заставы), имеет протяжение в 2700 саженей, а диаметр, перпендикулярный к Висле (от Вольской заставы до моста), только в 1400 саженей. Длина окружности городского вала составляет около 6000 саженей. Это обширное пространство не заключает в себе соразмерного населения, потому что много места занимают большие сады, дворы и даже поля внутри города».
Оборона самой Варшавы, как уже говорилось, состояла из трех линий верков и городского вала, усиленного земляными реданами и люнетами. Первая со стороны атакующих, третья от города линия изначально опиралась на пять построенных еще в середине зимы по плану Маллетского укреплений: Круликарню на юге при Люблинской дороге, Раковец на юго-западе при Краковской дороге, Вольский редут на западе при Калишской дороге, Париж на северо-западе за Повонзками, Маримонтский лес на болотистом севере. Между ними и за ними постепенно построили верки, образовавшие три оборонительные линии. Всего, при окончательном подсчете, число укреплений достигло ста, из них восемьдесят одно находилось на левом берегу.
«Все эти укрепления были построены по лучшим сочинениям о фортификации; строители обнаружили много таланта, но по несчастию сделали капитальную ошибку тем, что не сообразили размеров укреплений с числом защитников. <…> Таким образом, протяжение внешней оборонительной линии мало-помалу возросло до 16 верст; внутри ее насчитывали не менее 60 отдельных верков, частью значительных размеров, из коих некоторые, как, напр., Укрепление Воли или Маримонтского леса, сами по себе составляли сильные форты, требовавшие нескольких тысяч гарнизона.
Верки, расположенные по внешней линии, имели значительную профиль; но будучи удалены один от другого на расстояние от 3 до 4 сот саженей, они недостаточно фланкировали друг друга» (Смит. III. 454—456). Одним словом, укреплений построили много, солдат для гарнизонов не хватало.
Кроме полевых орудий на валы дополнительно установили от 132 до 200 — оказалось, что никто точно не считал, — крепостных пушек, в том числе 33 чугунные. Среди них были взятые в прусских крепостях Наполеоном, хранившиеся с 1807 года, подаренные Варшаве Николаем I большие польские пушки, отнятые в прошлые войны турками у поляков и взятые русскими в последнюю войну у турок в Варне, французские и русские орудия. Согласно исследованиям современного нам польского военного историка Томаша Стржежека, оборона Варшавы на левом берегу Вислы располагала 98 полевыми орудиями и 6 ракетными станками, из которых 8 полевых пушек 4-й батарейной роты пешей артиллерии и 4 пушки конной артиллерии Чижевского разместили в укреплениях, дополнив стоявшие на валах 130 орудий и 15 ракетных станков. Всего было 228 орудий и 21 ракетный станок, которые обслуживали 4554 армейских артиллериста и около 200 доб­ровольцев Народной гвардии.
По Стржежеку, защищавшая Варшаву главная армия мятежников имела примерно 31 000 штыков, 3800 сабель. В Национальной гвардии числилось 4200 «особ», и в Страже безопасности — 11 600 mieszkańców stolicy (кажется, и без перевода понятно, что это — ополчение столичных жителей).
Эти и иные обстоятельства были внимательнейшим образом рассмотрены русскими генералами на Военном совете 23 августа, накануне штурма. Из рапорта генерал-фельдмаршала князя Паскевича Его Императорскому Величеству:
«В донесениях моих по 21-е число прошлого Августа я имел щас­тие доводить до сведения Вашего Императорского Величества о приуготовлениях, принимавшихся в Армии, для покорения Варшавы.
Ожидая приведения оных к концу, я счел необходимым, для решительного определения наших действий, собрать тем временем Военный Совет, который в вечеру 23-го числа накануне прибытия последних к Армии подкреплений и был созван у меня из следующих первенствующих Особ: Его Императорского Высочества Великого Князя Михаила Павловича, Начальника Главного Штаба Армии Генерал-Адъютанта Графа Толя, Командиров Корпусов: Гренадерского — Генерала Князя Шаховского; 1-го Пехотного — Генерал-Адъютанта Графа Палена 1-го; 2-го Пехотного — Генерала Барона Крейца; 3-го резервного Кавалерийского — Генерала Графа Витта; Генерал-Адъютантов: Князя Щербатова и Бистрома, Генерал-Квартирмейстера, Генерал-Адъютанта Нейдгарта, Исправляющего должность Начальника Артиллерии в Армии Генерал-Адъютанта Князя Горчакова и Начальника Инженеров Генерал-Майора Дена. — Я предложил на суждение их два вопроса: Первой — предстоит ли необходимость атаковать Варшаву, и второй: с которой стороны удобнее вести сию атаку?
