Классный журнал

22 апреля 2013 15:40
За таинственной дверью — непостижимая сущность. Кто-то. Что-то. Нечто. Воплощение всех страхов души, тревожных мыслей и ожиданий, персонификация безысходности, смерти и ужаса. Или, может быть, речь о событиях яви? О существе из плоти и крови? Образы бреда, сна, подсознания, коллективного бессознательного и чистейшей реальности завязаны в прочный кафкианский узел в рассказе известного армянского врача-психиатра Арама Овсепяна, дебютирующего в качестве писателя на страницах «РП». Журнал открывает это имя для российских читателей. Дежурный по рубрике Владислав Отрошенко



 — Он там, — сказал я.
— Ты уверен?
— Чувствуешь запах? Так пахнет только он.
Помолчали. Я спросил:
— Что, страшно?
— Конечно, страшно. Что будем делать?
— А как ты думаешь?
— Наверное, надо сказать всем.
— Ага. Чтобы они окончательно впали в панику?
— Что ты предлагаешь?
— Даже не знаю. Обмануть их не получится. Они и так уже напуганы и к любой выдумке отнесутся недоверчиво.
— Ладно, давай поднимемся. Там видно будет.
На лестничной площадке было большое, широкое окно, за которым было видно море. Предгрозовой свет налил гладкую поверхность воды тяжестью. Узкая песчаная коса, отделявшая замок от моря, выглядела так спокойно, что подмывало спуститься, открыть дверь и выйти наружу. Но один из нас уже попытался это сделать…
— Ну что? — сразу же спросили нас, когда мы вошли в зал.
— Он там, — неожиданно сказал я, — сидит за дверью.
Вообще-то я не собирался так сразу это говорить, но сказал. Чего зря морочить людей — пусть знают, что их ожидает.
— О Боже, — сказала Анна. — Мы же не сможем отсюда выйти. Как нам быть, а?
— Нет, Анна, успокойся. Не надо впадать в отчаяние. Подождем еще.
Анна удивленно взглянула на женщину, сказавшую это.
— Вы думаете, что мы будем сидеть здесь и ждать, пока эта тварь уберется?
— А что? Посидит, пока ей не надоест, и уйдет.
— Нет, уважаемая моя, — вмешалась другая из двух пожилых женщин, носившая на голове черную косынку, — он может и не уйти. Он со вчерашнего дня там сидит. Значит, ему это нужно.
— Вообще, у того, кто убегает, всегда есть преимущество, — вдруг сказал Рафаэл — сын одной из женщин. Ему уже за тридцать, но безвольно закругленные носы его туфель о многом говорят.
— Ты собираешься убегать? — спросил я.
— Ну… Мы здесь вроде как уже убежавшие.
Мне внезапно расхотелось издеваться над кем бы то ни было. Тянуло повалиться на диван и, закрыв глаза, заснуть. Я так и сделал бы, не будь здесь этой девушки, которая мне понравилась. С вьющимися волосами, собранными в непокорный пучок на затылке, скуластым лицом и мимолетной, навевающей тревогу улыбкой. Я умолк и посмотрел на нее. Вот уже сколько времени я поглядываю на нее и ни разу не заметил, чтобы она смотрела на меня. Это меня раздражало.
Третий из мужчин — рыхлый и застенчивый парень в очках — заговорил с Рафаэлом о том, что следует как-нибудь справиться со зверем, иначе мы не выберемся. Я знал, что это все пус­тые разговоры, и отошел в сторону. «Надо бы поискать, может, здесь найдется что-то съедобное», — подумалось мне. И я принялся рыскать по дому. В одной из комнат на полу обнаружился кусок черствого и пыльного хлеба, в другой — грецкий орех. Я не стал его раскалывать, было ясно, что внутри он сгнивший. Слишком уж ветхо все здесь выглядело. Тогда я спустился вниз. Дверь, за которой скрывался зверь, чернела на стене большим пятном. Под лестницей была еще одна дверь, ведущая в большой зал, где мы провели первые несколько часов. Здесь еды не было точно. Я прошел в кухню, полный надежд, но там нашлось лишь немного черного перца, соль и уксус. Зато в кладовой меня ждало приятное открытие — целая батарея бутылок. Мельком взглянув на них, я обшарил все полки, но больше ничего не нашел. После этого я внимательнее осмотрел бутылки. Похоже, в них было вино. Всего бутылок было двадцать девять. Я взял четыре и поднялся наверх, откуда слышались голоса — там разгорался спор.
— А вот и он, — услышал я, войдя в комнату, — он наверняка знает.
— Что? — спросил я.
— Анна говорит, что надо обязательно достать еду. Поискать в доме.
— Я уже поискал.
— Я же говорила, что он молодец, — сказала мать Рафаэла.
Мне стало неприятно от ее похвалы, потому что мне не нравилась эта женщина. Но я сказал:
— Я нашел только вино. Еды никакой нет.
Про грецкий орех я умолчал, потому что был уверен, что он испорченный.
— На что нам вино без еды? — спросила Нина.
— Как? — удивился я. — Напьемся, и море будет нам по колено. А если серьезно, хоть утолим жажду. Воды ведь у нас тоже нет.
— Ребята, мне страшно, — сказала худенькая симпатичная девушка, сидевшая в углу. — Как представлю, что эта уродина спряталась там и караулит нас, сразу жутко становится.
— Не такая уж он уродина, — сказал я, но мое мнение не встретило одобрения.
— Всем страшно, — сказал парень в очках. — Но я думаю, что мы все вместе должны что-то решить.
— Да, — согласился Рафаэл. — Давайте сядем в круг — благо стульев здесь предостаточно — и поговорим.
Все стали сдвигать стулья и кресла. Я положил бутылки на пол около двери и тоже взял стул.
