Классный журнал

Александр
Рохлин

Банные дни

Давным-давно, в те времена, о которых сейчас только вздыхают, колхоз имени товарища Жданова был сказочно богат. Жилось людям в нем хорошо. Даже с избытком. Пахали, сеяли, собирали, ездили в столицу, лихо заломив кепки. Было чем гордиться. Самые высококалорийные индюки и индюшки Советского Союза выращивались в Гулькевичском районе Краснодарского края, в колхозе имени товарища Жданова. Птицы путешествовали на выставки в Краснодар, Ростов, Москву и возвращались еще более раздобревшими от признаний и золотых медалей. Колхозники же — кузнецы своего счастья — жили от года к году припеваючи. О чем свидетельствовали и заработки, и жилищные условия, и личные земельные наделы, и объекты соцкультбыта. На центральной усадьбе колхоза, в хуторе Тысячном, имелся не только стандартный дом культуры с тремя колоннами, но и спортивный зал, плавательный бассейн и парк с детскими аттракционами. Не всякая весь в стране могла похвастаться такой роскошью.

Затем наступило смутное время. В котором, как в омуте, исчезло все: золотоносные индюшки, заработки, жилищные условия и все вышеописанные объекты соцкультбыта, кроме стандартного дома культуры с тремя колоннами. От парка аттракционов даже следа не осталось. Колхоз потерял звонкое имя товарища Жданова, потом само имя «колхоз» и превратился в скучное агропромышленное предприятие с неясными перспективами.

Другими словами, взору современного путешественника предстает картина очевидного упадка общественной хуторской жизни. Что ни в коем случае нельзя отнести к самим хуторянам! Наш колхозник — образ уходящий, размываемый, меркнущий, однако живуч и по-прежнему притягателен несокрушимой силой безразличия. В первую очередь ко времени. Во вторую — к благу в своей жизни. Он умеет жить одним моментом, одним шагом, отказом от успеха. По-щучьему-велению-по-своему-хотению он изобретет уникальный агрегат — печь на колесах, построит ее, но не слезет с нее и не расстроится, когда идея не воплотится в серийное производство.

Утешительное противоречие Отечества моего — благость на фоне упадка — не бросается в глаза, не прочитывается наспех, не проживается с наскоку. Но оно угадывается, томится внутри наблюдателя и обнаруживается вдруг за дверью баньки, сооруженной в кузове старого грузовика, под умиротворяющий шелест ветвей старой трухлявой ивы.

Сцена первая. В гараже

Ива и грузовик — главные декорации этой истории. Грузовик стоит между двух курятников. Первый — трехэтажный, панельный с газоотводными трубами, торчащими из каждого балкона. Отчего курятник напоминает потешный пиратский корабль, ощетинившийся пушками. Здесь живут колхозники. Второй — одноэтажный, кирпичный, гаражный, внутри которого обитают велосипеды, куры, гуси, индоутки, бензопилы, лопаты, цепи, кролики и прочая живность, доступная карману хуторянина. А в подполах — батареи разносолов, варений, сборы трав. Все хозпостройки увиты хмелем. Ветви толстой тридцатилетней ивы свисают до самой земли. К ее стволу прибито жестяное ведерко без дна — для игры в баскетбол.

Главный герой — Михаил Владимирович Веселов — мужчина с упругой походкой матроса, несмотря на глубокий дембельский возраст. Ему за пятьдесят. Мы выходим из подъезда, руки в карманах, ноги на ширине плеч, и направляемся к грузовику.

У открытой двери одного из гаражей стоят Дюся и Альберт — мужчины среднего возраста, с утра отягощенные массой свободного времени. А время, как известно, бич русского человека.

— Здорово, мужики, — здоровается Михаил Владимирович.

— Здорово, дядя Миша, — отвечают Дюся и Альберт. — Представляешь, велосипед украли!

— Как украли?

— Только что! На минуту в подъезд зашел за куревом, выхожу — нет велика. Как корова слизала, — сокрушается Альберт. — Что я ребенку скажу?

— Да, пропала вещь, — вторит с некоторой задержкой Дюся.

— Сожалею, мужики. Может, еще найдется...

— Выпьешь с нами?

— Не могу. Еду на «план», водой заправляться. Может, вот он выпьет. — Дядя Миша кивает в мою сторону.

Дома он выдал мне ватник. Ватник отчасти скрывает мою нездешность. Мне немедленно наливают полстакана из безымянной пластиковой бутылки. Я чувствую внутреннее волнение, грозящее обернуться паникой.

— А где же закуска? — спрашиваю.

Мужики переглядываются.

— Он из Москвы, — поясняет дядя Миша.

