Классный журнал

Марк Гарбер Марк
Гарбер

Как стать евреем

22 апреля 2013 17:06
Марк Гарбер про то, как жизнь делает евреем Инвестиционный банкир Марк Гарбер в последнее время хоть и витает в облаках (купил одну авиакомпанию), но колонку в «РП» написал и оттуда. Однажды родители потрясли его тем, что сказали: если у тебя папа и мама евреи, то и сам ты, получается, еврей. Полвека Марку Гарберу потребовалось, чтобы понять: на самом деле евреем человека делает жизнь.
В психологии существуют понятия уникализма и униформизма. Ребенок по мере взросления проходит их попеременно, сочетая оба состояния. Он либо отождествляет себя с какой-то группой, либо, напротив, противопоставляет себя.
Так, на определенном этапе мальчик понимает, что он не девочка, и начинает относить себя к мальчикам, по мере роста все более детализируя себя: «Я не болею за одну команду, но болею за другую, и те, кто болеет за мою команду, мне ближе, чем другие, за нее не болеющие».
И эта постоянная борьба за определение себя в пространстве никогда не прекращается. Но в какой-то момент выясняется, что ты один и тебе не с кем себя объединить, в то время как окружающий мир дает понять, что ты иной. Нечто подобное произошло когда-то и со мной. Когда выяснилось, что я единственный еврей в округе.
Моя семья никогда не была религиозной. Я родился в бывшем военном общежитии на Автозаводской улице, превращенном в гигантскую коммуналку. Мой дед был военврачом, и мы жили всемером в двух смежных комнатах. Дом стоит и ныне, а рядом растут уже очень большие деревья, одно из которых посадили мы с папой.
В широченном коридоре, куда выходили комнаты, я свободно разъезжал на трехколесном велосипеде, и жизнь моя была интересной и разнообразной. Общая кухня с рядами тумбочек и двумя плитами — арена коммунальных ристалищ — была для меня местом запретным, куда я на велосипеде не заезжал: мог попасть под горячую руку. Помню, как моя бабушка «тяжелым танком» спешила на выручку юной жене моего дяди, попавшей в кухонную засаду из-за не так поставленной кастрюли.
Места общего пользования — туалет и душ —  меня мало касались: у меня было VIP-обслуживание, включавшее личный горшок и цинковое корыто.
Я ездил в благостном состоянии по коридору и ходил в гости к своим друзьям. Друзья у меня были странные, поскольку сверст­ников вокруг не было. Напротив жила бабушка Зарубина, которую так и называли — «бабушка Зарубина», хотя, наверное, у нее были и имя, и отчество. Поскольку с ней никто особенно не общался, я был благодарным слушателем и собеседником. Бабушка Зарубина угощала меня чаем с вареньем, которое я уплетал маленькой позолоченной ложечкой с витым черенком. Она постоянно рассказывала мне о своем пребывании в больнице, где периодически очень любила лежать: это было ее социальное окно в мир, где можно было общаться с окружающими на равных. Все услышанные там истории она мне исправно и многократно пересказывала.
На стене в ее комнате висела вырезанная из журнала репродукция картины Шишкина «Золотая рожь», на которой в поле ржи стоит огромное дерево и по дороге уныло бредет одинокая фигура. У меня не было сомнений: на картине изображена бабушка Зарубина, спешащая в свою больницу.
Вторым моим большим другом был Александр Иванович Белов. С ним мы гуляли, и он слушал мои рассказы и сказки, иногда их комментируя. С моей стороны общение с Александром Ивановичем носило скрытый меркантильный характер — он иногда дарил мне пилотки и фуражки. Взрослые неодобрительно смотрели на наши гулянья. Смысл этого я понял много позже. Александр Иванович был инспектором ГУЛАГ и офицером НКВД с богатым прошлым. И хотя двадцатый съезд партии уже прошел, все всё помнили, но сохраняли маниакальную осторожность.
И наконец, моим третьим другом был дядя Жора Коллодий. Это был высокий человек с бритой головой, который всегда ходил в галифе, тельной армейской рубахе, подтяжках и белых войлочных сапогах с тонкими кожаными перепонками, которые назывались бурками. Он вышагивал рядом с моим велосипедом по нашему коридору, не обращая внимания на окружающих, включая меня, и вещал в воздух свои рассуждения о мироустройстве. У дяди Жоры было мнение по любому вопросу истории и современности, причем окончательное и бесповоротное. Почему-то помню, как, посмотрев на мое трехколесное средство передвижения, он басом продекламировал: «Велосипед из Риги, то есть чешский». Попытки кого-то из стоявших рядом доказать, что Рига — это не Чехословакия, вызвали такой приступ справедливого гнева, что я этот случай запомнил. А еще он первым бросался к общественному телефону и голосом, который слышен был на другом конце и без проводов, кричал в трубку: «Инженер Коллодий у аппарата!»