— Ну, начнем, — сказала мать Рафаэла.
— Сначала надо решить, какие у нас вопросы стоят на повестке дня, — начал я.
— Ну, я думаю, что все, э-э, ясно. Нам надо решить, как нам выбраться отсюда, — предложил Рафаэл.
— А также кого мы съедим первым, если нам не посчастливится сделать это.
Я, уже начав говорить, почувствовал, что шутка не удастся, но все же договорил ее. К счастью, мои слова просто проигнорировали. Разговор продолжался.
— Если он там действительно ждет нас, то не стоит надеяться, что он уйдет.
— Да, но что же мы будем делать тогда?
— Этого я не могу сказать.
— Может, здесь есть другой выход?
— А что если выпрыгнуть в окно?
— Зачем выпрыгивать, можно смастерить лестницу.
— Все равно он догонит.
— Да, это нереально.
— Ну тогда ты тоже предложи что-нибудь.
— Ничего не могу придумать.
— Одну минуту. Если он стережет дверь, через которую мы хотим выбраться, то мы не сможем это сделать…
— Ха-ха-ха, очень остроумно.
— Погоди, Рафаэл. Мы не можем выбраться через дверь. Мы не можем выбраться через окно, потому что окна только на этой стороне. Но мы можем его убить.
— Но как ты собираешься это сделать?
— Не знаю. Это вы, мужчины, должны придумать.
— Ну, я думаю, что, э-э, хоть это и трудно, но сделать можно. Да?
Рафаэл обратил вопрошающий взор на меня. Я немного подумал, потом сказал:
— Я не берусь его убить.
На какое-то время все растерянно замолчали, потом мать Рафаэла утешила меня:
— Мы все вместе сделаем это.
Я покачал головой, посмотрел на девушку, которая мне нравилась, и подумал, что моя нерешительность вряд ли ей по душе.
— Ладно, — сказал Рафаэл таким тоном, словно он махнул на меня рукой. — У кого есть, э-э, предложения, как это можно сделать?
— Нужно оружие. Может, как-то смастерить его? — предложила Нина.
— Это старый дом. Может, здесь есть ружье? — спросила девушка, которая мне нравилась.
Если бы эта мысль первому пришла мне в голову, я бы кинулся искать оружие. А так я остался сидеть.
— Я пойду поищу, — сорвался с места парень в очках. Я испытывал к нему невольную симпатию. Он был добродушный, закомплексованный, с небольшими признаками начинающегося озлобления.
— Осторожно, — предупредила его женщина в косынке.
Мы немного посидели молча. Когда тишина стала слишком напряженной, Рафаэл тоже поднялся.
— Пойду тоже поищу.
— Поищи в шкафах, оно должно быть спрятано, — сказал я. — Если оно вообще есть.
Я не хотел, чтобы эти слова прозвучали в пику девушке, которая мне нравилась, но она спросила меня:
— Ты думаешь, здесь нет оружия?
— Думаю, что нет, — честно ответил я.
— А что тогда можно сделать?
Я пожал плечами.
Мне очень хотелось поговорить с ней, но не о звере, а другая тема была бы не к месту. Тогда я сказал:
— Надо понять, почему он там сидит.
— Ну, он же хищник, — сказала мать Рафаэла.
— Если бы он был обыкновенным хищником, он бы давно ушел, — возразил я.
— Может, он сторожит этот дом? — предположила Анна.
— Такое бывает только в сказках. И потом, мы же забрались сюда, уже убегая от него.
— А может, он хочет поймать конкретно кого-то?
— Что, испытывает личную неприязнь? Нет, не в этом дело.
— Тогда в чем же?
— Не пойму. Но я чувствую, что там что-то есть. Что-то особенное.
Я и в самом деле это чувствовал. Я испытывал неуловимую щемящую симпатию к зверю. К тому, что он лежит сейчас там, на песке, с моря надвигается гроза, первые капли дождя падают на его красивую шкуру, а он лежит, высоко подняв голову, и смотрит ясными желтыми глазами на дверь, и пружина его мышц готова разжаться, как только покажется человек.
— Ведь бывают звери-людоеды, да? — спросила Анна.
— Бывают, — ответил я. — Обычно старые или больные, которые не могут поймать более труднодоступную добычу. Хотя есть и такие, кто просто любит человечину.
Двое из девушек поежились. Но та, которая мне нравилась, спокойно восприняла это известие, и я обратился к ней:
— Ты когда в последний раз ела?
— Вчера вечером. Когда и вы все.
— Знаешь, я не успел тогда поесть. Обидно, да?
Она улыбнулась мне, и это было очень приятно. Я захотел сказать еще что-нибудь, на что она бы снова улыбнулась, но тут вернулся Рафаэл.
— Не нашли ружья, — вздохнул он.
Парень в очках притащился вслед за Рафаэлом и, услышав, что тот уже сообщил о результатах поисков, молча уселся на свое место.
— Так. Что теперь? — спросила женщина в косынке.
— Но мы можем сделать оружие, — заявил Рафаэл. — Копье, дубину. В кухне есть ножи. Если мы все набросимся на зверя, наверняка сможем его убить.
— Ой, нет, я не смогу выйти за дверь — даже вооруженная, — сказала девушка, сидевшая в углу.
— Правильно. Здесь в основном женщины, — поддержала ее женщина в косынке. — Что мы сможем сделать?
— Если каждый ударит хотя бы по одному разу… А мы втроем пойдем вперед, — не сдавался Рафаэл. — Мы должны это сделать.
Он улыбнулся сам себе и остановил гордый взгляд на девушке, которая мне нравилась.
— Пошли, — сказал я, вставая со стула.
— Куда?
— Пойдем, покажу.
Рафаэл, недоумевая, последовал за мной. Я спустился по скрипевшей деревянной лестнице и, подойдя к двери, встал рядом с ней.