По первому предмету все решили единогласно, что приступ Варшавы необходим [а генерал-квартирмейстер Нейдгарт поправил: “приступ к Варшаве необходим”] и составляет при настоящих обстоятельствах единственно скорейшее средство к овладению оной. Относительно же точки, для атаки удобнейшей, все почти голоса, в том числе и Его Императорское Высочество [Нейдгарт, считая, что Великий Князь не может быть “в том числе”, поправил: “Его Императорское Высочество и почти все присутствовавшие в Совете”], избрали часть Города, к С[елению] Воле выходящую, т.е. пространство между Вольскою и Ерузалемскою заставами. Будучи и с моей стороны одинакового мнения [грамотный Нейдгарт исправил на “Разделяя вполне сие мнение”], я согласно с оным решил выбор атаки на Волю, предположив начать штурм 27-го числа.
Однако же [Нейдгарт исправил на простое “Но”, и далее я не буду всуе упоминать Нейдгарта, а просто оставлю его, ставший окончательным, вариант] полученные вслед за тем достоверные известия и донесение Генерал-Адъютанта Барона Розена от 21 августа о нахождении польских отрядов: одного, под начальством Раморино, близ Бреста и другого, под командою Лубинского, в Плоцке, убедили меня поспешить сколь возможно наступлением, дабы воспользоваться отсутствием из Столицы означенных войск, и вследствие того штурм назначен утром 25-го числа».
Итак, было выбрано направление атаки строго с запада на восток против сильнейших укреплений Воли, затем Вольской и Иерусалимской застав. Резоны на то приводились следующие:
— на этом направлении преодолевалось кратчайшее расстояние от городского вала до Вислы и моста в Прагу, «овладение Иерусалимскою заставою влекло за собою падение укреплений на Мокотовском поле [южный фланг обороняющихся], так как нетрудно уже было овладеть недлинной аллеей от заставы до Пражского моста» (Пузыревский. 1. 403—404);
— взятие сильнейшей позиции, «ключа» самой отдаленной от городского вала третьей линии обороны — Вольского редута, существенно уменьшало устойчивость обороны фланговых по отношению к нему укреплений второй и первой оборонительных линий;
— занятие Воли и соседних с ней укреплений, в том числе артиллерией, обеспечивало русским войскам защиту от вылазок поляков, позволяло сосредоточить прямо за укреплениями резервы для возобновления наступления;
— наступающие постоянно прочно занимали, контролировали и использовали два из трех важнейших шоссе — Калишское и Краковское — для наблюдения за третьим, Люблинским, шоссе, и для ложной атаки с юга выделялся специальный отряд;
— наконец, благодаря русским шпионам в Варшаве (нескольким немцам и евреям) Паскевич прекрасно знал, что самый сильный польский корпус придвинут к югу: «Так как при этом предполагалось, что русские поведут атаку с южной стороны, то корпус Уминского был усилен до 20 000 человек, у Дембинского же оставалось около 13 000…» (Пузыревский. 1. 402—403).
Подведем итоги сего параграфа. Возведенные по французским образцам укрепления Варшавы были хороши и многочисленны, хотя и не всегда разумно расположены. Для полноценной защиты не хватало ни гарнизонных, ни полевых войск. Ощущалась нехватка опытных военачальников. Внутренние раздоры и деятельность русских шпионов ослабляли оборону.
