Классный журнал

Владимир
Чуров

Молодые польские женщины на фоне старой войны

Продолжение (начало см.: №8(32), 2012)

Бульварный драматург и писатель, велеречивый, а местами просто малограмотный Леон Григорьевич Гельман, писавший под псевдонимом Лев Жданов, накануне Первой мировой войны опуб­ликовал три романа-хроники, посвященных семнадцати годам истории Польши от Венского конгресса 1814 года, охранившего настойчивостию Александра I эту страну от нового раздела, до поражения Ноябрьского восстания, очередной Польской войны, осенью 1831 года: «Цесаревич Константин, или В стенах Варшавы», «Осажденная Варшава», «Сгибла Польша».

Следует отметить старательность Жданова в изучении почти всех доступных русских и польских печатных источников, коим и я нынче следую, прибавляя новые, а также извлеченные из архивов и Интернета. Но, будучи сугубо штатским человеком, не очень аккуратным и не педантичным, да еще находясь в плену либеральной политической тенденции, Леон Григорьевич допускает массу неточностей и ошибок. Как всякий демократ, он возвышенно-восторженно пишет о поляках и уничижительно — о русской армии и правительстве с их союзниками в Польше, не скрывая политического значения своих романов для либеральной России, в ту пору в пагубном ослеплении устремившейся к своей гибели в 1917 году. Эпоху очередного польского мятежа Жданов называл самой блестящей и многозначительной «по ее близости к современным настроениям польского общества и всей остальной Европы, с Россией заодно переживающей именно пору увлечения конституционализмом». Чем закончилось такое увлечение, мы теперь хорошо знаем. Жаль, что современные бульварные, в прямом смысле этого слова, то есть «гуляющие по бульварам», литераторы следуют примеру забытого Льва Жданова, увлекая толпу среднеобразованных обывателей завиральными идеями.

Немало восторженных страниц последнего в трилогии романа «Сгибла Польша» посвящено Эмилии Плятерувне, как предпочитает называть графиню народный демократ Жданов:

«В хмурое и теплое утро в середине марта по дороге, ведущей к Ликсненскому замку от реки, на породистом английском скакуне шагом поднималась стройная, худощавая девушка в длинной темной амазонке и мужском полуцилиндре. На вид ей нельзя было дать больше 19—20 лет. И только задумчивый, даже печальный взгляд больших голубых глаз говорил о ряде прожитых годов, о тяжелых испытаниях, доставшихся на долю графини Эмилии Платер, которой в ноябре этого года исполнится 25 лет.

…не сводит маленьких темных глаз с бледного, нежного личика девушки, изредка озаряемого, как лучом, слабой и ласковой улыбкой, при которой слегка раскрываются пухлые розовые губы ее небольшого, тонко очерченного рта, поблескивает два ряда ровных, красивых зубов.

…На его глазах из милой девочки развернулась очаровательная девушка с большими, вечно грустными синими глазами и вьющимся каскадом русых, мягких кудрей».

На самом деле Эмилия Францевна в 25 лет была не столь уж хороша. Минский музыкант и краезнатец Ярош Малишевский в интернет-газете «Туризм и отдых» (№ 39 от 03.10.2002) приводит слова адъютанта генерала Хлаповского Игнатия Домейко:

«...Присоединился к нам довольно большой, хорошо одетый конный отдел повстанцев во главе с Плятер. Ей можно было дать не больше 24 лет. Небольшая ростом, бледная, не красавица, но с округлым, приятным, симпатичным лицом, голубыми глазами, стройного, хоть и не сильного сложения. Была серьезная, скорей суровая, чем простая в обхождении, малоразговорчивая и видом будто требовала к себе надлежащего отношения и приличия. Да никто в лагере не позволил в ее присутствии бросить лишнее слово, шутку или согрешить в вежливом обхождении. На ней был сюртук с красным воротом, а возле шеи кружевной воротничок, что очень ей шло. Небольшой мужской кивер на голове, волосы подрезаны, широкие, до земли шаровары, на поясе кинжал и небольшая сабля, серебряные шпоры на сапожках. Скромная, без всякой неестественной претензии, стройно держалась на коне...»

Поляки признают, что два канонических посмертных изображения графини Эмилии — гравюра на стали Карла Майера и литография Стрежинского — весьма приукрашены.

В трех томах классической и весьма подробной «Истории польскаго возстания и войны 1830 и 1831 годовъ» Федора Ивановича Смита, переведенных с немецкого Гвардии Штабс-Капитаном Квитницким и изданных в подходящее для того время нового польского мятежа 1863 года, Эмилии Плятер уделено внимание в 7-й главе II тома (о формировании отряда в Дусятах), в 10-й главе того же тома (действия с отрядом графа Кароля Залусского до поражения у Вильны) и в 12-й главе III тома (уход от погони до прусской границы). Состоявший в 1831 году при Главной квартире Русской армии Смит пишет:

«Между тем в северной части Вилькомирского уезда, в Оникштах и Дусятах возстание уже вспыхнуло. В первом из этих пунктов во главе мятежа стали Конча, Фердинанд Гротковский и Михаил Лисецкий, которые заняли своими шайками дорогу из Вилькомира в Динабург; в Дусятах же предводителями возстания были Цезарь Платер и его двоюродная сестра Эмилия Платер, приобретшая европейскую знаменитость. Цезарь Платер находился за границею, когда известие о варшавских происшествиях побудило его немедленно возвратиться в Литву. Здесь он тотчас выказал свою преданность делу революции, в тишине делал приготовления, собирал оружие и боевые припасы, и как только был подан сигнал, он тотчас вооружил своих крестьян в Дусятах. Эмилия Платер, в противоположность своему богатому родственнику, не имела никакого состояния и жила только благодеяниями своей тетки, взявшей ее к себе в дом. Обладая пылким характером, она с детства выказывала более склонности к мужским, нежели к женским занятиям, предпочитала быть на охоте, нежели сидеть дома за пяльцами, и гораздо лучше владела саблею и пистолетами, нежели иглою; она даже брала уроки в военных науках. При этих качествах, при ее фанатической любви к давно прошедшей старине, которая, как все прошедшее, не могла быть возвращена, неудивительно, что Эмилия Платер с горячим энтузиазмом встретила известие о революции и тотчас же принялась, в сообщничестве со своим двоюродным братом, приготовлять возстание в своей стране. Когда настала решительная минута, она в мужском одеянии тайно покинула дом своей тетки и, окруженная несколькими молодыми людьми из соседей, водрузила польское знамя у одной из церквей и призвала к оружию собранных там крестьян. С шайкою, составленною таким образом, Эмилия Платер присоединилась к своему родственнику…»

