Классный журнал

Николай
Фохт

Ерофеич, парадоксов друг

Есть такой человек — Ерофеич, Дима Ерохин. Давний мой товарищ, университетский еще. О нем давно следовало рассказать. А теперь уж, после всего, что случилось, сам Бог велел.

Все началось с того, что я получил странное послание в Фейсбуке. Незнакомый мне человек под названием Димит­рос Всепрощенный призвал встретиться и вспомнить былое, а также поговорить о важном деле. Я, конечно, изучил страничку Димитроса. В разделе «Фотографии» опубликованы мистические религиозные картинки из иллюстрированной Библии для детей, подписанные цитатами из нее же. Заметки на стене недалеко ушли: это были сообщения о чудесах Божьих, о пророчествах старцев, о случаях нежданного исцеления неизлечимо больных мужчин, женщин и детей.

Короче говоря, я решил, что это сетевой маркетинг, но из вежливости ответил стандартно: «Мы знакомы?»

Ответ пришел мгновенно и совершенно в ином стиле: «Колян, ты че, не узнал? Это Димка Ерохин, Ерофеич. Давай позавтракаем вместе, завтра, в “Лиге пап”».

А! Если Ерофеич, тогда все  ясно. Это был самый противоречивый человек на земле. Как будто цель жизни этого великого человека состояла в том, чтобы сначала создать неразрешимое противоречие, влезть в него, а потом потратить неимоверные усилия для счастливого разрешения закавыки.

Дима Ерохин поражал прежде всего габаритами. Метр девяносто  восемь. Лицо, можно сказать, мужественное, а можно — наспех вырубленное туристическим топориком. Широченные плечи, огромные, в смысле длинные, руки, ноль лишнего веса, но! Но при этом — белейшая, девичья какая-то кожа, маленькие ладошки с аккуратными пальцами, идеально сложенные ноги: правильной кривизны, пропорциональной длины — ноги десятиборца. Голос у Ерофеича, лет двадцать назад во всяком случае, был высоким. Но этим голосом он так отчетливо, так безобразно матерился, что обычно сникали даже менты. Образование Ерофеич получил тоже о-го-го — гремучая смесь. Во-первых, один курс строительного института, во-вторых, один курс пищевого института, в-третьих, один курс нефтехимического. Потом курс медицинского, два курса факультета журналис­тики, почему-то аспирантура на философском факультете МГУ и, разумеется, ВГИК и Литинститут. Но это уже без меня. Тесное общение прекратилось после того, как его выперли с четвертого курса журфака: весной, перед самыми экзаменами, шесть сотрудниц факультета (включая преподавательниц, лаборанток и уборщицу), не сговариваясь, написали на Диму донос за «аморальное поведение». Димка неохотно рассказывал нам об этом инциденте и сам ума не мог приложить, что могло не понравиться этим восьмерым (как выяснилось) милым женщинам. Мы накачивали его пивом в «Сайгоне», на «Киевской», успокаивали. В результате Ерофеичу-то хоть бы хны, он на философский перевелся, а четверо из нашей компании оказались в вытрезвителе, двое в Адлере, а я провел ночь на нашем факультете — поджидал ту самую уборщицу, чтобы понять, что, собственно, ей не понравилось, и, может быть, как-то заступиться за друга, исправить сделанные им ошибки.

Все, говорю же, в Ерофеиче было соткано из противоположностей, состояло из несопоставимых компонентов, топорщилось эклектикой самого высокого градуса. Он всегда — повторяю, всегда — запивал водку пивом (как бы подтверждая прозвище), он болел за две футбольные команды — московский «Спартак» и тульский «Арсенал» (никаких корней и связей с Тулой у Дмитрия не было), носил кроссовки с отутюженной тройкой, после кофе всегда ел первое, первым распробовал «Blow-up» и «Забриски-пойнт», но обожал сериал «Тени исчезают в полдень»; он очень любил и регулярно ходил в цирк, причем в оба — на Вернадского и на Цветном. Лично мне казалось, что Ерофеич специально интересничает, загромождает свою биографию оксюморонами, нахлобучивает яркие и безвкусные детали на портрет в общем глубокого интеллектуала и тонкой душевной организации мужчины.