— Открой, — предложил я Рафаэлу.
Он посмотрел на меня круглыми глазами.
— Открой, — повторил я. — Посмотри, там ли еще зверь.
— Он что, ушел?
— Нет. Я думаю, он лежит там.
— А почему я должен открыть дверь?
— Посмотри, там ли он.
— Запах все еще есть. Он наверняка там.
Я встал перед дверью, отомкнул засов. Спиной почувствовал, как Рафаэл старается не бояться. И открыл дверь.
Зверь лежал на песке и смотрел прямо на нас. Меня пора­зили его неестественно встопорщенные усы. Желтые глаза светились ровным матовым светом. Белые кончики лап распластались по песку и едва заметно подрагивали. Море чуть слышно шумело в сумерках, усиливая тишину. Небо продолжало наливаться тяжестью. Сладкое, холодящее грудь предвкушение грозы охватило меня.
Зверь чуть подался назад и очень низко, глухо зарокотал. В это время сверху раздался взрыв хохота. Я вздрогнул и захлопнул дверь.
Рафаэл стоял, прижавшись к перилам лестницы. Он был очень серьезен. Посмотрел на меня без тени улыбки (есть же люди, которые убеждены, что юмор — только для смеха) и сказал:
— А если бы он вошел?
На что получил ответ:
— Пошли обратно.
Я пропустил его вперед, и мы молча поднялись в комнату, где сидели все. Мать Рафаэла сразу же спросила:
— Ну, что вы решили? Вы совещались там, да?
Я ничего сказал, хотя почувствовал, что Рафаэл с радостью предоставит мне отвечать на этот вопрос.
— Ребята, придумайте что-нибудь, а? — взмолилась Анна. — Сколько мы будем тут торчать?
— Не беспокойся, — сказал я.
— Как же мне не беспокоиться? Нам нечего есть, мы все голодны.
— Ну, это пустяки, — сказал парень в очках. — Голод можно превозмочь. Но...
— Ты так думаешь? — перебила его девушка, которая мне нравилась. — Это не так-то легко.
— Нет, это легко. Но я хочу еще сказать, что нам надо убежать от зверя.
— Куда убежать? — с изумлением поинтересовалась девушка, сидевшая в углу.
— Мы можем выбежать все вместе и разбежаться. Тогда он не будет знать, на кого напасть.
— Но кого-то он все равно убьет?
— Ну... Наверное, кого-то — да.
— И кто согласится сыграть роль спасителя? — спросила женщина в косынке.
Я внимательно оглядел всех и, уверившись, что никто не мечтает пожертвовать собой, сказал:
— Не нам выбирать.
— Да, правда, — согласилась мать Рафаэла.
— Давайте пока подкрепимся, — предложил я. — Выпьем вина, может, голова прояснится.

Я принялся открывать бутылки штопором, который не забыл захватить из кухни. Открыв все четыре бутылки, посмотрел на девушку, которая мне нравилась, и, набрав побольше воздуха в легкие, спросил:
— Поможешь мне принести еще?
Она кивнула и встала с места. Мы спустились вниз, и она, взглянув на дверь, сказала:
— Как жутко, да? Представишь, что он там, и холодеешь.
— Ты холодеешь?
— Да. Ты — нет?
— У меня это иначе проявляется. Я, когда происходит что-то страшное, хочу, чтобы оно стало еще страшнее.
— Ты хочешь тем самым оправдать свой страх?
— Да нет, дело не в этом. Я люблю страх. Но такой, настоящий, всепоглощающий страх. Чтобы больше не оставалось места ни для чего.
— У тебя что, пониженная самооценка?
— Слушай, ты что, психолог?
— Да.
— А-а, — разочаровался я. — Но, пожалуйста, не анализируй меня. Я вполне спокойно живу без этого.
— Хорошо. Если это тебя беспокоит.
— Нет, на самом деле. Я и так все отлично знаю. Просто когда этим тычут в глаза, не очень-то приятно.
— Все, больше не буду.
Она улыбнулась, и у меня чуть не подкосились колени. Неужели нельзя, чтобы она почаще улыбалась? Я бы многое за это отдал. Может, рассмешить ее как-то?
— А ты любишь грозу?
— Ровно отношусь к ней.
— А я вот люблю. Только не говори, что это означает по Фрейду.
Она снова улыбнулась. «Кажется, получается», — подумал я.
Мы взяли еще восемь бутылок. На лестнице она шла впереди меня, и я смотрел на ее шею; разглядывал мелкие завитки ее каштановых волос. На ней была белая шелковая рубашка, красиво подчеркивавшая четкие движения ее спины.
Может, я смогу как-то спасти ее, думал я.
Зайдя в комнату, я увидел, что обе женщины, девушка, сидевшая в углу (и продолжавшая там сидеть), и Анна держали бутылки в руках. Мы раздали вино остальным и сели обратно на свои места.
Открывание бутылок штопором — одно из тех занятий, которые доставляют удовольствие всем и во все времена. Я медленно, смакуя чуть слышный скрип и наполненные сдержанной силой движения, вытащил пробку и понюхал ее. Отголосок детства всколыхнул мою память и улетел, и тогда я провел пальцем по внутренней стороне горлышка, счищая приставшие крошки от пробки. Потом сильно втянул носом дух, шедший из бутылки, и поставил ее на стул между ногами.
Я смотрел, как девушка задумчиво держит в руках бутылку, из которой отпила совсем немножко, и жалел, что у нас с ней нет общих воспоминаний — общих мгновений счастья, которые можно воскрешать, смотря на свинцовое небо и ощущая терпкость вина на корне языка. А она по-прежнему не глядела на меня и думала о своем.
Молчание нарушил Рафаэл. Вся храбрость этого человека могла поместиться в наперстке, но этот наперсток накрыл меня огромной гулкой чашей, стесняя дыхание. Я готов был разразиться злым смехом.