Звучит это как: «Простите его, джентльмены, он сирота и никогда не ведал материнской любви!»

— А-а! — восклицают хором Дюся и Альберт. — Ты же на Кубани!

И любовь немедленно изливается на сироту. В виде банки маринованных перчиков, колбасы и хлеба. И все это в буквальном смысле из-под земли. Гаражные трюмы — последние бастионы мужской независимости.

— За что пьем? — интересуюсь вежливо, интонационно соглашаясь, что это, в сущности, не важно...

— Перенервничали! Велосипед-то... — разводит руками Альберт.

Поминаем. В это время по дорожке к гаражу катит велосипед с ездоком в домашних шлепанцах. Он спокойно подруливает к нашей компании и отвязывает от багажника сумку.

— Тесть твой, — буднично произносит Дюся.

— Вот и нашелся, — говорит дядя Миша.

— Вижу, — отвечает Альберт. — А мы уж думали милицию вызывать!

— А что случилось? — спрашивает тесть.

— Ты ж пропал! Мы думали, тебя украли.

— Корова языком слизала, — невпопад добавляет Дюся.

— Поэтому вы с утра гасите? — спрашивает тесть.

— К дяде Мише журналист при­ехал. Про его «душегубку» писать...

И сцена с розливом повторяется. Над гаражами вспыхивает солнце.

Сцена вторая. С кроликами

За стеной сарая-гаража у дяди Миши живут кролики и птицы. Хозяйство охраняет тщедушный, но неустрашимый Тобик. Его злобности позавидовала бы и стая пираний.

— Нутрий тоже держал и хорьков, — говорит дядя Миша, облущивая сухие кукурузные початки в корм ушас­тым. — Я для них даже голубей стрелял. Да не настреляешься. А за одну шкурку перекупщик 50 рублей дает. Накладно.

Тобик не выносит присутствия посторонних на вверенной ему территории. Захлебывается от рвения. Оно и понятно. Тобик — заколдованный сфинкс. Страж времени. Ведь сарай дяди Миши, со всем добром — утками, зайцами, инструментом и тряпьем, — не просто хоздвор, а колодец, на дне которого плещется время. Время молодости колхозной, благоденствия и другой житухи. Отсюда видно вчера.

— Я всегда толково жил, — говорит дядя Миша, улыбаясь золотым ртом. — Но раньше все же веселее. Коней воровал...

— На продажу?

— Зачем — девчонок катать. У нас свои были уздечки, седла... К ночи утянем с ребятами, а под утро возвращаем. Колхозное же добро.

— А вы, поди, к нему трепетно относитесь?

— С умом надо, с умом! — говорит дядя Миша. — Я пятнадцать лет на «Кировце» работал. Тот у меня всегда в идеальном порядке был, не ломался зря. Норму свою я играючи выполнял. Так успевал пахать, что обедал дома и даже спал часок. Агроном приедет, начнет орать, а я ему: уймись. Я свою работу знаю и управлюсь. Управлялся. А с «Кировца» топлива излишки наберутся. Только с умом надо подходить... Не жадничать.

На железном верстаке мы расстилаем газету «Кубанские Ведомости», сверху соленую рыбу и местное пиво. На двух спичках коптим рыбий пузырь. Тобик скулит и рвется с цепи. Дядя Миша говорит:

— А как мы в футбол играли! Десять лет я в обороне пробегал, мы дубль московского «Динамо» на части рвали. И «СКА» (Ростов). И даже «Арарат». Почем зря. Такая сильная команда в колхозе была, про район и говорить нечего. Как семечки лузгали. А «Динамо» любило к нам приезжать. Мы же их потом, как людей, салом и самогоном отпаивали. Чтобы не очень расстраивались...

Жену, Любовь Осиповну, он нашел здесь же. И детей на ноги поставил здесь же. И дюжиной рабочих специальностей — от кузнеца до каменщика — овладел в родном колхозе. И сам же хоронил родной колхоз, когда тому срок умирать вышел. Только вот скулежу по этому поводу дядя Миша не поддавался. Печально, конечно, когда социальная сфера, от бассейна до каруселей, быльем зарастает на твоих глазах, а центральное отопление в квартире отрезают раз и навсегда. Но куда деваться? На баррикады? Горлопанить под знаменами? Нет... Не тот человек Михаил Владимирович. Этот стойкий к лишениям колхозный характер проходил закалку в исключительном месте — на палубе советского авианесущего крейсера «Адмирал Ушаков». Шутка ли, за три года службы одиннадцать раз пройти Босфор туда и обратно! Да еще в должности комендора башенного главного калибра!

