Классный журнал

Если у вас нет еврейских родственников, но очень хочется фаршированной рыбы, нужно ехать на Брайтон-Бич. У меня нет. Раньше были, но совсем недолго, и после развода они перестали быть моими родственниками и рыбой больше не угощают. Остается только Брайтон. Туда приезжают по двум поводам: поесть и поностальгировать. Больше там делать нечего. Там можно еще жить, конечно, но это отдельная история. Грустная. Потому что жизнь на Брайтоне — это ван вей тикет. Оттуда — только Туда.
И вот эта тема меня занимает значительно больше, чем форшмак и прочие источники калорий. Мне на Брайтоне всегда хочется плакать.
Во-первых, среди молча сидящих на деревянной набережной стариков мне всегда мерещится одноглазая бабушка Марголя. Я ее тихо обожала, а она меня терпела, смотрела на выходку внучка как на блажь и объясняла по телефону родственникам: да, женился, хорошая девочка, и шьет, и вяжет, и готовит, но не наша. Бабушка часами сидела на балконе, смотрела вдаль, никогда не переводила на летнее время часы и называла грейпфрут гроссфруктом. Ждала. И вот стоит мне выйти на бордвок, как Марголя Моисеевна нет-нет да и мелькнет среди местных жителей. Сидят они там и ждут. Нет, они, конечно, греются на солнце, впитывают витамин D в чистом виде, им там наверняка хорошо, уютно и сытно, даже не надо учить иноземный язык — и врачи на понятном языке изъясняются, и таксисты. А мне, дуре, глядя на них, плакать, видите ли, хочется. С чего бы это? Что-то тут не так…
Дай, думаю, поговорю об этом с друзьями. Спросила настоящих американцев. Большинство там никогда даже не бывали, кто-то ездит туда за икрой, один профессор фотографии возит туда студентов на съемки. Ничего конкретного. Спросила новоявленных, эмигрантов то есть. Странные отзывы. Восторгов не так много, кстати. Многие не любят это место. Смущаются. Видимо, не так прост Брайтон-Бич. Он, как сталкерова комната, вскрывает тайное в человеке, старательно спрятанное и замаскированное. Скелеты из шкафа вытряхивает. Кто советское в себе прячет упорно, кто провинциальное, кто еврейское, кто булимическое.
Там все вскрывается. И мой скелетик вылез. Знакомьтесь. Страх старости. Давно мы с ним воюем. Он у меня еще во времена пубертата в шкафу поселился, жить спокойно не дает. А такого количества стариков одновременно я не видела, даже когда пыталась поработать волонтером в амстердамском доме престарелых. Но там хотя бы молодежь была. Татуированные девочки и мальчики в дредах устраивали гонки в креслах-каталках на парковке, старички покашливали от страха, но явно веселились. Никто ничего не ждал, просто так они жили. А здесь сидят и ждут. Иногда к ним приезжают дети, прогуливаются вместе, но дети сами уже немолоды, невеселы. И хочется с этого бордвока бежать.
Я так и сделала. Бегу в сторону метро, за пирожками с вишнями, и замечаю боковым зрением очаг веселья. Странно так, неожиданно. Я резко вправо, села на лавочке на противоположной стороне променада и наблюдаю. Солнце жжет, суббота. Из маленькой рюмочной стол вытащили наружу, и сидит там компания. Крепенькие такие мужички 60+, не развалины, и настроение у них распрекрасное. Сидят себе, культурно так по-весеннему выпивают. Мне даже легче стало на душе, старуха перестала мерещиться. Все нормально на Брайтоне, есть там жизнь, вот она, теплится. Решила их даже сфотографировать. Подошла поближе, подкралась точнее, но неловко как-то людям кайф портить. Им же не понравится, если я буду их снимать. Поэтому я решила в рюмочную зайти и снять их оттуда, незаметно. Только я взялась за ручку двери рюмочной, как самый старший меня затормозил. Попросил просьбу его выполнить. Я и выполнила. В обмен на одно условие. И просьба, и условие идеально совпадали: он попросил меня посидеть с ними минут десять хотя бы, а я попросила разрешения фотографировать.