— Хорошее вино, да?
— Да, мне тоже нравится, — сказала его мать.
— А мне — нет, — заявила девушка, сидевшая в углу. — Оно какое-то безвкусное.
— Ты привыкла к той кислятине, что мы пьем, — сказал я. — Вино не очень высокого качества, но хорошее по сути.
— Ты что, знаток? — поинтересовалась мать Рафаэла совершенно серьезно.
— Нет, я просто чувствую.
Я остался недоволен этим ответом. Нужно было, чтобы спросил кто-то другой, с маленькой долей иронии, и я бы ответил тогда проще и вернее:
— Я чувствую.
А между тем гроза началась. Первый раскат грома донесся издалека, и не все его услышали. Я заметил только, что женщина в косынке взглянула в сторону окна и на мгновение замерла.
— Ну что, — неожиданно громко сказала Нина, — пора наконец что-то решить. А то мы опьянеем и перестанем соображать.
— Я говорю вам, надо всем выбежать. Да, кто-то, возможно, не спасется, но остальные... Я не вижу иного выхода. Мы не сумеем больше ничего сделать. Потому как… Сколько можно тут сидеть?
Очкастый парень говорил возбужденно, словно боялся, что его не будут слушать. Он потер глаза, не снимая очков, и повторил:
— Все вместе выбежим и побежим. Кто-то не спасется. Но зверь не сможет убить всех, потому что они всегда выбирают жертву и нападают прямо на нее.
Я молча наблюдал за ними. Обе женщины пытались убедить парня в очках, что он говорит глупости и что невозможно выбежать из дома. Мне было неинтересно, чем закончится их препирательство. Ясно, что они еще далеки от того, чтобы выбежать за дверь и позволить зверю растерзать кого-нибудь из них.
Я вышел из комнаты и посмотрел в окно. Начал идти дождь — легкий, хлесткий. Спокойное море мерцало в сгущавшейся темноте, и капли бесшумно скрывались в воде, возвращаясь туда, где они жили вечность.
— На что ты смотришь?
Это неслышно подошла ко мне Анна.
— На дождь, капающий в воду.
— Интересно.
Она помолчала и тоже стала смотреть в окно. Меня мучило предчувствие, что она не сможет разглядеть того, что вижу я, и брякнет что-нибудь глупое — а мне не хотелось раздражаться. Но она просто ничего не сказала. Мы постояли так немного, потом она спросила:
— А почему ты все время уходишь от всех?
— Я ухожу? — удивился я. — Ничего подобного. Просто устаю от досужих разговоров. Они все говорят не то.
— А что они должны говорить?
— Знаешь, я не могу сказать — что. Но вот я, например, молчу, когда не знаю, что сказать. Это гораздо полезнее и приятнее.
— Я бы не сказала. Ты молчишь и ходишь с таким видом, словно тебе ни до кого нет дела. Не думаю, что это кому-то приятно.
Пока я соображал, как ей ответить — резко или шутливо, к нам подошла женщина в косынке.
— Я закурю, да? Не помешаю вам?
— Пожалуйста.
— Спасибо. Ну, что вы думаете, чем все это закончится?
— Не знаю, — сказал я неуверенно. Я и в самом деле не задумывался над этим.
— Пока мы тут, давайте придумаем что-нибудь дельное, — предложила женщина. У нее был низкий голос — вкрадчивый и внушающий доверие.
— Давайте. Например, достанем посудину, промоем ее и поставим за окном, чтобы набралась вода. Одним вином сыт не будешь.
— Это идея, — воодушевилась Анна. — Пойдемте поищем в кухне.
Похоже, что женщина в косынке подумала, что мы хотим отделаться от нее, поэтому не пошла с нами. А мы нашли большой таз, тщательно протерли его рукавом моей рубашки и поставили за окно. Тотчас капли застучали по его дну, добавив новую ноту в шум дождя.
Открывая окно, я вспомнил про зверя и поглядел вниз, но не увидел его. Он, скорее всего, лежал у самой двери. Анна, заметив, что я его высматриваю, спросила:
— Он там, да?
— Наверняка. Хотя его и не видно.
Успокаивающе шуршал дождь, резкий холодный ветер бил по лицу, намекая на то, что ничего действительно страшного со мной не происходит. Гроза уже была рядом. Отблески молний вспыхивали все ярче и ярче. Я вдохнул полной грудью, закрыл и снова открыл глаза. Анна посмотрела на меня каким-то отчужденным взглядом и сказала:
— Ты, конечно, отличаешься от них. Но это тебя не оправдает, если ты не придумаешь, как нам выбраться отсюда.
Я не понял, насмешка это или комплимент, и ничего не ответил. В комнате резким, визгливым голосом заговорила девушка, сидевшая в углу, и мы направились туда.
— Не смейте говорить мне, что все образуется! За кого вы меня принимаете? Не знаю, как вы, но я больше не намерена терпеть. Мы же сходим с ума! Надо действительно смастерить оружие и выйти!
Ее глаза горели гневом.
— Кто против этой идеи? — тихо спросила Нина. Она говорила мало, но сидела с таким холодным и спокойным видом, что все прислушивались к ее словам.
— Я! — воскликнула мать Рафаэла. — Это чистейшей воды безумие!
Видно было, как в душе Рафаэла происходит борьба между авторитетом матери и неутоленной жаждой подвигов. Но пока он молчал. Зато заговорила девушка, которая мне нравилась. Она уселась на стул, поджав одну ногу под себя, и сказала:
— Нельзя ли придумать какую-нибудь ловушку? Заманить его в дом и запереть?
— Запрешь такого, — усмехнулась Анна. — Он весь дом разнесет.
— Да что ты такое говоришь? — возмутился Рафаэл. — Не так уж он и ужасен.