И далее, в примечании:

«Сведения, которые можно собрать об этой женщине в Литве, чрезвычайно противоречащи: похвалы или порицания, смотря по личности разсказщика, представляют замечательную противоположность. Эмилия Платер отнюдь не была хороша собою, 20-ти с лишком лет от роду, высокого роста, с темно-рыжими волосами, она имела что-то мужское во всей своей фигуре. Безпристрастные люди утверждают, что она не оправдала ожиданий своих соотечественников, выказывала не слишком много храбрости и своим присутствием скорее обременяла, чем приносила пользу, потому что постоянно приходилось заботиться об ея защите. В Литве разсказывают, не знаем в какой степени справедливо, что она была взята однажды в плен, но на запрос в Петербург, что с нею делать? великодушный Государь отвечал “освободить ее, потому что с женщинами не ведут войны”. Она снова присоединилась к мятежникам и вскоре после того умерла при бегстве чрез границу, вследствие претерпенных лишений и истощения сил».

…В протяженность всего XIX века немцы были большими и вернейшими патриотами Российской империи, чем сами русские. Германской империи еще не было или, в конце века, она только устраивалась, а в России правила династия Романовых, русская душою, но значительною частию немецкая по крови.

Пока Чаадаев, Рылеев, яковлевский бастард Герцен, препротивный «козлоногий» князь Петр Владимирович Долгоруков, князь Петр Андреевич Вяземский (лишь на склоне лет ставший смиренно-консервативным слугою государства и Императора) и другие критиковали и вольнодумствовали, вели «подкопы» и «приступы» под основание нашего государства, Клейнмихели, Ливены, Палены, Берги, Сакены, Смиты, Фридериксы, Адлерберги, Лаксы (сестра моей прапрабабушки, жены генерал-майора Иосифа Ивановича Брежнева Ольги Алексеевны, Наталья Алексеевна Балбекова дочь, была замужем за генерал-майором Антоном Ивановичем Лаксом, начальником Тобольского губернского жандармского управления, после — Томского губернатора, кавалера орденов Святого Станислава 1-й степени и Святой Анны 1-й степени) упорно, с немецкой общеполезной ограниченностью и великим педантизмом служили и трудились, не забывая о положенных орденах и иных справедливых наградах. Иные русские их за то не любили. Бывали среди немцев XIX века, конечно, и Кюхельбекеры, но немцы XX, а тем более XXI века — это совсем другие, гораздо худшие немцы.

Добродушнейшему читателю не стоит обвинять автора в немецком шовинизме: во вполне русских его жилах течет всего-то одна шестнадцатая часть старой немецкой крови, поскольку еще один прапрадед, губернский секретарь дворянин Константин Сергеевич Ложкин, женился на немке, к старости достигшей замечательного внешнего сходства с Федором Ивановичем Тютчевым, в таких же круглых очочках на строгом лице с поджатыми губами и без каких-либо признаков женственности.

Среди очень хороших немцев числю Смита, к трудам которого и далее буду прибегать часто. Федор, или Фридрих, Иванович Смит, или Смитт, или даже Шмитт, родился 9 января 1787 года в хорошо мне знакомой, но тогда совершенно иной, полностью сохранившей облик средневекового немецкого городка, Нарве. Нарва в 1787 году — уездный город Петербургской губернии, а отец Смита — первый нотариус магистрата, ежедневно с большой папкой тисненой кожи под мышкой поднимающийся по двойной лестнице и проходящий под фигурами Справедливости, Мудрости и Умеренности в нарвскую ратушу. Но дядя маленького Смита достиг чина русского генерала и немало способствовал увлечению племянника военной историей вместо скучного богословия и занудной юриспруденции. В 1812 году Федор Смит записался корнетом в 1-й Петербургский волонтерный казачий (на самом деле — легкоконный) полк «Смертоносный» отставного поручика графа Ф.М. де Оливера, затем поступивший под командование полковника А.А. Яхонтова. «Смертоносные» ополченцы носили на шапках эмблему «Мертвая голова» — череп над скрещенными костями. С ними Смит дошел до Риги, где заболел и оглох. В 1815 году, состоя в военной полиции, вошел после наполеоновских «100 дней» в Париж и стал директором канцелярии русского коменданта города. Во время войны 1831 года граф Толь велел ему неотлучно находиться при Главной квартире, то есть при самом Толе, и готовить известия о действиях нашей армии для как всегда весьма злобной по отношению к русским зарубежной печати. Сейчас мы бы сказали, что он занимался контрпропагандой. После служил историографом при Главном штабе в Петербурге. Умер в почтенном 78-летнем возрасте, оставив много напечатанных на немецком языке трудов. Среди прочих — переведенный на русский язык в 1868 году «Ключ к разрешению польского вопроса, или Почему Польша не могла и не может существовать как самостоятельное государство».

Итак, биография Эмилии Плятер смутна и легендарна. Но вот что вполне достоверно:

…Подготовка Ноябрьского восстания велась молодыми офицерами и юнкерами, обученными, на свою беду, Великим Князем Константином. Многие офицеры успели понюхать пороха наполеоновских войн, закончившихся всего 15 лет назад. Помимо двух университетов, Виленского и Варшавского, основные центры подготовки мятежа располагались в военных школах, готовивших кадры для автономной армии Царства Польского, также и в иных, где обучались большие группы поляков. Высшей считалась варшавская Аппликационная школа, в дореволюционной Военной энциклопедии неверно соединенная со школой подпрапорщиков. Она выпускала высокообразованных штабных офицеров, изучивших тактику и стратегию, картографов, инженеров и инженеров-фортификаторов, артиллеристов. Комендантом Аппликационной школы с 1820 года до Ноябрьского восстания был артиллерист полковник Иосиф Лонгин Совинский, потерявший правую ногу при взятии Шевардинского редута. Тогда в чине шефа батальона (французское звание, примерно соответствующее русскому майору) он командовал восемью 6-фунтовыми пушками и четырьмя 24-фунтовыми гаубицами 16-й дивизии 5-го корпуса князя Понятовского. Во время восстания Совинского произведут в бригадные генералы и назначат начальником артиллерии Варшавского гарнизона. При штурме города 25 августа Совинский погибнет на валах редюита Вольского укрепления, рядом с костелом. Заместитель Совинского, его товарищ по походу на Москву, инспектор Аппликационной школы, профессор фортификации, топографии и геодезии подполковник Клементий Иосиф Евгений Колачковский входил в число главных заговорщиков. В феврале 1831 года правительство мятежников назначит его начальником инженеров армии и поручит укрепление Варшавы. В конце войны на короткое время он сменит своего приятеля — в 1812 году капитан Колачковский служит корпусным инженером в 5-м корпусе князя Понятовского, а капитан Прондзинский командует инженерами 17-й дивизии того же корпуса — и тоже одного из главных стратегов мятежа Игнатия Прондзинского на посту генерал-квартирмейстера польской армии.

Аппликационная школа занимала комплекс зданий на пересечении улицы Медовой, в дальнем ее конце, с улицей Длугой, в квартале от Арсенала. Ранее там располагался основанный монахом-пиаром Станиславом Конарским шляхетный пансион CollegiumNobilium, замененный в 1809 году истинным повелителем Варшавского герцогства Наполеоном военной Аппликационной школой артиллерии и инженеров, устроенной по образцу открытой семью годами ранее французской школы в Меце. В наполеоновской школе учился Клементий Колачковский, выпущенный капитаном в инженерный корпус. Аппликационная школа артиллерии и инженеров Варшавского герцогства умерла естественной смертию после поражения Буонапартия в России, но возродилась под названием Аппликационной школы в 1820 году в Царстве Польском желанием Цесаревича Константина сделать подчиненную лично ему польскую армию лучшею российской. «Благодарные» учащиеся и преподаватели участвовали во всех заговорах, а в ноябре 1830 года штурмовали Арсенал, используя для того пушки со своего двора. Родственники Эмилии участвовали в сих беспорядках.

Простых офицеров пехоты и кавалерии готовила Варшавская школа подпрапорщиков, по-польски — подхорунжих, в Лазенках, в П-образном здании сразу за озером, между мостом с памятником Яну Собескому и дворцом Станислава Августа «На воде». Пехотным отделением начальствовал полковник Олендзский, кавалерийским — подполковник Чарномский. Незадолго до восстания Константин назначил попечителем школы инспектора линейной пехоты бригадного генерала Станислава Трембицкого, прежнего майора 2-го полка польской пехоты в армии Наполеона, кавалера серебряного креста ордена «Virtuti militari», ордена Почетного легиона, царского ордена Св. Станислава 2-й степени, русских орденов Св. Владимира 3-й степени, Св. Анны 2-й степени. К тому времени, согласно Смиту, подпоручик полка гвардейских гренадеров Петр Высоцкий основал и укрепил «из молодых офицеров и воспитанников военных школ союз против правительства». В него вошло около 200 воспитанников Школы подхорунжих, почти весь состав пехотного отделения и часть кавалерийского отделения, включая одного из многочисленных кузенов Эмилии — графа Цезаря Плятера. В кровавую ночь 17 ноября 1831 года подхорунжие вместе со студентами неудачно покушались на жизнь Великого Князя. Несколько позднее рядом с Арсеналом, у колодца на углу Длугой и Белянской, они растерзали верного присяге генерала Трембицкого.

Третьим центром военного заговора, самым близким Эмилии Плятер, явилась школа подпрапорщиков в Динабурге, за пределами Царства Польского, в Витебской губернии, как я уже говорил, совсем рядом с имением Плятеров-Зиберков Ликстен, где воспитывалась в чужой семье Эмилия. В открытой в 1828 году инженерной школе обучались подпрапорщики, состоявшие при войсках, строивших крепости, — более 100 юнкеров. Поскольку сам Михаил Плятер-Зиберк был инженером, троих своих сыновей он определил в динабургскую школу подпрапорщиков; двое из них, согласно рапорту Могилевского Гражданского Губернатора Михаила Николаевича Муравьева, писанному в мае 1831 года (опубликован В. Гайдучиком в 2007 году), были активными мятежниками:

«Вся шайка сия прибыла 11 числа Апреля в Лужки, куда явились 12 числа бежавши из Дисны [Динабургские] Юнкера Александр Понговский, Люцыян и Фердинанд Плятеры, Рыпинский, Обухович, Иван и Рудольф Клиотты, Боровский, Лавренович, Сологуб и иные (поименованные Юнкера более других занимались образованием бунта и конфедерации…)».

Юным заговорщикам из числа динабургских юнкеров было с кого брать пример. Случайно или по недоразумению русского правительства с 17 октября 1827 года в крепости отбывал наказание долговязый неудачливый поэт и стрелок, в 1818 году промахнувшийся на дуэли с Пушкиным, а 14 декабря 1825 года на Сенатской площади из-за осечки пистолета не попавший в брата Императора Великого Князя Михаила Павловича и генерала Воинова, — коллежский асессор Вильгельм Карлович Кюхельбекер, пойманный 19 января 1826 года в Варшаве и до Динабурга пребывавший в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях, добротою Великого Князя спасенный от виселицы. Благодаря сердобольности старшего воинского командира, начальника 2-й Пехотной Дивизии генерал-лейтенанта Егора Константиновича Кристофовича (Криштафовича), награжденного орденами Св. Анны 1-й степени, Св. Георгия 4-й степени, Св. Владимира 3-й степени, медалями за 1812 год и взятие Парижа в 1814 году, прусскими орденами Красного орла 2-й степени и PourLeMerite, и его жены, «доброй генеральши» Филиппины Францевны, содержание Кюхельбекера в крепости было не строгим. Он получал книги, вел переписку с друзьями и родственниками, находил время для литературных и окололитературных, сиречь, как и сейчас, политических, занятий. К нему допускались посетители. Образовался «динабургский кюхельбекеровский кружок» заговорщиков, постоянными участниками и энтузиастами коего были юнкера Рыпинский и Плятеры-Зиберки, а значит, и их кузина Эмилия Броэль-Плятер. Попахивало там и масонским духом. По распространении Ноябрьского восстания на земли Литвы, опасаясь появления мятежников в окрестностях крепости, власти предусмотрительно вывезли 15 апреля 1831 года государственного преступника Кюхельбекера в Ревель. Юнкеров отправили в Дисну, ближе к Полоцку, но часть из них бежит и поднимает восстание — в основном в имениях своих родителей, о чем мы уже знаем из бумаг Муравьева.