Первым делом выяснили, что я буду пить. Этот экзамен я плохо сдала, отказалась от водочки. Рановато все-таки, одиннадцать тридцать всего. Но кофе мне пить не дали, пришлось соглашаться на белое вино.
Вторым делом стали выяснять, сколько во мне процентов еврейской крови. Тут уж я на пятерочку ответила. Я, говорю, знаете ли, замужем за евреем была. Так вот, он мне столько крови попортил, что, может быть, процентов сорок во мне теперь даже, никак не меньше. Мужики обрадовались, сразу два из них, перебивая друг друга, стали мне рассказывать анекдоты. Разумеется, еврейские. Один был так себе, а второй, неприличный, я запомнила. Но пересказывать не буду. Всю соль он с новым законом утратит. Вот сижу я с этой прекрасной компанией, все так душевно, мужики толковые, не какие-то бутовские алкоголики, нет. Тут и профессор истории бакинского университета, и помощник дрессировщика Вальтера Запашного, который помнит еще старый деревянный цирк в моем родном Днеп­ропетровске и парк имени Чкалова, где он львицу перед представлениями выгуливал, и заслуженный художник не скажу чего — портрет мне нарисовать предлагает. Подруга их зашла поприветствовать — в шубе до пят, на голове шапка-чалма и очки темные, мечта восьмидесятых. Смотрю я на дивную женщину внимательно, и вдруг весь этот флер улетучивается, и понимаю я, что они здесь тоже за этим. Тоже ждут. Только подбадривают себя, кто чем. Нет, думаю, все-таки нужно отсюда бежать. Странное здесь место какое-то, опасное для меня. Пойду винегрет покупать и пельмени. Подруга попросила привезти ей, когда узнала, что я на Брайтон поеду. Расстались мы с ними душевно. Старший просил фотографии прислать и написал мне адрес в блокноте. Поч­товый. Как, говорю, почтовый, давайте электронный, я вам сегодня же и при­шлю. Нет, говорят, у нас электронных адресов, мы же мамонты, мы и без этой ерунды существуем. И смеются.

Прошла всего две улицы и как будто в другой город переехала. Шум, активность повышенная, торговля прямо на улице продуктами из детства: сочни с творогом, беляши, и продает их женщина малоросского вида в фартуке кружевном и наколке. В магазине совсем уже запредельные продукты: пирожное «Картошка» размером с кроссовок, торт «Наполеон» слайсиками, колбаса и конфеты. Я себя собакой Павлова почувствовала, полный рот слюны, а главного продукта искомого нет. Винегрет закончился, а рыбой фаршированной даже и не пахнет. Закрылась столовка знаменитая, где она была. Совсем я загрустила. Постояла в очереди в кассу, на выходе поговорила с продавщицей в кружевах. Она о политике пыталась, но я это сразу отсекла: не разбираюсь. Поднялась на платформу метро и подумала: нужно было водку пить с мамонтами, а не кисейную барышню из себя строить. Глядишь, и грустно бы не было. Как ни крути, зона-то курортная. Она веселья требует, пусть даже искусственного. Или компании хорошей. В одиночку на Брайтоне гулять все же не стоит, особенно в межсезонье. Сплин сплошной. Хотя в первый раз я на Брайтон именно в межсезонье попала.
В 97-м, кажется. Привез меня брат галериста Залмана на широком джипе. Сначала лихо по Бруклинскому мосту промчал, потом истории рассказывал. Галерея устраивала выставку питерских художников, случайный зритель пожелал купить центральную часть моего триптиха. Ему моя голая спина жену напомнила. От неожиданности галерея оформила продажу. Взбешенного художника, меня то есть, прибывшего в Нью-Йорк совсем по другому поводу и устроившего скандал, нужно было всячески ублажать и развлекать. Вот Залман-джуниор и повез меня на Брайтон, хотя, как помнится, у него там свои дела были — родственников навещал. Но он честно провел меня по всем туристическим точкам: бар «Волна», магазин с видеокассетами, продуктовый магазин опять же. Все это он мне показывал с гордостью. В ресторации с не очень свежими скатертями мы ели котлету по-киевски, запивали водочкой. Какая грусть, о чем вы. Никакой грусти не было.
Следующее посещение Брайтона было еще фееричнее. Я тогда проект снимала веселенький — «Мужчины в ванне». И познакомилась в какой-то шумной компании с одноглазым мужчиной. На нем была шикарная кожаная повязка через все лицо, и я дико радовалась, что он согласился сниматься. К тому же он еще и коллекционером оказался. И жил на Брайтон-Бич. Приезжаю. Звоню в дверь. Открывает мне совершенно обыкновенный сухонький мужчина, и глаза у него два. Разочарование мое было запредельно, я даже с лицом не справилась. Он все понял. Не переживай, говорит, я сейчас повязку на место приделаю. Только выбирай: или я снимаюсь в ванне в повязке, но в трусах, или голый, но без повязки. Я выбрала повязку, разумеется. А он после ванны начал водку трескать, и я с ним заодно. А потом пошли мы с ним в банк, за денежкой для покупки моих произведений.

Идем такие довольные, пьяненькие, руки заняты пакетами с пирожками и семечками, а навстречу Розенбаум. Настоящий. Модель-то моя личность тоже известная, давай с Розенбаумом обниматься-целоваться, беседы беседовать, а я, как дура, все время что-то роняла. Пыталась я и Розенбаума в ванну затащить, и он уже почти согласился, но с ним была очень строгая женщина-продюсер, она единственная среди нас трезвая была — и нанесла, конечно же, урон моему проекту, запретила ему глупостями накануне концерта заниматься. А еще раз…
Короче говоря, правила посещения Брайтон-Бич следующие: не гуглите, всю малину испортите, поезжайте просто так, потом прочитаете. Если хотите светлой грусти — поезжайте вне сезона, в одиночку. А если повеселиться — собирайте компанию, ешьте, пейте, гуляйте и радуйтесь. И формула эта не еврейская, как может показаться, она общечеловеческая.

Статья Виты Буйвид "Брайтонов Бич" опубликована в журнале "Русский пионер" №36.

Читать все статьи автора.