— Так выйди и завяжи ему хвост узлом! Слабо?
— При чем тут это? Я не буду совершать бессмысленных действий. Но справиться с ним мы все-таки можем. Если будем все заодно.
— Так что же с ловушкой?
— Какую ловушку ты имеешь в виду? — спросила женщина в косынке.
— Я, конечно, представляю это очень приблизительно. Ну, например, мы откроем дверь, он ворвется в дом. Тогда мы запрем его в одной из комнат, а сами выбежим.
Я покачал головой.
— Нет, это нереально. Он гораздо более ловкий и быстрый, чем мы. А если тот, кто должен запереть дверь, не справится, как, скорее всего, и случится, то все будут обречены.
Мы не заметили, как вышел парень в очках. Теперь он вернулся, неся в руках два больших ножа, топор и молоток.
— Вот оружие. Мы можем еще найти. Рафаэл, поможешь мне?
Рафаэл охотно согласился. Я пошел за ними и посоветовал им отвинтить ножки у столов. Мы нашли также еще два ножа и большой ржавый напильник и нарвали полоски ткани от пропахших пылью занавесей.
Наверху женщины продолжали спорить. Когда мы вернулись, говорила мать Рафаэла.
— Давайте подождем еще немного. Пусть рассветет, тогда и посмотрим, что делать.
— Тогда у нас не останется сил от голода, — возразила ей ровным голосом Нина.
— Но сейчас бессмысленно выходить. Темно, дождь.
— Это правда. Но мы все равно голодны, мы не сможем заснуть, а наутро будем ослабшими и взвинченными.
— Так, — сказал я громко. — Слушайте. Сейчас мы сделаем оружие. Для этого нужно расщепить ножку стола, вставить туда отделенное от рукоятки лезвие ножа и плотно перевязать. Так как ножей мало, оставшиеся ножки мы просто хорошо заточим. — И я подал им пример, начав затачивать ножом одну ножку.
Девушка, которая мне понравилась, спустилась на первый этаж в гостиную, я пошел вслед за ней. Она рылась в ящиках комода, я стоял за ней, любуясь ее шеей и спиной, она это почувствовала и обернулась.
— А, это ты?
Я кивнул и подошел ближе.
— Что ты ищешь?
— Рафаэлу понадобились гвозди.
Я движением бровей сказал «а-а».
— Хотя, похоже, здесь их нет.
— Думаю, он и без них справится, — сказал я.
— Почему ты враждебно относишься к нему?
— Не то чтобы враждебно. Но и не в восторге от него.
— А почему?
— Не важно. Это мое субъективное отношение.
Несколько секунд мы помолчали, потом я спросил:
— О чем ты сегодня вспоминала?
— Когда?
— Вообще, за весь день.
— Утром, когда я поглядела в окно, вспомнила, что в детстве, когда я жила в России, у нас было такое же окно, и я часто смотрела в него. Я смотрела в небо, и меня накрывало такое ощущение безбрежности, которого в нашей стране не бывает, и еще чувство огромной надежной родины за спиной — такое уютное чувство, словно запах давно не крашенного подоконника или мастики, которой только что намазали полы. А еще вспомнила — вот только что, — как пахли у нас на даче дикие розы. Я страшно любила в детстве этот запах — всегда срывала цветы и ставила рядом с кроватью и принюхивалась до тех пор, пока не засыпала.
Когда она говорила, ее губы напрягались, утончались и складывались в зыбкую улыбку, за которой приглушенно мерцали белые зубы.
— А меня сегодня весь день преследуют воспоминания. Утром я тоже вспоминал себя в детстве. Но недавно, после того как мы с Рафаэлом поглядели на зверя, нахлынули ощущения, запахи, звуки… У тебя, например, какой любимый запах?
— Духов или вообще?
— Вообще.
— Ну... Пожалуй, я люблю, как пахнут маленькие дети. Еще люблю запах чайных роз и старых фотоаппаратов. А ты?
Словно два зверька, бродя по иссушенной степи, вдруг встретились и, насторожившись, начали обнюхивать друг друга, подходя все ближе и ближе.
— Я? Я люблю запах помидорного хвостика, запах сирени, запах мокрого дерева... Вообще, любимых запахов много. Я люблю принюхиваться.
— Забавно. А звуки у тебя любимые есть?
— Есть. У нас во дворе росли кусты с такими мелкими, твердыми листьями. Когда их сжимаешь двумя пальцами под самым ухом, они ломаются с легким, коротким треском. А у тебя?
— У меня, наверно, нет любимых звуков. На ум приходит только шорох лопающихся пузырьков шампуня в ушах.
Я улыбнулся и сказал:
— Знаешь, мне жаль, что у нас с тобой нет общих воспоминаний.
Она посмотрела на меня. Впервые за этот день я смотрел в ее глаза и впервые понял, что они сине-зеленого цвета. В их глубине переливалось бесконечное старое море, оно улыбалось и грозило поглотить меня.
— Ну, после этих дней они наверняка появятся.
— Когда-то была одна девушка, которая мне понравилась — и тоже своей улыбкой, своими глазами, которые так радовались жизни, что от их блеска невозможно было избавиться, даже закрыв глаза. Но мы с ней очень мало общались. И как-то, когда у нас в городе был переворот, на улицах стреляли и взрывали, я сидел у окна и наблюдал за беспорядками. Мы жили поблизости от дома правительства, так что все происходило совсем рядом. И я вспомнил, что эта девушка живет неподалеку, что у нее дома тоже слышны выстрелы. Я представил, что стою и обнимаю ее, чтобы ей не было страшно, и она застыла в моих руках, а я вдыхал ее теплый запах и чувствовал себя самым сильным на свете. Вот такое у меня с ней общее воспоминание, о котором она и не знает.