О пребывании Кюхельбекера в Динабургской крепости сделал преинтереснейший доклад Игорь Розенфельд в мае 2012 года на XVII Славянских чтениях в Даугавпилсском университете, опустивший, впрочем, масонскую тему. В докладе он приводит свидетельство еще одного участника мятежа, Феликса Вротновского, опубликованное в Париже в 1835 году, о том, что «в эти дни участники “кюхельбекеровского” кружка юнкера Рыпинский и двое Плятеров — Фердинанд и Люциан — тайно встречаются со ставшей вскоре легендарной Эмилией Плятер… В качестве места встречи динабургских юнкеров и Эмилии Плятер Ф. Вротновский называет “некоторое место” в Курляндии. Но где они встречались на самом деле? Недалеко от Динабурга находилось имение Ликсна, где Эмилия провела детство. Встреча, как сообщает Вротновский, имела романтический характер: Эмилию посвящают в рыцари, а молодые подхорунжие обещают взять Динабург».

Однако владелец Ликсны, законопослушный старший граф Михаил Плятер-Зиберк, вовсе не хотел из-за забав молодежи лишаться имущества, которое могло быть конфисковано русскими властями. В Ликстене-Ликсне допускались лишь романтические ухаживания с серьезными намерениями — впрочем, бесплодные — за 25-летней Эмилией. Лев Жданов откуда-то переписал для романа «Сгибла Польша» подлинную историю, когда графине предложил руку и сердце сорокашестилетний инженерный генерал-майор Михаил Никитич Клименко 1-й, кавалер орденов Св. Владимира 2-й степени, Св. Анны 1-й степени, Св. Георгия 4-й степени, управлявший работами по строительству Динабургской крепости. Плятер предпочитала генералу его подчиненного, молодого инженера капитана барона Г.К. Дальвица, имевшего на груди всего лишь Анну 3-й степени, зато масона ложи «Петра к Истине», а им обоим — патриотический заговор. Позднее полковник барон Дальвиц получит должность инспектора классов в Николаевском инженерном училище в Инженерном замке, где в ту пору обучался Федор Михайлович Достоевский, и удостоится упоминания в одном из писем Достоевского родным. В романе действуют «генерал Каблуков» и «капитан Дельвиг».

Поскольку написанная Эмилией Плятер «присяга» сохранилась, мы знаем, что романтическая встреча мятежной молодежи состоялась 25 марта по польскому календарю (13 марта по русскому) на краю еще одного, удаленного от Динабурга и иных крупных городов, имения Плятеров Дусяты — в деревне Антузово. В 1831 году имение относилось к Литовско-Виленской губернии, ее северной части. В современной нам Литве это территория Зарасайского районного самоуправления Утенского уезда, городок Дусетос и деревня Антазаве в 10 верстах к северу от него, примерно посередине между шоссе на Каунас (Ковно) и дорогой на Паневежис (Поневеж).

Не поленившись нанести на карту все последующие противозаконные действия с участием Эмилии Броэль-Плятер, я обнаружил в них большое сходство с прыжками и петлянием уходящего от волка или конного охотника зайца. Зайцу все равно, кто за ним гонится, а вот русские генералы, в отличие от полноценных боев с регулярным войском на театре в самом Царстве Польском, свои действия в Литве действительно называли охотой на инсургентов, даже и по соединении с повстанцами 2-й пехотной дивизии генерала Антония Гелгуда отрядов генерала Дезидерия Хлаповского и Генриха Дембинского, образовавших отдельный корпус в Самогитии.

После клятвы, или «присяги», данной 13 марта в Антузове, Эмилия и Цезарь Плятеры 17 марта формируют в поместье Дусяты отряд из челяди и шляхтичей-арендаторов численностью в 60 кавалеристов, 280 стрелков и несколько сот косиньеров. Между прочим, в умелых руках боевая коса — почти метровое остро заточенное лезвие, вертикально насаженное на тяжелое древко с помощью специального кольца, — становилась страшным оружием в ближнем бою против пехоты и кавалерии, одновременно колющим и режущим. Остановить косиньеров можно было залповым ружейным огнем построенной в три шеренги хорошо обученной пехоты или артиллерийской картечью.

Ксендз охотно благословил мятежников, собравшихся на площади перед костелом в Дусятах под новеньким шелковым амарантовым штандартом с вышитым образом Остробрамской Богоматери. На следующий день, 18 марта, была захвачена поч­товая станция Давгели (Даугайляй) на тракте из Динабурга в Вилькомир (Укмерге). 2 апреля далее по тракту у Уцян (Утена) состоялся бой с небольшим русским отрядом, попытавшимся преградить повстанцам путь на Вилькомир. Здесь достигло партизан известие о выходе из Даугавпилса с батальонами 7-го и 8-го егерских полков и 4 орудиями (кругло 1200 человек) командира сводной бригады 4-й пехотной дивизии генерал-майора Федора Карловича Ширмана 1-го, кавалера орденов Св. Георгия 4-й степени, Св. Анны 1-й степени, Св. Владимира 4-й степени с бантом за Бородино, прусского Pour Le Merite. В несказанной гордыне повернули они навстречу колонне генерала и, опередив ее, заняли 4 апреля местечко Езеросы (литовский Зарасай) на самой границе между Литовско-Волынской и Витебской губерниями. Событие сие было вписано ручкой графини Броэль-Плятер в городские летописи, вроде как сейчас оставляют записи в книге почетных посетителей города.