 

Параграф 4-й: кровавый приступ
25 августа 1831 года

…Если от памятника одноногому генералу Совинскому, стоящего в парке, устроенном к западу от Вольского православного кладбища, прежде занимавшего всю территорию внутри валов Вольского редута, двинуться почти строго на юг, пересечь лабиринт многочисленных железнодорожных путей, среди которых есть и внут­ригородские, миновать весьма затруднительную для понимания водителями развязку на пересечении продленных на окраину Иерусалимских Аллей с улицей Битвы Варшавской 1920 года, по правую сторону между улицами Звериной и На Батарее можно забрести в удивительное для современной Европы ужасно грязное место, напоминающее самозастроенную окраину беднейшего русского города. Не мощеная, в колеях и рытвинах улица приводит к пустырю перед магистралью. На левой стороне в пыльной зелени прячутся несколько деревенских халуп за разномастными заборами из досок, сетки, мятых листов кровельного железа. Разговаривают между собою курицы, гуси; тявкают и носятся вдоль забора мелкие собачонки. Противоположная обочина замусорена жестяными банками, пустыми сигаретными коробками, пакетами от чипсов. За нею деревья и кустарники растут на довольно высоких насыпях или в ямах, перед огороженным местом раскопок. Среди заросших насыпей есть затененный съезд-тупичок, судя по составу мусора, используемый для быст­рой любви в автомобиле.
В 1831 году здесь располагалось укрепление № 54, известное в последующей литературе под названием «редут Ордона». Упомянутые насыпи и ямы — не что иное, как остатки валов и рвов. При жестоком штурме редута около 7 часов утра 25 августа 1831 года погибли командиры Олонецкого и Белозерского полков полковники Александр Николаевич Тухачевский и Иван Гурьевич Хлуднев.
Укрепления № 54 и № 55 возвели ровно посередине между Калишской и Краковской дорогами, для фланкирования вправо Вольского редута, а влево — Раковецких верков. Эти номера следовало взять до начала штурма Воли, дабы обезопасить фланг и тыл атакующих колонн.
Сильнейшим из двух был замкнутый земляным валом с горжи (тыльной части) шестиугольный 54-й редут. Он располагался на возвышенности, прикрытый с тыла несколькими прудами и болотом. Общая длина сторон достигала 280 метров, бруст­вер имел высоту 2 метра, толщину от 1,8 на гребне до 5,4 метра у подошвы. С внешней стороны редут опоясывал ров шириной 3 метра и глубиной около 2 метров с палисадом из 1,5-метровых заостренных кольев. Перед рвом, впереди контрэскарпов, по всему периметру были вырыты три ряда волчьих ям, однако колья в них отсутствовали. Артиллерия редута состояла из 6 орудий на валах: трех 12-фунтовых пушек, одной 6-фунтовой пушки, одного пудового единорога, одного полупудового единорога. Была и некая гаковница (hakownica), вероятно, несколько отличавшаяся от средневековых крепостных ружей крупного калибра. Про пушки не знаю, но шуваловские единороги с конической зарядной каморой изготовлялись только в России.

Исполнял должность коменданта редута майор Игнаци Добржелевски. Комендантом артиллерии был подпоручик Юлиан Константы Ордон. Редут защищали две роты 1-го полка пеших стрельцов (егерского) — 300—350 штыков и 43 канонира. Поддерживать редут в бою должны были 2 или 3 батальона 5-го полка пеших стрельцов, стоявшие впереди укреплений второй линии № 21 и № 22, — более 1200 штыков.
Ближнее к Воле укрепление № 55 — открытый с горжевой стороны люнет — значительно уступало в силе редуту № 54 и было покинуто гарнизоном при начале обстрела. Польские источники утверждают даже, что укрепления № 55, 58, 60 и 61 за недостатком сил вообще не имели гарнизонов, что несколько странно, поскольку тем самым уменьшалась прочность обороны самого Вольского редута, особливо с правого фланга.
Начали битву поляки. Об этом пишет Томаш Стржежек («Warszawa 1831», «Bitwa Warszawska 6—7 września 1831 roku»): «Первые выстрелы в битве произвела польская сторона. Гарнизоны шанцев 54 и 57 открыли огонь из пушек и выстрелили 3 сигнальные ракеты, когда увидели приближающиеся к ним колонны неприятеля». В рапорте Императору Паскевич подтверждает это:
«В 4 часа утра войска были готовы к штурму, а в 5 часов воспоследовал первый выстрел из мятежнических шанцов.