Когда я увидел его в амфитеатре спортивного бара, сразу понял, что Димон тщательно готовился к встрече. Прекрасная шелковая гавайка заправлена в безупречные полушерстяные темно-серые брюки от костюма «Бриони», пояс — плетеный, разумеется, светло-желтой кожи. На левой руке фамильный золотой перстень-инталия из сердолика с изоб­ражением, как сейчас помню, собаки с рыбьим хвостом, а на запястье правой — какой-то розовый резиновый браслет, знак то ли благотворительности, то ли категории «все включено». Лицо его тоже было концептуально оформлено: непонятная бледность (видимо, по контрасту с идеальным загаром рук и шеи) и такая борода… Когда борода есть, а усов нету, как она называется? Шкиперская или ее более пижонская разновидность — «занавеска». Да, точно. И очки — я уверен, без диоптрий. Это еще со студенческой скамьи фишка Ерофеича.

— Рад тебя видеть, Николай, — громко и торжественно произнес Дмитрий своим фирменным голосом. Все посетители обернулись подивиться контрасту.

— Привет, Димитрос. Что за ник такой… ммм… идиотский?

— Ну почему же идиотский? Всеот­ражающий ник, — смиренно пропищал Ерофеич. — Как есть, мое нынешнее состояние и умонастроение.

— В каком смысле?

— В смысле, что после долгих скитаний и пребывания в полумраке, а то и в кромешной тьме вышел я к Богу нашему, Иисусу Христу, да святится имя Его.

— Блин, а рубрика какая? Православие, протестантизм, католицизм или экуменизм?

— Это сложный вопрос, — предсказуемо ответил Ерофеич. — Что-то отсюда, что-то оттуда. Да и мусульманскую веру я бы не сбрасывал со счетов. И позднее осмысление со стороны пластических греков учел бы. Скажем, золотой дождь Данаи, которым пролился на нее Зевс, — это ли не непорочное зачатие? Трудный вопрос.

— Кто бы сомневался. Но фундамент, вижу, все-таки наш, православный?

— Это да, тут ты, Николай, как всегда, как в наши молодые годы, прав. В этом и вся загвоздка, из этого и дело мое к тебе вытекает.

— Ерофеич, хорош петь, давай  к сути переходи. Кстати, я тоже чертовски рад тебя видеть.

— Дело в том, что мне надо в Ситжес, по делу.

— Ну и что?

— А то, что это самый известный в мире гей-курорт, под Барселоной. Слыхал?

— Слыхал. В чем проблема?

— Не проблема, а дилемма. С одной стороны — мой инновационный бизнес по созданию материалов будущего, а с другой — статус попечителя Саввино-Сторожевского монастыря. С одной стороны, первый глобальный показ пляжной одежды из нашей универсальной ткани «Микроша» пройдет в Ситжесе, и не по­ехать мне теперь уже нельзя, а с другой — монастырь мужской, что скажут, когда узнают о всей этой богомерзкой истории?

— Про «Микрошу»?

— Про Ситжес, дурак ты. Я на распутье.

— Эка невидаль.

— Коля, надо что-то придумать.

— Отец Ерофеич, ты в своем уме? Что я тебе могу придумать про твой Ситжес и монастырь? Я натуральный атеист. Я не верю в нанотехнологии и инновации в легкой промышленности. Я считаю все это злым маркетингом, если хочешь знать.

— Отчасти ты прав, в смысле нанотехнологий и легкой промышленности. Но на тебе другая миссия: ты должен подготовить Эвелину, обучить ее навыкам телохранителя. План такой. Я еду в Ситжес, но не один, а с телохранителем-женщиной (с мужчиной нельзя, сам понимаешь, — иначе тебя бы просто взял). Это будет хорошим мессиджем всем нашим богобоязненным попечителям. Мол, Ерофеич боится этих геев и отпугивает их молодой, красивой, очень красивой телохранительницей. И геи от нее, как черт от ладана. Сечешь?

— А почему просто с этой Эвелиной не поедешь? Чего с телохранительством этим огород городить?

— Я женат, Николаша.

— Ты думаешь, прелюбодеяние — меньший грех, чем поездка на гейский курорт по поводу сомнительной «Микроши»?