Егеря Ширмана довольно быстро освободили Езеросы от мятежников, затем уничтожили очаги восстания в Оникштах (Аникщяй) и Дусятах, сжегши поместья. Дух и сила инсургентов смущены и подорваны были этими решительными действиями, равно как и пришедшим с востока губернии извещением о кровавом наказании жителей Ошмян…

Силы русских прибывали. Разрозненные прежде отряды Действующей армии собирались для защиты Вильны. У границ губернии повелением от 25 апреля формировалась новая резервная армия графа Петра Александровича Толстого 1-го, генерала от инфантерии, украшенного за многолетнюю, фактически с 1785 года, службу орденами Андрея Первозванного с алмазами, Св. Владимира 1-й степени, Св. Анны 1-й степени, Св. Александ­ра Невского, Св. Георгия 3-й степени, прусскими Красного орла 1-й степени и Черного орла 1-й степени, французским Почетного легиона. Граф Толстой Суворовым отмечен в 1794 году при штурме Пражского предместья Варшавы. В 1807 году направлен послом в Париж, но через год отозван по требованию Наполеона: Буонапартий невзлюбил графа Толстого, а этот Толстой особенно не любил французов, плохо отличая их от поляков. В армию должны были войти 4-й пехотный и 2-й кавалерийский корпуса, а также резервные батальоны и эскадроны Действующей армии в Литве — не считая казаков, 40 000 человек: вдвое больше того, что могли выставить поляки вместе с партизанами.

Но первыми в Вильну прибыли с Кавказской линии 500 казаков Сводно-линейного казачьего полка под начальством отчаянно храброго полковника Петра Семеновича Верзилина. За Кобрин и Городечно в 1812 году, за Люцен, Бауцен и Лейпциг в 1813 году, за Краон, Фершампенуаз и Париж в 1814 году, за Кабарду и Лабинскую экспедицию в 1822 и 1823 годах, за Карс, Эрзерум и Байбурт в 1828 и 1829 годах имел он ордена Святого Владимира 3-й и 4-й степени, Святой Анны 2-й степени с алмазами и 4-й степени, Святого Георгия 4-й степени, золотую саблю «За храбрость». До конца службы получит еще ленты, кресты и звезды высших степеней Анны и Станислава. В Сводном полку преобладали русские, но были осетины, принявшие православие кабардинцы и калмыки — безстрашные бойцы, искусные в воинском ремесле с применением огнестрельного и холодного оружия, закаленные в Кавказских войнах.

1 апреля фактически осажденный в Вильне временный Виленский и Гродненский военный губернатор генерал-лейте­нант Матвей Евграфович Храповицкий (ордена Св. Александра Невского, Св. Анны 1-й степени с алмазами, Св. Владимира 2-й степени, Св. Георгия 4-й степени, медали за 1812 год и взятие Парижа в 1814 году, прусские Красного орла 2-й степени, PourLeMerite, знак отличия Железного Креста («Кульмский крест»), шведский Меча 1-й степени) бросает в бой только что прибывший казачий «спецназ». В ту пору инсургенты захватили Ошмяны, пленив гарнизон из 70 инвалидов и 40 солдат депо Великолуцкого полка. Бывший полковником у Буонапартия граф Карл Пржездецкий провел форменную мобилизацию и образовал правильный военный лагерь из 1300 стрелков, 800 косиньеров и 500 всадников, не считая волонтеров, полностью прервав сообщение Храповицкого с Центральными губерниями. Добыли партизаны и артиллерию — две бронзовые пушки, закопанные на кладбище со времени прежнего восстания. Закапывать «про запас» чугунные и стальные орудия нынешним болотным инсургентам не рекомендую, ибо они, в отличие от бронзовых и медных, весьма подвержены коррозии.

Верзилин имел против Ошмян в два с половиной раза меньше людей: 3 сотни линейцев, 500 пехотинцев и 4 орудия. О случившемся деле со слов очевидцев разных сторон Смит пишет:

«Слух об их приближении быстро распространился, и страх обуял недавно торжествовавших мятежников. Народ с боязливым предчувствием бегал по улицам в совершенном смущении; повсюду раздавались вопли женщин и детей; предводители собрались на совещание и решили, дабы избегнуть бури, отступить в лесистую местность в окрестностях Вишнева. Они отступили, оставив в Ошмянах только арриергард из 600 ч., под начальством Стельницкого; самый же город, увлеченный бунтовщиками, был предоставлен ими собственной судьбе.

Оставленный арриергард также должен был последовать за прочими, но Стельницкий не хотел отступить без битвы и тем навлек безконечное бедствие на Ошмяны. Он вышел в открытое поле навстречу Русским; будучи опрокинут, он защищался в городском предместье и в самом городе: по Русским стреляли на улицах, на площадях, из окон домов; многие казаки были убиты. Товарищи их, раздраженные этим, соскочили с коней и с саб­лями в руках бросились очищать улицы и штурмовать дома; в пылу боя редко кто получал пощаду. Около 350 человек было убито…»

Лев Жданов в романе «Сгибла Польша» для невзыскательного и впечатлительного либерального читателя добавил красок:

«Ренегат Верцуллин — со своими черкесами — вырезал в Ошмянах все, что там было живого: стариков, детей, женщин. Черкесы, надругавшись раньше над молодыми, после подвергали их пыткам. С кусками тела вырывали серьги из ушей, вырезывали груди девушкам и молодицам, пробивали черепа гвоздями, выжигали глаза беззащитным рассвирепелые азиаты…»

Это не более чем стандартное пропагандистское описание ужасов войны. Иные поляки добавляли к этому неправдивые свидетельства о продаже вернувшимися в Вильну спустя несколько дней казаками колец и серег с частями отрубленных пальцев и ушей. Смит резонно сомневается: наличие протухшей плоти мешало бы продаже. «Черкесов» в отряде Верзилина не было, сам он, в отличие от литератора Жданова, веры не менял, то есть в ренегатах не состоял. В Ошмянах ни одна женщина не была убита, только 5 ранены, и, к великому несчастью, погиб один ребенок.