40 орудий Корпуса Генерала Крейца, под начальством Генерал-Майора Федоренки, и 52 орудия Корпуса Графа Палена, под командою Генерал-Майора Перрена, сблизясь без выстрела на 300 сажень от неприятельских укреплений, к штурму предназначенных, открыли по оным сильнейший огонь. Вскоре укрепления сии были значительно разстроены, а многие орудия в них подбиты; но для большего довершения сего разстройства стрельба продолжалась усиленно в течение почти двух часов.
После чего Генерал Крейц, устроив две штурмовые колонны, первым двинул войска своего Корпуса на приступ: 2-я бригада 10-й и 1-я бригада 11-й дивизий под командою Генерал-Адъютанта Гейсмара тронулись влево, на ближайшее от Воли укрепление, но мятежники, устрашенные и предварительно разстроенные действием артиллерии нашей, поспешили оставить редут [№ 55, “для штурма укрепление № 2”], перебежав в другой, соседственный [№ 54, “для штурма укрепление № 1”]. Генерал-Адъютант Нейдгарт, находившийся в это время при колонне Генерала Гейсмара, заметив сие, поспешил занять оный, между тем как 1-я и 2-я бригады [в подлинном рапорте явная ошибка, указаны 2-я и 3-я бригады] 5-й дивизии с Генерал-Лейтенантом Сулимою и под личным начальством Генерала Крейца двинулись к Главному редуту [№ 54], в средине между Волею и Раковцом лежащему. Здесь мятежники употребили все возможные усилия для отчаянной защиты; но упорство оказалось тщетным.
Получив, еще вначале, донесение Генерал-Квартирмейстера Генерал-Адъютанта Нейдгарта, что левое укрепление оставлено мятежниками [они же — “неприятель” в первоначальной редакции рапорта] и занято им без сопротивления, я приказал немедленно Генерал-Адъютанту Гейсмару обратиться к одному пункту атаки, и, совокупным действием обеих колонн, сильное, сомкнутое укрепление [№ 54], несмотря на глубину рва и на несколько рядов волчьих ям, его окружавших, взято наконец штурмом. Генерал-Адъютант Гейсмар, тяжело раненный в начале приступа, был заменен Полковником Липранди, который, приняв вместо его Начальство, впереди Елецкого и Севского полков со знаменем в руках первый взошел на вал, в то самое время когда Генерал-Майор Лутковский [командир 1-й бригады 5-й дивизии] с полками Белозерским и Олонецким ворвался с противной стороны. Мятежники, приведенные в отчаяние видом неминуемой гибели, зажгли находившийся внутри редута пороховой погреб, коего сильный взрыв немало причинил вреда. От оного между прочими убит Командир Белозерского полка Полковник Хлуденев и ранен, слегка, Генерал-Адъютант Князь Горчаков, лично распоряжавшийся Артиллериею, которая в сем случае, как и во всех других, непреставала соревновать пехоте в усердии и особенно содействовала ей ближайшим картечным огнем».
Белозерский и Олонецкий полки двухбатальонного состава, первый в 1216 и второй в 1232 штыка, состояли в передовой линии колонны генерал-лейтенанта Николая Семеновича Сулимы и первыми, после артиллерийской подготовки, между 6:30 и 7:30, штурмовали редут № 54. Впереди шла лишь сотня охотников из остававшихся в резерве гвардейских частей. Этот кровавый бой подробно описан в полковой истории:
«Атака началась сильной канонадой артиллерии, выехавшей сначала на 800 шагов от неприятельских укреплений и затем приблизившейся на 400 шагов.
Таковая продолжалась около двух часов, последствием чего было уничтожение большей части неприятельской артиллерии. <…>
Левая колонна, достигнув укрепления № 55, нашла его покинутым неприятелем, почему ген. Нейдгарт, приказав занять его одним батальоном, с остальными свернул вправо, к укреплению № 54, и поспешил для оказания там содействия колонне Генерал-Лейтенанта Сулимы.