— Именно, я уточнял.

— Ну ты даешь. — Ерофеич удовлетворенно заулыбался. Мы съели по отличному антрекоту, причем Ерофеич не слабо так налегал на красное калифорнийское. Не слабо — это значит он выпил литр.

Ну а что, я согласился. Мне было просто любопытно посмотреть на эту Эвелину. У меня с юности осталась зависть, что ли, к похождениям Ерофеича, к его победам. И гонорар, прямо скажем, очень хороший.

Ерофеич снял для занятий небольшую, но качественно упакованную качалку. В зале только мы и обслуживающий персонал.

Что сказать про Эвелину?.. Скрепя сердце признаю: я не нашел в ней изъяна. Все параметры намного выше среднего и даже больше: в свое время (это три года назад всего) она стала чемпионкой Кост­ромской области по прыжкам в высоту. У нее был разряд по баскетболу, плаванию и зачем-то керлингу. Хорошее образование — двухгодичный курс лекций Йельского университета (менеджмент и юриспруденция). В одном, конечно, ей существенно не повезло — она никогда не занималась единоборствами.

Поэтому сразу приступили к делу — к прогрессивному, то есть быстрому, изучению некоторых приемов самообороны.

Конечно, тут должны были бы последовать пикантные подробности, параллельные и особые отношения с подопечной. И я бы ни перед чем не остановился, отвечаю. Помешала именно спортивная закалка Эвелины. Она вдруг уперлась, ничего вокруг не видела — только подходы, связки борцовской и ударной техники и легкие спарринги, которые я устраивал в конце тренировки.

Собственно, спортивный азарт  и погубил Эвелину, дай ей Бог здоровья.

Короче говоря, уже на третьей  неделе я пересмотрел свою позитивную оценку спортивных качеств подопечной. И даже сообщил свои соображения Ерофеичу. Мол, останови девушку, она как-то рьяно взялась за дело, того и гляди выйдет на профессиональный ринг, откроет школу телохранителей и бросит тебя, Ерофеич.

Тот только улыбался в свою противоречивую и неоднозначную бороду. Никто и не догадывался, что я как в воду смотрел и действительно, как всегда, был прав.

В пятницу, после хорошей  двухчасовой тренировки, на которую  я пригласил своего приятеля, мастера спорта международного класса по боксу Максима, Эвелина сообщила, что завтра днем у нее бой в каком-то любительском бойцовском клубе. Не хочу ли я за нее поболеть?

— Охренела? Ты без году неделя на ковре, сломаешься как миленькая. Это тебе не мемориал братьев Знаменских, тут все намного хуже.

И Максим отговаривал, причем в своих нелицеприятных боксерских выражениях. Но, заглянув в глаза Эвелины, понял, что все бесполезно: эти прекрасные зеленые глаза залил адреналин, по самые зрачки.

Я позвонил Ерофеичу, доложил. И попросил расчет — подготовка, во-первых, окончена, во-вторых, с этого момента я умываю руки. Ерофеич четко сказал, что деньги прогрузятся завтра после двух дня, а потом почему-то начал молиться. Я повесил трубку.

В семь вечера позвонила Эвелина  и сказала, что вывихнула левый коленный сустав и сломала правое предплечье. Нет ли у меня хорошего спортивного хирурга в Москве? Я дал, конечно, телефон.

В результате Ерофеич поехал в Ситжес с женой и детьми — чтобы уж окончательно угодить попечителям монастыря.

Через пару недель я получил сообщение от него в фейсбучном чате: «Благодарю!» И аватарка изменилась — теперь это был настоящий портрет Ерофеича. Хотя наверняка те, кто его лично не знает, решат, что это портрет раскормленного Авраама Линкольна с пятидолларовой купюры.

Но я-то Ерофеича сразу  узнал.

Повторим урок

Уборщица тоже имеет право  быть недовольной.

Борода без усов называется chin curtain.

Эвелина — очень редкое имя для Кост­ромы.

Я всегда прав. Аминь.




Статья Николая Фохта "Ерофеич, парадоксов друг" опубликована в журнале "Русский пионер" №39.

Читать все статьи автора.