Впрочем, на войне всякое случается. Горцы недаром заслужили репутацию храбрых и жестоких воинов. Любезный читатель еще должен помнить, как обеспокоились грузинские солдаты в августе 2008 года, услышав в эфире переговоры командиров чеченского батальона русской армии. Описывая события 1831 года, гренадерский подпоручик Неелов вскользь упоминает «черкесского офицера Али», очевидно, лейб-гвардии кавказско-горского полуэскадрона, присоединенного к штабу Гвардейского корпуса. Дело было 6 августа при Блонии, незадолго до штурма Варшавы:

«Вечером приехал один наш знакомый черкесский офицер Али и привез Полуэктову в подарок завязанную в платке окровавленную голову поляка, рассказывая, что часть авангарда, под командою Берга, напала врасплох на польский авангард, состоящий из двух полков пехоты, при Олтаржеве, охватила их, частию истребила и забрала в плен до последнего человека, и что он своею рукою убил человек до 10-ти. Впоследствии рассказ его подтвердился вполне».

Охота на инсургентов становилась жестокой. Главарей расстреливали на месте или вешали после скорого суда, крестьян отпускали по домам «после легкого телесного наказания». Поляки тоже не церемонились.

«Едва [капитан] Круковский сделал половину дороги, как на него напала многочисленная шайка инсургентов, ограбила его и как мнимого шпиона избила сабельными ударами и пиками. Ипполит Лобановский, в течение многих лет бывший поверенным в делах богатого дворянина Горского, прискакал на эту сцену во главе многочисленного вооруженного конвоя и, заметив, что в Круковском еще были признаки жизни, приказал повесить несчастную жертву верного исполнения долга на близ стоящем дереве» (Ф. Смит).

…Разстроенные дурными вестями, гонимые сильным русским отрядом, Цезарь и Эмилия Плятеры двигались на запад, к Поневежу, рядом с которым в Смильгах (Смильгяй) расположилось самое крупное скопище повстанцев Кароля Залусского числом свыше 7000. Счастливый муж Амелии из рода Огинских и отец, в итоге, восьми детей, бывший русский дипломат в Берне и Берлине имел в родовом гербе белого барашка. Воевал в полном соответствии с характером, вынуждающими жизненными обстоятельствами и изображением на гербе. Еще 6 апреля с трехтысячным отрядом Залусский подступался к Вильне с запада, но был отогнан знакомым нам полковником Верзилиным, выехавшим на рекогносцировку с 300 казаками, двумя ротами Белозерского полка и двумя орудиями. В сентябре убегающими в Пруссию польскими начальниками награжден был Золотым военным крестом, орденом «Virtutimilitari» 3-й из 4 учрежденных мятежниками степеней, после чего убыл в английскую эмиграцию. Правительство восставших поляков вернуло на оборотную сторону креста литовский герб «Погонь», заменив им надпись «RexetPatria».

Плятеры присоединяются к Залусскому в Поневеже 18 ап­реля и вместе с ним идут к перекрестку дорог в Шадове (Шедува), ведущих в Россиены (Расейняй), Ковно (Каунас), Шавли (Шауляй). 22 апреля у мызы Пржистовяны (Праставоняй) мятежников настигает отряд генерал-лейтенанта Николая Семеновича Сулимы, малороссийского дворянина, награжденного за прежние заслуги орденами Св. Анны 1-й степени с алмазами, Св. Владимира 2-й степени, Св. Георгия 3-й степени, золотой шпагой с алмазами «За храб­рость», медалью за 1812 год, прусским Красным орлом 2-й степени. Отряд Сулимы составлен из Ладожского полка в 2 батальона, полубатальона 9-го егерского полка, 2-й бригады 1-й уланской дивизии в 12 эскадронов, 4 легких и 8 конных орудий — всего 1600 пехотинцев и 1700 всадников. Мятежники разбиты.

«Предводители Милош, Пушинский и другие пали под штыками Русских; все раненые попались в их руки, а большая часть косиньеров разсеялась или разошлась по домам. Эмилия Платер, которая после неудавшихся стараний занять должность адъютанта у Залусского поступила в Вилькомирский отряд вольных стрелков, в первый раз сражалась здесь в рядах инсургентов [то есть в регулярном строю]; в начале она храбро выдерживала огонь; но под конец, будучи совершенно измучена влиянием сильных впечатлений разного рода, она без чувств упала с лошади и была бы взята в плен, если бы не Михаил Питкевич, который при помощи нескольких стрелков отнес ее на ближайшую мызу» (Ф. Смит).

Эмилия вновь поворотила на восток и 5 мая вместе с вилькомирскими стрелками входит в Вилькомир, затем, повинуясь тайным сигналам из Варшавы, они подтягиваются к Вильне, объединяясь в 20 верстах от города у Мейшаголы (Майшягала) с шайкой Константина Парчевского. В это время повстанцы ожидают, во-первых, прибытия в Поланген (Палангу) английского корабля с оружием, который на самом деле привезет всего 5000 ружей только в сентябре и они достанутся русскому правительству; во-вторых, перехода на правый берег Немана Гелгуда с Дембинским у Гелгудишек и, отдельно, приближения с юга, через Волковыск, Лиду, Ораны (Варена) Хлаповского; в-третьих — штурма Вильны соединенными силами при поддержке городского населения.

24 мая в Габриэлове, сейчас, кажется, на этом месте Элект­ренай, состоялась встреча Эмилии Плятер с генералом Хлаповским. Вилькомирских стрелков с удовольствием зачислили в 1-ю роту 1-го полка литовской пехоты, вскоре переименованного в 25-й полк линейной пехоты Польской армии, поскольку правительство в Варшаве никакой независимой Литвы со своим языком и армией не признавало, а требовало присоединения к Царству Польскому всех восьми в разное время отторгнутых воеводств, наделяя их статусом окрестностей — восточных кресов, хотя само слово появилось двадцатью годами позднее. Сложнее было определить место графине Броэль-Плятер. Генерал Хлаповский вместе с другими польскими офицерами соглашались видеть в ней патриотку, женщину, благосклонностию которой можно при случае и воспользоваться, как это принято было в Варшаве, но никак не солдата и командира. Поэтому галантный Хлаповский, женатый, между прочим, на сестре княгини Лович, то есть бывший в свойстве с Великим Князем Константином, придумал для Эмилии несуществующее звание почетного капитана 1-й роты 25-го полка полковника Кекерницкого, сопроводив патент добрым советом возвратиться в мирный Ликстен. Совет отвергли с негодованием.