Первая линия этой последней колонны, полки Белозерский и Олонецкий, под командой Генерал-Майора Лутковского, несмотря на сильный картечный и ружейный огонь, неустрашимо прошли пространство до самого укрепления.
К тому времени шедшие впереди гвардейские охотники, имея штурмовые лестницы, фашины и туры, успели уже открыть ей доступ к брустверу, для чего одна часть их, спрыгнув в ров, положила лестницы на край такового и на палисады, укрепила подставками, наложила сверху плетни и устроила таким образом летучий мост. Затем набросаны были лестницы и плетни на палисад и берму [горизонтальный уступ] до подошвы бруствера.
Другая же часть охотников, пренебрегая сими средствами для достижения бруствера, побросала лестницы, плетни и фашины, говоря, что и без помощи таковых можно брать укрепления, и, спустившись в ров, руками повырывала палисадины и таким образом открыла проход колонне.
Подойдя ко рву, оба полка ринулись по мостам и через отверстия в палисадах к брустверу и полезли на него, поддерживая друг друга. <…>
Урон войск при взятии укрепления был очень незначителен благодаря быстроте штурма. Так, из Белозерского полка убит был Подпоручик Безсонов и Олонецкого — Командир полка Полковник Тухачевский, убитый при волчьей яме.
Однако несколько минут спустя после взятия укрепления урон этот увеличился в значительной степени: от неизвестной причины последовал взрыв порохового погреба, находившегося внутри редута.
Когда дым, покрывший укрепление, рассеялся, глазам представилось ужасное зрелище: масса мертвых и умирающих, черных как уголь и обожженных, валялось вокруг на далеком расстоянии.
В числе их найден был и Командир Белозерского полка Полк. Хлуднев».
О подлинных причинах взрыва не знали и поляки. Федор Иванович Смит указывает на 485-й странице 3-го тома «Истории…»:
«Каким образом был подожжен пороховой погреб, остается неизвестным. Впоследствии Поляки уверяли, что, когда всякое спасение сделалось невозможным, поручик Гордон [Юлиан Ордон] бросил в погреб горящий фитиль; Русские же, напротив, говорили, что солдаты их, преследуя Поляков, стреляли по пороховому погребу и этим произвели его взрыв. <…> Этот взрыв стоил Русским более ста убитых. <…> Из числа Поляков не спасся почти никто.
Лучшее доказательство, что Поляки знали не более Русских о настоящей причине катастрофы, состоит в том, что, решившись сделать из этого геройский подвиг, одни, подобно Уминскому и его подражателям, приписывали его поручику Гордону, другие, вслед за Бржозовским, — поручику Новосельскому, наконец, третьи, ссылаясь на свидетельство [Рихарда Отто] Шпацира, называли поручика Конрада. Им нужно было, чтобы пороховой погреб был подожжен непременно Поляком, но кем именно? Каждый называл человека более ему близкого, потому что никто не знал ничего положительного».
Добавлю, что надобно было и худородному Мицкевичу в Париже подать тему для очередной патриотической баллады. Вот строки из нее, в несколько корявом, что для него необычно, переводе хорошего русского поэта Семена Кирсанова:
«И потек из-под крыла сомкнутый пехотный
Строй, как медленный поток слякоти болотной,
В частых искорках штыков. Как коршуны, к бою
Стяги черные ведут роты за собою.
Перед ними, как утес, белый, заостренный,
Словно из морских глубин, встал редут Ордона…
На редут я посмотрел: валы, палисады,
Пушки, горсточки солдат и врагов отряды —
Все исчезло, словно сон. Всех похоронила
Эта груда праха, как братская могила».