Она внимательно слушала меня, смотря прямо мне в глаза. Я немного смутился и захотел сказать что-нибудь более прозаичное, но не сумел ничего придумать.
— Ну что ж, — словно в ответ мне сказала девушка, — раз гвоздей нет, придется ему действительно обойтись без них. Пойдем.
В это время до нас донесся пронзительный крик, и я бросился вверх по лестнице.
— Черт побери, как же вы не заметили! Неужели можно быть таким бездушным!? — неистовствовала женщина в косынке.
— Снимите ее, — визжала Анна, — снимите, пока не поздно! Что вы стоите как чурбаны!
Рафаэл подошел к висевшей на карнизе девушке и, подставив плечо, суетливыми и неловкими движениями ослабил петлю на ее шее. Это была та самая девушка, которая тихо сидела в углу и всего боялась. Похоже, она окончательно избавилась от всех страхов.
— Как же это случилось? — прошептала девушка, которая мне нравилась.
— Мы не заметили, когда она вышла. Ее обнаружила Анна, — ответила мать Рафаэла.
— Слушай, ты, наверное, разбираешься в таких вещах, — обратился ко мне Рафаэл. — Посмотри, что с ней.
Смотреть было бессмысленно, но я все же проверил с помощью зеркала, есть ли дыхание. Дыхания не было.
— Боже мой, — причитала Анна, — боже мой! Как же так?
Она вся дрожала, все лицо было в слезах. Нина положила ей руку на плечо, но Анна нервно отдернулась и прислонилась к стене.
— Что будем делать? — спросил Рафаэл, оглядывая нас и стараясь не смотреть на мать. Он остановил взгляд на мне и снова спросил: — Что мы сделаем? А?
— Оставим ее здесь и запрем комнату. По-моему, ничего другого мы не можем сделать. Лучше поскорее выйдем отсюда.
— А вдруг она не... вдруг она еще жива? — спросила мать Рафаэла. — Надо хорошо проверить.
Я развел руками, желая показать, что проверять тут нечего.
Рафаэл, обняв Анну и что-то нашептывая ей, вывел ее из комнаты. Все потянулись за ними. Мы с парнем в очках сорвали штору и накрыли ею девушку, после чего тоже вышли. Девушка, которая мне нравилась, стояла возле двери и о чем-то тихо говорила с Ниной. Я на мгновение задержался около них, потом все же вошел в комнату к остальным.
Женщина в косынке пила вино большими глотками. Рафаэл по-прежнему заботливо обнимал Анну и что-то нашептывал, гладя ее по плечу. Его мать сидела рядом, держа ее за руку. Я уселся на стул, и усталость оглушающе ударила мне в голову. Машинально я взял бутылку и принялся пить из нее.
— Ну что? — прогудел парень в очках. — Ведь у нас почти готово оружие. Давайте быстро доделаем его и пойдем, потому как если мы останемся здесь, ничего хорошего из этого не выйдет. Вы сами видели, что вышло.
— Да. — Женщина в косынке приступила ко второй бутылке. — Пусть все глотнут для храбрости — и пойдем. Только надо сначала выработать план.
— План прост, — сказал я. — Открываем дверь и ждем, пока он нападет. Тогда начинаем бить его все вместе.
— Так просто?
— А что еще?
— Понятия не имею.
— Вот-вот.
— Погоди-ка. Нина! Идите сюда, мы хотим решить, как напасть на него. Есть у вас идеи?
— Идеи? — переспросила Нина, входя и усаживаясь на стул. — Какие идеи?
— Как нам на него напасть.
— Ннет. Наверное, всем сразу. Но надо договориться, кто с какой стороны, чтобы не мешать друг другу.
— Решили все-таки выйти? — спросила мать Рафаэла.
— А что нам еще делать? Ты же видишь, что тут мы не можем оставаться. Лучше рискнуть.
— Ну что ж, — заявил Рафаэл, смущенно скривив лицо, — давайте рискнем. Анна, ты готова рискнуть?
— Я на все готова, — сухо сказала взявшая себя в руки Анна. — Дайте мне оружие.
Я посоветовал Рафаэлу взять топор, так как он сильнее всех и руки у него длиннее. Остальные вооружились самодельными копьями. Кто-то высказал мысль, что надо попробовать увидеть, там ли зверь или, может быть, спрятался в другом месте. Я вызвался посмотреть и предложил девушке, которая мне нравилась, пойти со мной. Она с легкостью согласилась — сжимая в руке ножку от стола с забитым в нее лезвием ножа.
Я открыл окно, и гроза обрушилась на меня. Гром гремел прямо над нами, молнии озаряли короткими вспышками тяжело бушующее море. Я отпил немного воды из наполнившегося таза и повернулся к девушке:
— Неплохая декорация для трагедии?
— Декорация внушительная. Но трагедии не будет. Ну так что, там он?
— Погоди-ка... Похоже, что да. Лежит.
Зверь был там. Он лежал, расслабившись, на боку и, казалось, вовсе не обращал внимания на дождь и грозу.
— Там. Пора идти.
Она стояла с застывшим взглядом. Потом сквозь непо­движные губы выдавила:
— Знаешь, так мне страшно стало сейчас. Я совсем не так хотела умереть.
— А как хотела бы?
— В горах. Тропинка на склоне горы, а по бокам растут дикие розы. Палит солнце, стрекочут кузнечики, а я лежу, вдыхаю горячий воздух и вспоминаю, до чего же хорошую я прожила жизнь и каких хороших детей вырастила.
— У тебя нет детей, да?
— Нет. И жизнь я прожила хоть и не самую плохую, но и не ту, после которой легко умирать.
— Что ж. Значит, тебе еще не пора. Можешь не беспокоиться.
— Что ты все время шутишь! Тебе-то хочется умереть? Ты не боишься, что через несколько минут будешь разорван на кусочки?