Поэтому чашу постколхозных скорбей дядя Миша испил полностью. Шабашил на стройке в Краснодаре, строил укрепрайоны в Карачаево-Черкесии, возил картошку из Белгорода, а тряпье из Баку. Тем и жил и семью кормил. Любовь Осиповна по многолетней привычке оставалась медиком на машинном дворе с зарплатой три рубля в месяц. И надо признать, без катастрофических потерь и с нерастраченным боекомплектом семья комендора подошла к новому этапу в своей жизни.

Сфинкс Тобик примиряется с моим присутствием после нескольких ошметков чешуи и рыбьего хвоста. Его закрывают в сарае, не снимая с цепи.

Сцена третья. В бане

Дядя Миша совершает технологический прорыв. Называется он «баня на колесах». Идея родилась в родственной голове кума.

— Мылись мы с кумом в бане, выпили, он и говорит: почему бы не организовать бизнес? Поставить парилку на колеса и народу за деньги предлагать?

Бизнес так бизнес, вдруг и просто решил дядя Миша. Он к этому времени формально числился безработным. На бирже ему помогли составить бизнес-план. И за идею укрепления малого предпринимательства в районе выделили единовременно 60 тысяч рублей. Это покрыло расходы на покупку старого отечественного грузовика ГАЗ-53. Еще 100 тысяч рублей он потратил на переоборудование кузова под банный комплекс — парилку с печью и камнями и моечную с душем, двухсотлитровой бочкой для воды и насосом. Парилку обил липой, моечную — сосной. И там и там установил лавки-полати для отдыха. Парилка размером 1,5х2,0 метра обеспечивала сухим паром 3—4 человека одновременно.

И пришла к дяде Мише известность. Районная, краевая и федеральная. Всероссийский конкурс «Бизнес-Успех 2012» отметил банную мобильность кубанского колхозника третьим местом в номинации «Лучший стартап» и денежным призом в размере 20 тысяч рублей. Дядя Миша скатался на поезде в Москву, получил диплом, взял автограф у подвернувшегося под руку Владислава Третьяка и вернулся домой с двумя новыми телевизорами. Окрыленный. Да не тут-то было.

Чудо-стартап на колесах как «архитектурная» доминанта украшает двор и является главной достопримечательностью бывшего орденоносного колхоза. Но на этом малый бизнес бывшего комендора угас. Целевая аудитория оказалась не готовой к инновации, вялой и прижимистой на освоение нового объекта соцкультбыта. Один час в бане у Веселова стоит 500 (пятьсот) рублей. Реклама в прессе и на районном ТВ результатов не дала. «Сарафанное радио» называет веселовскую баню «душегубкой». Похоже, Михаил Владимирович идет тем же путем, что и его предшественник в области новых транспортных услуг — Адам Казимирович Козлевич на «Лорен-Дитрих».

— Колхоз, он и есть колхоз, — вздыхает кум Веселова, подавший многообещающую идею. — Мыслят узко! Да и дорого.

Дядя Миша исправно платит налог в казну — 24 тысячи рублей в год. Но баня стоит на приколе, как списанный крейсер. И выходит в «плавание» всего несколько раз в году. Например, на день урожая в соседний колхоз. Там Веселов мыл бригаду механизаторов из девяти человек. Механизаторы наклюкались так, что на следующий день вообще не помнили про вчера. Баня стерлась из их памяти, как девичьи грезы, никто из них не смог рассказать родственникам, зачем они собирались на берегу ручья.

Дядя Миша совершил деловой вояж на Черное и Азовское моря, но в купальный сезон отдыхающие не желали греться в передвижной бане. Зря только тонну соляры сжег. Остались неохваченными горные курорты и дальнобойщики на трассе Ростов—Баку. Но до них дядя Миша еще не созрел. Вообще, он не выказывает ни малейшего признака уныния. Любовь к бане сама по себе разгоняет любое уныние. Дело стоит без дела? Бог с ним. Баня — это же занятие для души, которой требуются инвестиции другого порядка. Три охапки кукурузных початков и несколько самых никудышных деревяшек в печи размером с цветочный горшок сотворяют чудо почище прогулки в открытом ландо «Лорен-Дитрих»... Живой огонь, живое тепло и мягкий свет, струящийся во тьму кубанских сумерек из кузова, — это и есть жизнь. Неповторимый миг, поднимающий человека над сереньким хуторским бытьем.

Хотя бы на несколько ступенек по «штормтрапу», от земли на «палубу»...

Впрочем, у нас все-таки состоялся выезд к клиенту.