Между тем настоящая могила артиллерийского поручика Юлиана Константы Ордона находится во Львове на Аллее заслуженных в центральной части знаменитого и прекрасного памятниками Лычаковского кладбища. В 1896 году над могилой возвели впечатляющую четырехгранную пирамиду с одноглавым польским орлом, угнездившимся поверх королевской короны на вершине, и недобрым львом у подножия. Авторы монумента — Юлиан Марковский и Тадеуш Баронч. Надеюсь, все поймут надпись на памятнике под круглым мраморным барельефом немолодого мужчины с бородкой и усами в стиле итальянского короля Виктора Эммануила или Наполеона III:
JULIAN KONSTANTY
ORDON
*w WARSZAWE 16/10 1810 † we FLORENCYI 4/5 1887
Смит в своей «Истории…» правдив. Юлиан Ордон не взрывал редут вместе с русскими офицерами и солдатами. Отступив из укрепления № 54, он вскоре эмигрировал. Служил в сардинской армии и отрядах Гарибальди, где за ним, как и за другими поляками, следили специально подосланные русские шпионы, затем, до 1867 года, — в армии объединенной Италии. В 1887 году, спустя 56 лет после восстания, в состоянии глубочайшей депрессии покончил с собой во Флоренции. Русские власти, что совершенно естественно, не разрешили похоронить его в Варшаве, поэтому его тело отвезли во Львов в тогдашней Австрийской Галиции, где кремировали.
…У помянутого выше Томаша Стржежека можно найти дополнительные подробности занятия укрепления № 54. Около 6 часов утра генерал Горчаков ввел в бой уже 108 орудий. Русские пушки приблизились на 280—320 метров, но в основном поражали только верхнюю, более тонкую, часть вала редута № 54, выше уровня стрелкового банкета — то есть парапет. Залегшая на дне внутреннего рва пехота не понесла серьезных потерь. Хуже пришлось канонирам, которые, не имея никакого прикрытия, даже плетеных тур (корзин с землей), обслуживали пять оставшихся орудий (одно было разбито в самом начале) под обстрелом противника и много от него терпели. Бруствер с западной и юго-западной стороны был пробит в трех местах, волчьи ямы засыпаны, палисады повреждены.
При наступлении пехоты первыми достигли шанца гвардейские охотники, тогда как линейные батальоны остановились на склоне перед волчьими ямами, ожидая, пока охотники преодолеют рвы и палисады. Польские солдаты стреляли по российским пехотинцам, но делать им то было затруднительно, поскольку их самих сметала с бруствера картечь двух русских конных артиллерийских рот, 3-й и 11-й, всего в 14 легких конных орудий. Когда гвардейцы завершили свою работу, генерал Лутковский повел три батальона Белозерского и Олонецкого полков на приступ редута с западной и южной сторон. Четвертый батальон атаковал горжевой (тыльный) вал. При пересечении трех линий волчьих ям поляки усилили ружейный огонь. Здесь был застрелен командир Олонецкого полка полковник Александр Николаевич Тухачевский, прадед Маршала Советского Союза Михаила Николаевича Тухачевского, неудачно штурмовавшего Варшаву в 1920 году. Вскоре редут был взят, после чего последовал взрыв одного из двух пороховых погребов, причем, скорее всего, был исполнен приказ генерала Бема о поджоге погребов при оставлении укреп­ления.
После взрыва русские засыпали вход в редут со стороны Варшавы, проделали в ее сторону амбразуры и устроили вход с противоположной стороны. В редуте расположился Олонецкий полк с двумя орудиями. Первый батальон Белозерского полка занял люнет № 55, а второй вместе с полками 2-й бригады, Шлиссельбургским и Ладожским, ушел на подкрепление войск, штурмовавших Вольский редут с южной стороны, вдоль которой сейчас трамвай ходит.