— Нет. Я себя знаю. Сейчас не мое время бояться. И умирать — тоже.
— Ты тоже запланировал свою смерть?
— Знаешь, был у меня в жизни один момент, когда я почувствовал, что вот сейчас можно бы и умереть. Это было в прошлом году, в марте. Была ночь, шел дождь. Я ехал в маршрутке домой, проводив свою любимую девушку, и сидел на зад­нем сиденье, приоткрыв окошко и подняв воротник пальто. Я смотрел, как огни ночного города отражаются на блестящей от дождя мостовой, а лицо еще хранило прикосновение ее волос. Я втягивал с шумом воздух, в котором появились весенние нотки, и тосковал по лету. Тогда меня прямо пронзило желание умереть в этот миг — счастливым.
Переведя дух и встретившись с ее улыбкой, я смутился и добавил:
— Хотя вообще я изо всех сил цепляюсь за эту жизнь. Ты не думай.
— Я и не думаю. Я давно тебя раскусила.
— Знаешь, если бы на меня не нашла робость, я бы обнял тебя, и ты бы больше не боялась.
— Я и не боюсь. Пойдем.
Я пошел первым, за мной Рафаэл. Обе пожилые женщины с весьма решительным видом следовали за нами, трое девушек и парень в очках замыкали шествие. От нашего маленького отряда заметно разило алкоголем. Чем меньше оставалось до двери, тем плотнее мы жались друг к другу, и когда я взялся за ручку, чтобы открыть дверь, то, оглянувшись, увидел за собой сбившихся в кучку героев с самыми решительными и свирепыми лицами, на которые они были способны.
— Ну, — сказал я, вдохнув полной грудью, и открыл дверь.
Тотчас Рафаэл, загудев своим молодецким басом, ринулся вперед, и я отдал должное тому, как он преодолел свой страх. Тем временем все, толкаясь, высыпали наружу. Я оказался позади всех, так как вынужден был выбираться из-за двери.
Я увидел только изогнувшееся дугой тело зверя и почувствовал его теплое, приторное дыхание. Неуловимым бликом солнца он сверкнул среди нас, и когда я, спотыкаясь, перевалил через порог и, выставив свое жалкое оружие вперед, приготовился к защите, зверь уже отпрянул, держа в зубах мать Рафаэла. Перед ним лежало еще одно окровавленное тело. Рафаэл захлопнул дверь, выбив копье из моих рук, и, застонав, упал на лестницу. Он вцепился руками в ступеньки так, что побелели пальцы, и застыл.
Внутри были также девушка, которая мне нравилась, женщина в косынке и окровавленные Анна и парень в очках.
Зверь был слишком силен. Чересчур. Я стоял, не понимая, что надо делать. В голове страшно шумело от выпитого вина, сильно болела рука — похоже, я растянул ее, когда махал оружием. Во мне назревало ощущение непоправимой ошибки. Я кожей чувствовал, что мы делаем не то, что нужно.
— Соберись! — визжала Анна, присев рядом с Рафаэлом. — Вставай, пошли! Надо снова попытаться! Ну встань же!
Девушка, которая мне нравилась, сказала мне вполголоса:
— Она права. Никто, наверное, ничего не сможет сделать, но если выходить, то сейчас. Видно, нам с тобой все же настанет конец именно сегодня. Хоть по-геройски погибнем, тоже какое-то утешение.
— Я не дам тебе умереть.
— А что ты можешь сделать? — улыбнулась она.
Эти слова больно задели меня, и я замолк. А девушка отвернулась и стала подниматься по лестнице, чтобы выглянуть наружу. Все остальные сидели на полу рядом с Рафаэлом, который пришел в себя, и молчали.
Я поднялся вслед за девушкой. Она смотрела сквозь закрытое окно, и я увидел, что ее глаза полны слез. Я молча обнял ее, но словно бы обнимал каменную статую — холодную и неподвижную. Я шептал ей глупые утешения, обещал, что буду защищать ее и ничего с ней не случится, рассказывал, какие чудесные дни она еще проживет. Слова причиняли мне боль своей беспомощностью, но я продолжал шептать их. Наконец девушка повернулась ко мне, освободившись от моих рук, и сказала:
— Пойдем лучше. Попробуем выйти. И не надо говорить ничего больше. Кто мы — всего лишь случайные попутчики.
— Но я не считаю тебя случайным попутчиком. Случайного попутчика я от зверя не стану защищать. А тебя — еще как буду. Понимаешь, всю свою жизнь я ищу чудеса — и нахожу их во всем, что меня окружает, — только не в людях. А в тебе — нашел.
Она улыбнулась и сказала:
— Спасибо тебе за эти слова. Знаешь, что я думаю? Вот ты сказал их для меня, но, может быть, через несколько минут не будет уже ни тебя, ни меня — а эти слова останутся, и когда-нибудь кому-нибудь от этого станет очень хорошо. А теперь пойдем — видишь, этот очкастый поднимается сюда — наверное, чтобы позвать нас.
— Вы идете? — прогудел парень в очках. — Мы решили попробовать еще раз.
— Идем, — сказал я. — А оружие осталось?
— Да, — ответил за него Рафаэл, подходя ко мне с ножкой от стола. — На этот раз мы должны быть хладнокровнее.
— Я думаю, надо подождать, пока он первый нападет, тогда другие должны бить со всех сторон, — высказал свое мнение парень в очках.
— Предлагаю, чтобы мы втроем были спереди, а девушки пусть пока не участвуют, — сказал я. — Тем более Анна ранена. Да и остальные не в лучшем состоянии.
— Нет, — возразила Анна, — мы будем участвовать. По­шли.