При первых весенних лучах солнца дядя Жора вытаскивал сомнительной свежести полосатый матрас на подоконник, делал из носового платка головной убор типа «черт» с четырьмя узлами по углам, закатывал семейные трусы и возлегал на уровне второго этажа, являя себя удивленным прохожим.
Это было счастливое постижение жизни в атмосфере любви и отсутствия взрослых проблем. А наш маленький двор был огромной, но тоже дружелюбной планетой.
И вот мы с мамой и папой переехали в отдельную квартиру в новом девятиэтажном доме на Симоновском валу.
Я очень хорошо помню, как папа утром вел меня в детский сад на трамвайную остановку и очень неприятная крикливая женщина — общественница истошно орала нам вслед с балкона: «Жиды идут». Папа как-то сжался и пошел быстрее, а мне было непонятно, за что это моего папу, который был такой добрый, и меня обвиняют в жадности. Поскольку по моему предыдущему опыту «жидиться» значило быть жадным. Я докучал папе расспросами в трамвае, он что-то невнятное отвечал, но полной ясности у меня не возникло.
А потом я стал выходить гулять во двор к моим сверстникам и старшим мальчишкам. И тут выяснилось, что самое страшное — это быть евреем. Наравне с примитивными рассказами о сексуальных опытах старших братьев и знакомых, откровениями о кладбищах, мертвецах и привидениях рассказывалось о страшных кознях таинственных евреев, которые пьют кровь младенцев, пекут свой хлеб с этой кровью и совершают еще массу непотребностей. И еще очень важно перекреститься, если еврей появится поблизости. В общем, сидя на чердаке нашего нового девятиэтажного дома и передавая друг другу папиросу «Беломор», обменивались сокровенным. Помню, что особенно непримиримым борцом с евреями выступал самый шпанистый малый — Петя Петухов. У него была очень набожная мать, вся квартира была полна иконами, что было по тем, советским, временам весьма необычно. Мать, видимо, была неиссякаемым кладезем религиозной мудрости и щедро делилась ею с сыном.
И вот как-то, придя в нашу новенькую двухкомнатную квартиру с современной мебелью (большая гордость родителей), обязательной фотографией Хемингуэя, неплохой библиотекой и другими непременными атрибутами интерьера тогдашней технической интеллигенции, я решил предупредить маму о возможных кознях евреев. Она надолго замолчала, а потом сказала, что и она и папа евреи, а значит, так получается, что я тоже еврей. Я был потрясен. Жизнь перевернулась. Я спросил, могу ли я быть русским, а они оставаться евреями, если им так хочется.
Потом с работы пришел папа, и у нас состоялся долгий и серьезный разговор.
С того вечера прошло полвека, но я помню его дословно, потому что каждое сказанное моим отцом слово ложилось в мою душу фундаментом зарождавшейся личности.
Когда в один из последующих дней Петя снова завел разговор о евреях, я уже не смог его слушать спокойно и сказал, что он несет чушь, что моя семья и наши друзья не пьют кровь младенцев. Все кончилось дракой. Мне сильно досталось, я плакал, но чувствовал, что был прав, и вспоминал, что фашисты убили всех родственников моего деда, и это придавало мне силы. Я был один против неведомой мне черной и дремучей силы, заставлявшей моих вчерашних приятелей меня ненавидеть. В этот день я стал евреем.
Я не могу пожаловаться на то, что мое еврейское происхождение висело надо мной камнем, хотя всякое бывало.
Мне везло на хороших людей и друзей самых разных национальностей. В какие-то моменты жизни быть евреем вдруг становилось модно. Правда, эта мода всегда быстротечна. Но в глубине сознания всегда оставалось ощущение, что ты не полноправен, а кричащая вслед тетка имеет все права.
Как-то в Лондоне в Йом-Киппур — Судный день — я зашел в синагогу, и меня не хотели пускать: вышел некий активист, спросивший, как меня зовут, и, услышав ответ, сказал, что меня пустить не может — имя у меня вполне себе английское. Я весьма неделикатно ответил этому изнеженному жителю Альбиона, что, проживи он с мое с этим английским именем в СССР, он бы понял, что такое быть евреем.
В это время вышел пожилой раввин, который все понял, извинился и сказал, что он родом из Венгрии и я должен извинить этого англичанина, поскольку нас жизнь сделала евреями, а этот человек сделал свой выбор сам среди благополучной жизни: «У каждого свой путь».

Статью Марка Гарбера "Как стать евреем" можно прочитать в журнале "Русский пионер" №36.
 
Оставить комментарий
 
Вам нужно войти, чтобы оставлять комментарии



Комментарии (0)

    Пока никто не написал
36 «Русский пионер» №36
(Май ‘2013 — Май 2013)
Тема: Евреи
Честное пионерское
Самое интересное
  • По популярности
  • По комментариям