Штурм первого в этом сражении укрепления, редута № 54, весьма дорого обошелся Российской армии. Поляки считают потери русских с учетом раненых и контуженых в 500—600 человек, в том числе около 100 убитых при взрыве порохового погреба. Этой цифре можно верить. По таблицам генерал-адъютанта Нейдгарта только два полка 1-й бригады 5-й пехотной дивизии, Белозерский и Олонецкий, за два дня штурма потеряли убитыми, ранеными и контужеными 29 офицеров и 420 нижних чинов, в основном в первый день, поскольку в следующий день штурма оставались во второй линии. Цифре польских потерь в 60—80 защитников редута верить не стоит. Помянем наших:
всех нижних чинов, убитых и умерших от ран, полученных при взятии укрепления № 54;
командира 1-й бригады 5-й пехотной дивизии генерал-майора Егора (Георгия) Алексеевича Лутковского, кавалера орденов Анны 2-й степени, Владимира 4-й степени с бантом, Георгия 4-го класса; в чине майора награжденного золотой шпагой с надписью «За храбрость» 18 сентября 1810 года за турецкую кампанию и медалью в память войны 1812 года; с 10 мая 1818 года по 19 мая 1829 года, до производства в генералы, командира Нейшлотского полка. Умершего от ран в Варшаве в 1831 году, но не указанного в списке Нейдгарта. В полковники произведен 30 августа 1821 года, орден Св. Георгия получен за выслугу 25 лет в офицерских чинах с льготой за орден Св. Владимира с бантом 26 ноября 1823 года. В стоявшем в Кюменьгородской крепости (Кюменлинна рядом с Коткой) в Финляндии Нейшлотском полку под начальством давнего друга семьи и соседа по имению полковника Лутковского служит с 1820 по 1824 год унтер-офицером изгнанный за недостойные поступки из Пажеского корпуса поэт и сын генерал-лейтенанта Абрама Андреевича Боратынского Евгений Абрамович Боратынский. Он посвящает стихи полковнику — «Влюбился я, полковник мой, В твои военные рассказы» — и его хорошенькой жене;
командира Белозерского пехотного полка полковника Ивана Гурьяновича Хлуденева (Хлуднева), кавалера орденов Анны 2-й степени с Императорскою короною и 4-й степени, Георгия 4-й степени, полученного за выслугу 25 лет в офицерских чинах 13 февраля 1823 года, Золотого креста за взятие Базарджика; убитого при взрыве порохового погреба на редуте № 24. Участвовал в вой­не 1812 года, награжден серебряной медалью в память 1812 года, служил также в Нейшлотском полку. С 18 апреля 1822 года командовал Белозерским полком, в полковники произведен 12 декабря 1824 года.
…Для живости портретов этих храбрых офицеров приведу маленькую зарисовку, принадлежащую перу их младшего товарища по прежней службе в Нейшлотском полку литератора Николая Михайловича Коншина:
«Вот командир нашего полка Лутковский, впоследствии один из храбрых генералов, отличившихся на штурме Варшавы, в ней и умерший: тип великана, богатыря, готового на приступ как на бал; беззаботного ребенка душой. Между тысячами странностей, он бреет густоволосую голову и носит турецкую феску, послушайте похождения его молодецкой жизни, романтических рассказов о Молдавии, о Польше, о немцах [более о цыганках, польках и немках]… Вот полковник [тогда еще подполковник] Хлуденев, бывший позднее командиром Белозерского полка, взлетевший на воздух с одного из редутов Варшавских. Это отпечаток старого русского характера: барин, хлебосол, правдолюб и товарищ; обстрелянный в битвах, строгий по службе, но привлекательный в обращении с молодежью…» От себя добавлю: эка невидаль, турецкую феску носить и женщин обожать — вот моему прапрапрадеду генералу Балбекову жена каждый год детей рожала, всего выжило 13, а дома и в полку вне службы нашивал он, подобно Ивану Грозному, черную круглую скуфейку или, иначе, камилавку, равно любимую крещеными — как он и его предки с XVII века — и некрещеными татарами.
Помянем командира Олонецкого пехотного полка, с наградами которого мы уже знакомы, Александра Николаевича Тухачевского, убитого при преодолении полосы волчьих ям с южной стороны редута № 54 и не удостоенного, как и Лутковский, включения в основной текст рапорта Паскевича на Высочайшее имя, дабы не расстраивать Императора чрезмерными потерями. Жена Тухачевского 1-го Мария Петровна узнала о его смерти ранее прочих от своего брата полковника Павла Петровича Липранди, командира Елецкого полка, при штурме укрепления № 54 находившегося в первой линии левой колонны корпуса барона Крейца во главе 1-й бригады 11-й дивизии, полков Елецкого и Севского, и «первым взошедшего на вал». 

Продолжение следует.

Статья Владимира Чурова опубликована в журнале "Русский пионер"N41
Новый номер уже в продаже.
Все точки распространения в разделе "журнальный киоск".