Я, недолго думая, снова открыл дверь и на этот раз выскочил первым. Зверь стоял неподалеку и смотрел прямо на нас, помахивая хвостом. Уже почти стемнело, но его хорошо было видно на фоне белого песка. Он не спешил нападать, и тогда я сказал:
— Может, разбежимся? Он вроде не хочет нападать. Если побежим все в разные стороны, он не сможет за всеми погнаться.
— Я согласен, — сказал Рафаэл, — только я сам не побегу. Я должен отомстить.
— Тогда пусть бегут женщины, — ответил я. — Возможно, он погонится за бегущими, только тогда мы нападем и помешаем ему.
Женщина в косынке неуверенно посмотрела на меня и спросила:
— Ты считаешь это правильным? Что половина будет драться, а половина убежит?
— Лично я никуда не собираюсь бежать, — заявила Анна, помахивая ножкой от стола. — Эта зверюга еще увидит, кто я такая.
— Так, — сказал я, — нечего рассуждать. Теперь, как только я поднимаю руку, все разбегаемся. Никто не убегает с поля боя, это всего лишь тактическая хитрость. Анна, ты бежишь налево, вы вдвоем — правее от нее, Рафаэл — по правую сторону от зверя, потом я, и потом — ты, — обратился я к девушке, которая мне нравилась. При этом она оказывалась дальше всех от зверя и была защищена сперва Рафаэлом, который твердо решил погибнуть в лапах зверя, а потом — мною, который умирать совсем не собирался.
Я обвел всех обнадеживающим, как мне показалось, взглядом и, взмахнув рукой, побежал вперед.
Рафаэл сорвался с места вслед за мной и побежал к зверю. Я, заметив, что моя девушка бежит от зверя, а не к нему, побежал за Рафаэлом. Но не успел. Он, испустив истошный вопль, взмахнул топором. Удар был силен, и золотая шерсть на лопатке разорвалась, обнажая блестящие красные мышцы. Зверь застонал — раскатисто, словно далекий гром (а гроза все продолжалась...), и на белом прибрежном песке, все еще хранившем тепло дневного солнца, появились капли крови — большие и алые. Медленно, словно нехотя, поднялась тяжелая лапа, и Рафаэл грузно упал. Его тело неловко распласталось на белом песке. Я ударил своим оружием зверя в морду, но острие скользнуло по лбу, даже не порвав шкуры, а я успел отскочить и увернуться от страшной лапы. Зверь повернулся в другую сторону и сбил с ног Анну, а в следующую секунду на земле оказался парень в очках. Он был еще жив и пытался отползти в сторону. Я снова ударил зверя, на этот раз в бок, но ни я сам, ни оружие не были в силах пронзить хотя бы его шкуру. Зверь молнией метнулся в мою сторону, и я снова успел отскочить назад, позволив когтям лишь царапнуть мою грудь. Зверь зарычал, перекрывая грозу, и прыгнул, но я выставил вперед ножку стола, которая, переломившись от тяжести зверя, все же смягчила удар. Я упал и тут же встал, готовый защищаться. Но зверь остановился. Он стоял ко мне боком, не обращая на меня никакого внимания, и вглядывался в море. Над морем били молнии, освещая воду белым светом. С моря тянуло свежестью, крепкой и вкусной, почти осязаемой. Море волновалось, и его рокот был слышен в перерывах между раскатами грома. А со стороны моря ко мне шла девушка, которая мне понравилась, и в ее глазах не было больше слез, она смотрела твердо и спокойно, а на губах ее играла улыбка, та самая, которая выражала радость жизни. Девушка шла прямо к зверю, а я стоял и смотрел, как она подходит к нему с оружием наперевес, и как замахивается, чтобы всадить острие ему в грудь, и как быстрее молнии поднимается тяжелая лапа и мягко, словно гладя, укладывает девушку на песок, и как тот алеет от крови, а зверь поворачивает голову и смотрит на меня своими желтыми глазами. И в этих глазах была боль, причиненная нами, такими слабыми и непонятливыми, такими многочисленными и назойливыми. Я продолжал смотреть в них и стал замечать еще кое-что. Сквозь сверкающую боль в них проступала усталость, такая отчаянная и всепоглощающая, какой я и не мог вообразить. Ветер бушевал, а зверь стоял неподвижно, лишь его шерсть переливалась, как трава в бескрайней степи, и горели холодной безнадежной усталостью глаза.
Я повернулся и пошел прочь. Осталось позади море, прекратилась гроза. Я случайно набрел на тропинку и стал подниматься в гору. Я шел до самого рассвета, а когда солнце стало восходить, остановился вдохнуть потеплевший горный воздух. Я забрался очень высоко, и вокруг были только горы — по-осеннему пожелтевшие, спокойные и вечные. Сразу накатила усталость, и я лег там же, где стоял, и уснул.
А когда открыл глаза, то увидел зверя. Он лежал рядом со мной, почти касаясь меня лапами, и, подняв голову, смотрел на горы.
Небо было высоким, как никогда. Птицы скользили по нему, криками возвещая о начале нового дня. Пронизанный светом воздух наполнился перезвоном кузнечиков, смятение начало отпускать меня. Я тряхнул головой, чтобы окончательно избавиться от него, и с куста посыпались засохшие розовые лепестки, обдав меня дуновением далекого детства. И тогда я зарылся лицом в мягкую шкуру зверя и поведал ему обо всем, что случилось со мной.

Рассказ Арама Овсепяна "Зверь" опубликован в журнале "Русский пионер" №36.

Читать все статьи автора.

Все статьи автора Читать все
Оставить комментарий
 
Вам нужно войти, чтобы оставлять комментарии



Комментарии (0)

    Пока никто не написал
36 «Русский пионер» №36
(Май ‘2013 — Май 2013)
Тема: Евреи
Честное пионерское
Самое интересное
  • По популярности
  • По комментариям