7 июня Эмилия Плятер участвовала в проигранном Гелгудом сражении за Вильну — атаке Понарских высот. Расставив часть войск на оборонительной линии западнее Вильны по рекам Вилии и Свенте (Швентойя) от Ковно через Янов (Ионава) до Вилькомира, сам Гелгуд пошел далее к западу, имея целью установить новую операционную линию Поланген — Тельши (Тельшяй) — Куршены (Куршенай) — Шавли (Шауляй). 25-й полк был оставлен на левом фланге оборонительной позиции в Ковно. При приближении русских войск 25-й полк перешел на другой берег Вилии, отгородившись рекою и доверив разборку моста местным евреям, которые при первом пушечном выстреле благоразумно разбежались. Передовым русским отрядом силою в 1900 человек при 6 орудиях командовал поляк генерал-майор Сильвестр Сигизмундович Малиновский (Св. Анна 1-й степени с Императорской короной, Св. Георгий 3-й степени, Св. Владимир 3-й степени, золотая шпага с алмазами «За храбрость», польский (еще) Станислав 2-й степени, прусский Pour Le Merite). Воспользовавшись целым мостом, русские разбили неприятеля на другом берегу и преследовали его 8 верст.

«Только небольшой части его удалось спастись, несколько сот человек было убито; большая же часть, около 600, взята в плен, между ними сам Кекерницкий, 3 штаб- и 29 обер-офицеров. Девица Платер, командовавшая ротою 25-го полка, едва не попалась в плен и спаслась только благодаря великодушию одного офицера, который отдал ей свою собственную лошадь» (Ф. Смит).

Отступив в Россиены (Расейняй), «девица Платер» 23 июня присутствует при бое с русскими отрядами Деллинсгаузена и Гельфрейга на берегах Дубиссы сначала у Эйраголы (Арегала), затем уже на западном берегу реки, у Плембурга, неподалеку от Немана, замка Гелгуда и его Гелгудишек. После очередного поражения отступает с Гелгудом и Хлаповским к Цытовянам (Титувенай).

26 июня вместе с устранившимся от командования Хлаповским наблюдает за безумными атаками на Шавли, умело защищаемые полковником Крюковым всего с пятью запасными батальонами, 125 конными волонтерами-немцами из Риги и 5 орудиями. Гелгуд бросал пехоту частями прямо на пушки и штыки русских батальонов, поставленных на каждую из трех ведущих внутрь города дорог. Мало кто возвращался после очередной атаки. Последовала очередь кавалерии — старому эскадрону 3-го уланского полка и лучшему литовскому эскадрону Нарбута удалось ворваться в центр города — они были окружены и уничтожены. Дисцип­лина в войске Гелгуда давно упала, пехота не поддержала атаку кавалерии и уж не хотела идти вперед. Потеряв свыше 4000 человек убитыми, ранеными и пленными, одиннадцатитысячный корпус мятежников потянулся к Куршанам. Русские потеряли 500 человек — пятую часть гарнизона.

27 июня в Куршанах, в 20 с лишком верстах на запад от Шавлей, на военном совете отрешили Гелгуда от начальствования и разделили его корпус на три отряда под командованием Дембинского, Хлаповского и Роланда. Из всех лишь отряд Дембинского сумел возвратиться в Царство и 22 июля вступил в Варшаву.

Преследуемый слева, по центру и справа русскими от Плунгян (Плунге), Ворны (Варняй) и Колтынян (Кальтиненай), отряд Хлаповского с оставшимся при нем Гелгудом пересек границу Пруссии 1 июля у Шнаугштена (Шнаукштай), рядом с проходившей вдоль разделительного рва дорогой из Горжды (Гаргждай) в Швекшне, всего в двух с половиной прусских милях от Мемеля (Клайпеды). У Пузыревского в названии этого пункта ошибка — «Шлаугштен», а на русских картах того времени обозначен «Гудаун»; прусская миля в 10 000 шагов приблизительно равна семи с половиной верстам.

3 июля несколько южнее, у Дегуце (Дягучай), окруженный и атакованный русскими, перешел границу Восточной Пруссии и разоружился отряд Роланда.

Прусские власти подсчитали, что с Хлаповским перешло 237 офицеров, 2271 нижний чин и 6 орудий, с Роландом — 398 офицеров, 3770 нижних чинов и 19 орудий. «Лошади были хорошо кормлены, а люди обладали достаточными физическими силами, но были деморализованы». Среди перешедших границу не было Эмилии Плятер и ее кузенов.

Итак, 1 июля по справедливому юлианскому календарю Хлаповский сложил оружие перед прусскими уланами. В тот же день Антоний Гелгуд был застрелен капитаном 7-го полка Стефаном Скульским, из подхорунжих.

Похоронили Гелгуда без особых церемоний у границы на прусской стороне. В самом начале 1923 года литовцы присоединили Мемельский край к своей молодой республике и владели им по 1939 год. После 1945 года, обильно политая кровью советских солдат разных национальностей, земля эта снова отошла к Литве. Могила Гелгуда с простым железным крестом сохранилась на кладбище в деревне Кисиниай неподалеку от Клайпеды. В годы наполеоновских войн не имевший военного образования и подготовки Гелгуд в 20 лет стал полковником сформированного для французов 21-го литовского пехотного полка. При Цесаревиче Константине до 1818 года командовал 3-м полком пеших егерей, был произведен в бригадные генералы, с 1818 года до восстания командовал 1-й бригадой 1-й пехотной дивизии армии Царства. Начальники восставших успели наградить генерала дивизии Гелгуда Кавалерским военным крестом — их версией ордена «Virtutimilitari» 2-й степени.

Прижизненных изображений Гелгуда пока никому в Польше, Литве и России отыскать не удалось. В наше время литовский художник и многолетний узник сталинских лагерей Антанас Крикштопайтис создал, скорее, полуфантастический акварельный портрет генерала на коне. Руководитель вильнюсского «Института военного наследия» Юриюс Тракшялис любезно нашел для меня репродукцию картины, сделал фотографии замка и могилы генерала Гелгуда.

…После совета в Куршанах Эмилия и Цезарь Плятеры с «небольшой кучкой литовских инсургентов» поначалу присоединились к отряду Хлаповского и Гелгуда. Узнав о намерении Хлаповского прекратить ставшую бессмысленной и безнадежной борьбу и уйти в Пруссию, где располагалось имение тестя генерала графа Грудзинского, Плятеры покинули отряд и решили пробираться в Варшаву. На пути, достигнув Сейн, уже в Царстве Польском, Эмилия окончательно обессилела, и ее оставили в усадьбе арендатора Плятеров Игнатия Абломовича Юстянове.