Сцена четвертая. У реки

Заправленная водой баня топится два часа. Дверка печки — по левому борту. Для растопки — короткие кукурузные початки. Дрова — в поленнице под кузовом грузовика. И вот когда языки пламени дружно рвутся из трубы над крышей и опаляют жаром ветви ивы, мы отправляемся в рейс. Чем не самоходная печь «по щучьему велению»? Дым столбом, дрова трещат, грузовичок пыхтит, и водитель — он же печник, он же банщик... Едем мы около часа по трассе в сторону Армавира. И каждые пятнадцать минут я выпрыгиваю, чтобы добавить дров. А дядя Миша насосом перекачивает вскипевшую воду в бочку с холодной водой. Мы съезжаем с моста через реку Уруп и останавливаемся в прибрежных кустах. Банщик-водитель загоняет грузовик кормой прямо в реку и выключает двигатель.

— Кого ждем? — спрашиваю я.

— Сейчас увидишь, — говорит он. — Постоянные клиенты. Я их в январе обычно парю. На Крещение.

Постоянные клиенты приезжают минут через пятнадцать. Оказывается, это двое бородатых мужиков, лет по сорок пять, один русский, другой армянин. Смутная догадка рождается в моей голове.

— Здоров, дядь Миш! — приветствуют Веселова бородачи. — Это кто с тобой?

— Здравствуйте, отцы! — отвечает банщик. — Помощник мой, дальний родственник.

Дальний родственник понимает, что перед ним священники. Батюшки вытаскивают из машины баулы с вещами: веники, термосы, рыбу, завернутую в лаваш, и пиво.

— Ты знаешь, кого называют православными алкоголиками? — спрашивает русский армянина.

— Кого?

— Тех, кто водку пьет, но соблюдает пост в еде...

Армянин смеется.

— Мы сегодня без нее обойдемся?

— Уж не знаю! Это надо с совестью поговорить.

— Она у тебя далеко, что ли?

— Я ее матушке на хранение оставляю, чтобы не потерять... когда с тобой встречаюсь...

Оба весело гогочут, раздеваются на берегу и, широко крестясь, шлепают по воде к грузовику.

— Но в Крещение они дай бог как накатывают, — сообщает дядя Миша, когда клиенты скрываются в моечной, а мы сидим в кабине. — Народ молится, пропускает по стаканчику и в воду сигает. А потом ко мне в парилку набиваются — греться.

Я выхожу, чтобы добавить еще дров. Река сонно проносится мимо. На том берегу вдоль уреза медленно тащится старик-рыбак, за ним бежит кошка, задрав хвост. Слышно, как один из батюшек говорит другому:

— ...постоянно косячу. Служба в памяти не держится, хор выручает, подсказывает.

— Это ладно, у тебя архиерей далеко. А я при нем тут отличился. Проповедь забыл!

— Как это?

— Дома все написал, выучил. Вышел на амвон, говорю: «Братья и сестры!» И дальше ничего не помню, ни одного слова. Стою, ноги ватные, кровь к морде приливает... Думаю, все, приплыл! И лепечу: «Братья и сестры! Спасайтесь каждый как умеете...» И ухожу в алтарь.

— И что было?

— Хор грянул «Слава в вышних...», владыка сквозь смех златоустом обозвал, пронесло...

На реку Уруп, на оба ее берега, на мост и армавирскую дорогу, бесснежную кубанскую землю опускаются сумерки. В воде, под луной, стоит грузовик. А на узенькой лестнице перед дверью в кузов сидят двое голых бородатых мужчин. От их тел идет пар. Они смотрят, как течет река, а в небе ярче и ярче разгораются звезды.

— Скажи, отец Андрей, — тихо говорит один. — В духовном плане... мы сейчас спасаемся или погибаем?

— Ох! — через силу отзывается о. Андрей. — Баня, конечно, очищает... Но лучше у начальника спросим. Он должен знать... Михаил Владимирович!

Дядя Миша вылезает из кабины и идет к реке.

— Скажи нам, жрец храма гигиены, что ты о спасении души думаешь?

Дядя Миша задумчиво смотрит на воду и щурится. Я представляю, что точно так же тридцать лет назад старший матрос Веселов щурился в прицел башенного орудия «Адмирала Ушакова», и Шестой флот ВМС США замирал от дурных предчувствий.

Он открывает рот, но не успевает ничего сказать: раздается всплеск, крупная рыба с шумом вспарывает воду. А за ней, словно заколдованный, начинает тихо съезжать в реку наш грузовик с сорванным ручным тормозом.

Отцы кубарем катятся с лестницы и кричат:

— Щука! Глуши ее!

Сцена пятая. завершающая

Комендор спасает крейсер...

Статья Александра Рохлина «Банные дни» была опубликована в журнале «Русский пионер» №34.

Читать все статьи автора.