Всякий жизненный путь, длинный или короткий, оканчивается по воле Всевышнего могилою. 11 декабря 1831 года графиня Эмилия Броэль-Плятер, перенеся многие, не свойственные женщинам ея века и ея круга испытания и переживания, умерла, сразу зделавшись героинею. Через 75 лет Лев Жданов завершит свой роман патетически:

«И вдруг прояснилось лицо умирающей, словно чудное что-то увидала она перед собой.

Раскрыла глаза, оглядела всех с ясной, сознательной улыбкой. Повернула голову, будто прислушиваясь к далекому-далекому голосу, и так внятно проговорила:

— Воскреснет еще она!..

После этого наступила агония...

Тайно похоронили Эмилию Платер, героиню Литвы, на тихом кладбище в Копцеве... Хранит Литва память своей защитницы и поборницы воли и счастья людского — народного».

А романтичный Мицкевич, записанный без его воли в «друзья» к Пушкину, без меры возвысит обстоятельства смерти Плятер в стихотворении «Смерть полковника». Не была графиня полковником, не велела робким хозяевам в последний свой час привести ей боевого коня, принести мундир и саблю, не стояли часовые, охраняя ее покой, не было никаких литовских егерей в глухой заваленной снегом сувалкийской деревне по прошествии с лишним трех месяцев после победного парада на Марсовом поле в столице Империи в присутствии всей Императорской и царской Фамилии, аристократии и интеллигенции.

«Друг» Пушкин ответил Мицкевичу:

«Ступайте ж к нам: вас Русь зовет!

Но знайте, прошеные гости!

Уж Польша вас не поведет:

Через ее шагнете кости!..»

…Я потратил немало усилий в поисках на карте места смерти и захоронения Эмилии Броэль-Плятер. Былая граница Литовско-Виленской губернии проходила восточнее современной границы между Польшей и Литвой, через Олиту (Алитус). Сейны и сейчас на территории Польши, а вот городок Лодзее стал литовским Лаздияем, Олита — Алитусом. Последнее пристанище Эмилии расположено в Лаздийском районе Алитусского уезда Литвы. За могилой Плятер старательно ухаживают в Капчияместисе — бывшем еврейском местечке Копцево, что в 30 километрах к югу от Лаздияя. От Капчияместиса до Юстянова (Юстинавас) меньше 10 километров, но уж это последнее — совершенно глухое место, затерянное среди лесов, болот и озер, которого в конце 1831 года даже казачьи разъезды не достигали. Да и зачем?

Память графини Эмилии Плятер отмечена во многих польских и литовских городах. В Варшаве особенно длинная и прямая улица ее имени начинается от сквера «Батальона “Гольски”», названного в честь героев батальона Армии Крайовой, сражавшихся во время восстания 1944 года, пересекает Иерусалимские аллеи, проходит мимо подаренного Советским Союзом высотного Дворца Культуры и Науки, пересекает улицу Святого Креста и через квартал заканчивается рядом со старинной синагогой Ножиков.

В конце — о Гитлере и Сталине.

Осенью 1939 года, без особого труда победив Польшу в молниеносной войне, Гитлер последовал примеру Наполеона и Александра I. Из отдельных доставшихся ему частей он сформировал Генерал-губернаторство со столицей в Кракове. Первоначально в него вошли четыре округа: Краковский, Варшавский, Люблинский и Радомский. В 1941 году в ходе войны с СССР немцы присоединили к Генерал-губернаторству Галицию с центром во Львове (Лемберге).

Для Генерал-губернаторства в Кракове от имени Эмиссионного в Польше банка печатали деньги. В 1940 и в 1941 годах оккупационные власти выпустили банкноты в 20 и 50 злотых, сходные по оформлению с довоенными билетами Польского банка, но без белого орла, хотя и без свастики. На банкнотах — два варианта хорошо знакомого гравированного портрета Эмилии Плятер работы Карла Майера. Генерал-губернатор Ганс Франк посчитал образ воевавшей против России немки приемлемым и для себя, и для подвластных ему поляков.

По другую сторону фронта в феврале 1943 года Сталин принимает решение о формировании новых польских частей — Войска Польского. 14 мая 1943 года в Селецких лагерях под Рязанью, устройством которых в начале 30-х годов для Рязанской пехотной школы занимался мой дед, полковник Владимир Иосифович Брежнев, началось формирование 1-й польской пехотной дивизии.

…Накануне 9 мая 2010 года в Москву прилетел генерал армии Войцех Ярузельский. У него нашлось достаточно времени для беседы со мной в моем кабинете в Большом Черкасском переулке. В июле 1943 года Ярузельский сам учился в Рязани, а в Селецких лагерях участвовал в формировании 2-й польской пехотной дивизии. Я подарил ему фотографии лагерей из альбома деда. Среди прочего спросил генерала: «Ухаживали ли вы за русскими девушками? Ходили ли на танцы и в клуб?» Последовал грустный ответ: «Это было голодное время. Мы ходили на поле откапывать из-под снега капустные листья и варили их. Даже в мыслях не было девушек и танцев».

Зато у польских девушек армия в мыслях и мечтаниях была всегда. Для них в Войске Польском создали отдельный вспомогательный женский батальон имени Эмилии Плятер. Во 2-й роте автоматчиц батальона имени Плятер служила 18-летняя Анеля Кживонь. В первом же бою у села Ленино в Белоруссии девушка погибла под бомбами, вынося из горящей машины штабные карты и раненых. Посмертно стала Героем Советского Союза и кавалером ордена «Virtutimilitari» 5-й степени. Эмилия Плятер в придуманном образе защитницы простого народа от деспотии самодержавия не вызывала возражений у армейских политработников…

В нашем роду в семьях, как от начала времен заведено, все мужчины служили, а женщины вели домашнее хозяйство и воспитывали детей. Иные занятия у них были мирными: шитье, медицина, филология и редактирование детских книжек.

Статья Владимира Чурова «Молодые польские женщины на фоне старой войны» была опубликована в журнале «Русский пионер» №33.